том числе и источники штаба Врангеля: «Прибывающие офицеры из пограничной стражи кавалерийских полков (то есть уволенные. – Ред.) говорят, что такой Главнокомандующий им не требуется, раз до сих пор наше социальное положение в стране не выяснено»[307].
Таким образом, в самое трудное время, в преддверии зимы, большинство белогвардейцев, исправно несших службу, могли остаться без заработка, пропитания и крова. Фактически они оказывались брошены на произвол судьбы и сами должны были искать себе кусок хлеба.
В результате в 1922–1923 гг. практически все казакипограничники были переведены на тяжелые работы по лесозаготовке и постройке дорог в Старой Сербии и других районах страны[308].
При этом уйти с сербской службы тогда сами стремились и многие белогвардейцы, находившиеся в прочих силовых структурах этой страны, что говорит об ухудшении предлагаемых там условий. Так, 20 марта 1923 г. последовало распоряжение генерала Врангеля:
«Г. Сремски-Карловцы. В последнее время офицерами, поступившими в 1921 г. в сербскую жандармерию, возбуждаются ходатайства об обратном возвращении их в свои части. Разрешение этого вопроса в каждом отдельном случае предоставляется начальникам воинских частей. Указанным офицерам по возвращении их в части предоставлять право получения семейного пособия на членов их семейств на существующих основаниях»[309].
Данная ситуация свидетельствует о том, что тогда получение «беженского пособия», выделяемого из достаточно скудных средств Врангеля, представлялось более выгодным, чем работа в сербских силовых структурах.
Возвращение на службу
Однако массовый исход русских из погранохраны имел большее значение для безопасности КСХС. Стоило только Белграду заменить русских граничар местными кадрами, как страну наводнили контрабандные товары и подрывная литература из СССР, в которой местное население агитировалось за свержение короля, как это «сделали русские братья».
На практике выяснилось, что русские пограничники оказались намного эффективнее финансовых контролеров из числа местных граждан. Опытные русские пограничники, особенно казаки, многие из которых несли «кордонную службу» у себя дома, ловили контрабандистов на порядок лучше, чем они. Не способствовало надежному прикрытию границы и сокращение численности пограничного персонала.
Поэтому в 1923 г. сербы снова пригласили русских в обновленную погранохрану, «финансовую стражу». Однако зимой – весной 1923 г. официальный Белград стал демонстрировать желание набрать дополнительное число белогвардейцев в финансовый контроль.
При этом, несмотря на затруднения, о которых докладывали русские начальники с мест об отношениях с новым начальником по финансовой страже Еремичем, в своем рапорте генерал-лейтенант И.Г. Барбович докладывал генералу Врангелю свои ожидания от переговоров с этим командиром, согласно которым тот явно проявлял желание работать с русскими[310].
Одновременно, согласно донесениям руководства врангелевских подразделений, «отношение со стороны финансовых властей в Склатской и Ново-Садском инспекторатах заметно улучшилось к русским частям, чего нельзя сказать про Загребский и Люблянский ректораты, где чиновники-хорваты и словенцы относятся к русским весьма пристрастно, результатом чего являются частые увольнения русских чинов за маловажные проступки».
Тем не менее общее настроение руководства КСХС было в пользу расширения сотрудничества с белогвардейцами.
В частности, высшее белогвардейское командование тогда получало такие донесения: «Конно-артиллерийский дивизион (генерал-майор Щеголев). Генерал-майор Щеголев имел продолжительную беседу с новым областным инспектором; общее впечатление положительно, улучшился взгляд на русских и отношение к ним, благодаря добросовестному несению ими службы, особенно по сравнению с сербами (недобросовестность, частые побеги, торговля казенным обмундированием).
Улучшились также отношения с референтами, особенно довольны полковником Молоховец и капитаном Голиковым. Со стороны финансовых властей замечается сильное желание, чтобы русские чины
записывались в «организацию финансового контроля» для большего сближения со своими сослуживцами.
При этом «Благодаря переговорам с шефом «одсека» финансов, инспектором получено предписание шефа одсека впредь все перемещения русских чинов в связи с освобождением 3 зоны производить по соглашению с полковником Апухтиным (командир Гвардейского кавалерийского дивизиона), что благоприятно отразилось на сохранении нашей организации»[311].
В связи с этим врангелевское командование рекомендовало своим подчиненным записываться на вакантные места, угрожая в противном случае снять с выдачи пособий (неработающим и семейным)[312].
Между тем основная часть врангелевцев желала работать, о чем свидетельствовал рапорт генерал-лейтенанта И.Г. Барбовича генералу П.Н. Врангелю 16 апреля 1923 г., в котором он, в частности, указывал: «…В Вальево я смотрел эскадрон Киевских гусар (подполковника Берестовского, более подробная информация о нем предоставлена в последующем параграфе по Албании. – Ред.) Несмотря на трудные условия (предшествующей. – Ред.) работы (в фирме Цейс и Майзель) эскадрон представляется отличным, все люди одеты хорошо, однообразно, имеют сапоги, настроение – отличное, большое желание поскорее стать на пограничную службу»[313]. В данном же донесении он отметил личные заслуги «командира бригады генерал-майора Выграна»[314].
Соответственно, в этот момент настроение чинов Русской армии заметно улучшилось: «2-я бригада (генерал-майор Гернгросс). С 17 по 21 марта генерал-майор Гернгросс обошел расположение эскадрона 3- го кавалерийского полка (ячейка 4 гусарского Мариупольского полка) и 4 и 5 эскадроны 4-го кавалерийского полка (ячейки 1 гусарского Сумского, 2 лейб-драгунского Псковского и 14 гусарского Митавского полков). Настроение чинов особенно бодрое и хорошее в 5 эскадроне, благодаря радению и заботе и попечению о чинах командира эскадрона подполковника Акаро.
Результаты этой работы, весьма благоприятные для воинского воспитания, сказались на отличном воинском духе, спайке эскадрона, сохранении дисциплины, немалую долю труда в этом направлении положил и бывший командир эскадрона Генерального штаба
полковник Ивановский, ныне помощник командира кавалерийского полка».
Отчасти этому способствовало устройство командованием церковных служб с участием русских священников. В частности, представители руководства подразделениями на местах доносили: «В 3-й кавалерийский полк (полковник Глебов) 11 марта прибыл священник Ноаров для обхода частей полка и совершения богослужения. Со стороны финансовых властей (сербских. – Ред.) сделано все возможное для сбора большого числа людей на богослужение[315].
Примечательно, что после этого Белграду уже в скором времени пришлось восстанавливать реальную полноценную пограничную службу с упором на русских. Тогда в очередной раз погоны пограничников (формально – «финансовых контролеров») надели 2700 наших соотечественников[316].
В частности, данные об этом можно почерпнуть из доклада «О положении русских офицеров и солдат в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев» генерал-лейтенанта П.А. Кусонского от 15 марта 1923 г. прочим представителям командования «Русской армии».
В нем он, в частности, указал: «К 1 ноября минувшего года пограничная стража… была расформирована…
Путем переговоров генералов Барбовича и Крейтера с главной дирекцией финансовой стражи в Белграде на службу в финансовый контроль удалось устроить 1700 бывших русских пограничников.
На эту службу были поставлены: отдельный гвардейский кавалерийский дивизион (Адриатическое побережье от Катарро до Бакара); 3 и 4 кавалерийские полки, занявшие, за малым исключением, старые места по итальянской сухопутной и венгерской границам; конная артиллерия – на австрийской и румынской границах; группа чинов 1-й бригады и высланных из Болгарии – (в том числе летчиков) – на албанской и болгарской границах.
Материальные условия службы – много лучше пограничной стражи. Всем была обещана выдача нового обмундирования и жалования не менее 580 динар за восьмичасовой рабочий день с особой оплатой сверхурочных часов.
Благодаря переговорам штаба (судя по всему, врангелевской армии, включая представителей Кавалерийской дивизии. – Ред.) с директором финансового контроля, в достаточно приемлемой форме был урегулирован вопрос об эскадронных командирах, бывших водниках пограничной стражи.
Таковые принимались на службу со званием «референтов по русским делам», находились при срезских управах и являлись посредниками между инспекторами срезов (отделов или районов. – Ред.) и русскими чинами.
За ними утверждалось право обходить русских в районах среза. Службу начинали в категориях срезских управ.
Командиры полков и дивизионов, не будучи на службе в финансовом контроле, но оставаясь в районе частей, установили личные отношения с инспекторами областей, оказывая влияние как на положение русских чинов, так и на дополнительный прием таковых на службу. Они также пользуются правом объезда русских в районе области.
Всё это было зафиксировано особым приказом.
Распределение по работам и постам было сделано согласно указаний русского командования…
Все же она (работа в финансовом контроле. – Ред.) не во всех отношениях оправдала наши надежды.
Выдача обмундирования до сих пор не произведена: заменяется только совершенно негодное из того, что было оставлено после пограничной стражи в собственность каждому.
Жалование выдается аккуратно, но только основное. Добавочные деньги выплачиваются без всякой системы. В иных районах до сих пор оно не выдается вовсе, в других – полностью. Таким образом, в уплате содержания царит большая пестрота.
Порядок службы в финансовом контроле в общем такой же, что и в пограничной страже, но только много тяжелее. Наряды чаще и продолжительнее.
К недостаткам ее следует отнести отсутствие взаимной связи между постами из-за удаленности таковых друг от друга и сам полувоенный характер службы.
В противоположность пограничной страже, где 75 процентов командиров постов были русскими офицерами, в финансовом контроле
начальники «одельков» (отделов) – исключительно местные уроженцы. Таким образом, офицеры на постах совершенно уравнены в служебном отношении с солдатами и лишены необходимого
авторитета и влияния.
Внекоторых районах, преимущественно в Словении, отмечены случаи открытого подстрекательства наших солдат со стороны словенцев против наших офицеров.
Положение эскадронных командиров-референтов следует признать удовлетворительным. Им приходится иметь дело с инспекторами срезов, людьми культурными, а полная выдержка и такт наших офицеров дали возможность установить с ними почти повсеместно приличные, порой дружеские отношения. В некоторых срезах инспектора считают русских референтов своими заместителями, поручая им обход всего участка.
Но… будучи в достаточной мере обременены работой в срезских категориях, референты лишены возможности (отчасти и по недостатку средств) часто обходить посты и влиять в достаточной мере на положение русских чинов своего района.
Вэтом отношении служба в пограничной страже представляла значительно больше преимуществ.
Все эти условия сделали то, что настроение наших чинов в финансовом контроле, вначале бодрое, стало заметно падать…
Характерно, что в одинаковой мере восстановления пограничной стражи хотят не только офицеры, но и солдаты, и это явление и отрадно, и знаменательно.
Оно подчеркивает, насколько сознательно относится наша солдатская масса к моменту и положению, и, не обольщаясь относительным материальным благополучием, и равным положением со своими офицерами, предпочитает налаженный в пограничной страже порядок, обеспечивающий воинскую дисциплину и подчинение своему командованию, без чего исключительно трудно сохранение отдельных частей и армии в целом…
Писакам из «Новой России» и «Накануне» и прочей специфической прессы будет полезно провести день-другой на какомнибудь «одельке», послушать, как солдаты, не будучи принуждены, а иногда, несмотря на запрещение какого-нибудь русофоба-словенца, обращаются к своим офицерам, отдают им честь и пр.
Отношения с местным населением в подавляющем большинстве случаев хорошие и даже дружеские…
Довольствие всюду налажено хорошо, большей частью из общего котла.
Случаи поимки контрабанды (происходят. – Ред.) гораздо реже, чем в пограничной страже, что сильно подрывает интерес к службе.
На Адриатическом побережье находится дивизионный священник отец Виктор Пушкин. На празднованиях он объезжал некоторые посты расположения русских. Везде служба (его. – Ред.) произвела глубокое и отрадное впечатление как на наших чинов, так и на местное православное и даже католическое население.
Все референты, а также и некоторые посты, получают газеты «Новое Время», «Русское Дело», «Руль», сводки, информации и т. д.
Вчастях имеется около 30 подвижных библиотек ВЗС (Всероссийского земского союза), и, кроме того, почти каждый эскадрон имеет свою библиотеку.
Солдаты получают много писем из России, содержание – самое различное. Желающих вернуться в одиночку – нет. По-прежнему все твердо верят в генерала Врангеля и мыслят возвращение в Россию не по милости Бронштейна (Троцкого. – Ред.), а своими рядами, для сохранения коих потрачено так много материальных и моральных усилий…
Вопроса об отношении к большевикам можно, пожалуй, и не касаться. Офицеры и солдаты… не изменили своего отношения к так называемому «рабоче-крестьянскому правительству».
Вэтом хорошо убедился некий юркий еврейчик, явившийся восхвалять совдепы в расположение 2-го кавалерийского полка. Он был загнан в речку (в январе месяце) и лишь вмешательство командира полка спасло его от еще больших потрясений…[317]»
Вместе с тем, русским пограничникам удалось разрешить далеко не все материальные вопросы, о чем они докладывали «наверх»: «С обмундированием вопрос обстоит по-прежнему (начало апреля 1923 г. – Ред.). Областной инспектор просил генерала Щеголева воздействовать на главную дирекцию для более скорой присылки обмундирования»[318].
Следует заметить, что из-за резкого ухудшения своего материального положения белоэмигранты без раздумий приняли
предложение вступить в финансовую стражу. И это при том, что условия службы стали менее привлекательными, а прежние сердечные отношения между русскими и местными пограничниками уже прошли.
Подобному положению дел также способствовало оскудение средств казны самого Врангеля, который уже был не в состоянии выделять полноценные пособия всем нуждавшимся в них.
Не случайно, что уже 24 марта ИНО ГПУ доложил о дополнительном приеме в финансовый контроль КСХС к уже находящимся там 1700 белогвардейцам еще одной тысячи врангелевцев из частей генералов В.Н. Выграна и Краснопольского.
По условиям контракта рядовой финансовый контролер получал 650 динар в месяц, тогда как направляемые на более сложные участки границы («албано-македонский») – 750 и по пять динар в сутки на каждого члена семьи.
Унтер-офицеры (обычно тогда эти должности занимали бывшие офицеры) получали 900 динар[319].
До 20 апреля 1923 г. из Нового Сада в Скопье были направлены по железной дороге части полковника Аглаимова, а остальные, включая зачисленных в финансовый контроль последних представителей галлиполийцев, прибывших весной 1923 г., к месту службы доставили к 1 мая того же года.
Местные власти заявили, что «во время пути все чины будут получать от Главного командования по 8 динар 83 пары кормового довольствия, некоторое пособие семейным и небольшой аванс на перевоз казенного имущества»[320].
Между тем отношения между руководством финансового контроля и белогвардейскими командирами еще больше ухудшились. Во многом в этом были виноваты офицеры-сербы. Например, полковник Еремич, сменивший Ристича, заменил его инструкции, регламентировавшие отношения с русскими, новыми директивами. В результате теперь белогвардейские начальники были лишены возможности поддерживать связь со своими подчиненными, как это было раньше.
Не случайно, что это повлияло и на подчинение ушедших в пограничники офицеров, солдат и казаков Врангелю, которые непосредственно замыкались на генерал-лейтенанта Барбовича, а не входящие в их число подчинялись Кутепову.
Так, 14 мая 1923 г. он издал следующее распоряжение: «г. Сремски-Карловцы. Ввиду назначения частей Галлиполийской группы в Королевстве сербов, хорватов и словенцев за исключением СводноТехнической роты, на службу в Пограничную стражу Королевства С.Х.С., приказываю Сводно-Техническую роту изъять из подчинения генерал-лейтенанту Барбовичу и подчинить ее непосредственно моему помощнику генералу от инфантерии Кутепову»[321].
Резко ужесточились и требования к граничарам. Во многом поэтому только за первый месяц из тысячи вновь принятых на службу русских было уволено 210 человек, тогда как из 4500 пограничников при Ристиче за 15 месяцев этой процедуре подверглись лишь 15 человек.
Теперь же увольнение грозило любому за малейшую провинность и даже без нее. Нередко неугодному русскому пограничнику просто объявляли без объяснения причин, что он уволен. Таким образом, во время суровой зимы 1923–1924 гг., в самое тяжелое время для поиска работы и проживания, были выброшены на улицу несколько сотен русских пограничников. Им пришлось устроиться на еще более трудную работу по благоустройству шоссе Кральево – Рашка.
Как писал В. Даватц, «так сербы и полковник Еремич благодарили русских за верную и безупречную службу и за каждодневные жертвы в перестрелках с албанскими комитами»[322].
К этому следует добавить, что десятки русских пограничников на сербской службе погибли в стычках с контрабандистами или от несчастных случаев и болезней.
Следует заметить, что на отношение официального Белграда к службе белогвардейцев в его силовых структурах в определенной степени влияла и крайне отрицательная на это реакция Советской России. В зачислении целых подразделений на его службу красная Москва видела для себя опасность – при таком раскладе они могли долго находиться в готовности для боевого использования в «весеннем походе» против нее.
Поэтому после неудач в плане недопущения их привлечения на службу чисто дипломатическими мерами были предприняты и попытки разложения пограничников. В числе агитаторов против дальнейшего пребывания на такой службе зачастую становились унтер-офицеры (особенно урядники и вахмистры)[323].
Несмотря на то, что эту деятельность удалось своевременно блокировать (чему способствовали активные и регулярные занятия самих офицеров с рядовым составом, а также содействие командования в присылке «правильной» литературы) и лишь единицы самовольно оставили пограничную службу, усиливающееся давление со стороны СССР сыграло не последнюю роль в последующем устранении русских граничар с исполняемой ими службы.
Между тем многие белогвардейцы продолжали служить в финансовой страже и весной 1925 г., несмотря на продолжающуюся политику по постепенному вытеснению русских. Так, 21 мая 1925 г. генерал-майор Крейтер разослал подчиненным ему генералам и офицерам информационную записку, в которой говорилось: «Несколько дней тому назад Генеральной Дирекцией было отдано распоряжение об увольнении русских «дневничар» из финансовой стражи путем постепенной их замены «државлянами» (местными гражданами).
При дальнейшем выяснении этого вопроса удалось выяснить, что, во-первых, распоряжение это является условным в том смысле, что эта замена должна иметь место только при наличии «подходящих» кандидатов. Таким образом, в сущности, решение вопроса о замене зависело от отношения Областного Инспектора к русским; во-вторых, до ее начала должен быть заполнен весь штатный комплект; в-третьих, каждого намеченного к увольнению предупреждали о том за месяц».
Кроме того, как писал Крейтер, «мне обещали, что областные инспектора заранее выскажутся, будут ли они заменять русских сербами или нет. Независимо от этого, ввиду критического положения, в которое попадут воинские части при проведении данного распоряжения в жизнь, нами уже приняты все меры и использованы все связи для его отмены, и мне обещали, что увольнение не состоится».
Изучив ситуацию, генерал Барбович приказал «принять изложенное к сведению», держать полученные сведения в секрете, которые «сообщить только командирам частей, пока мы постараемся выяснить отношение к этому распоряжению соответствующих инспекторов.
Приказываю своевременно сообщать мне, если будут замечены какие-либо меры по проведению этого распоряжения в жизнь и ваши
соображения о возможности пополнения штата «соответствующими државлянами», а также впечатление от первого деликатного разговора на эту тему с инспектором, не выдавая ему источника вашей информации, поскольку распоряжение об этом Генеральной Дирекции было тайным»[324].
То, что секретные распоряжения сербов, которые еще только предполагалось применить на практике, становились известны русским, говорит о том, что белогвардейцы имели серьезных покровителей и надежные источники информации в высших сербских инстанциях.
Впрочем, это не спасло их от потери прежних пограничных должностей и, как следствие, утраты ранее занимаемого положения.
Свою роль сыграли и усиливающиеся придирки к русским пограничникам со стороны сербских начальников среднего звена. Среди причин для растущего недопонимания следует отметить плохое знание нашими соотечественниками сербского языка, на котором и происходило обычно их общение с вышестоящим командованием. Ведь, несмотря на его сходство с русским языком, на практике, учитывая военно-технические особенности, нашим соотечественникам далеко не все было понятно. Как результат – неточности и ошибки при исполнении тех или иных приказаний.
Примечательно, что искренние попытки нижестоящих русских начальников исправить те или иные упущения обычно вызывали обратную реакцию – за это на них обычно накладывали взыскания.
Поэтому впоследствии они стали копировать сербский стиль делопроизводства и затушевывать ситуацию на местах, пересылая рапорты наверх в духе «всё хорошо, прекрасная маркиза».
Но хотя взыскания несколько ограничились, в итоге страдали интересы службы. Что, в итоге, приводило к новым взысканиям. Тем более что недовольные «нашествием» белогвардейцев сербы на местах, зачастую воспринимавшие их как конкурентов, внимательно за ними следили и раздували в своих донесениях совершенные ими ошибки и упущения.
Это, а также ухудшение условий службы привело к тому, что год от года подписывающих контракты офицеров, казаков и солдат становилось все меньше и к концу 1920-х гг. их служба сошла на нет.