Средние века. Выпуск 71 (3-4)
.pdf
Темы преступления и правосудия... |
345 |
ный зачин, казалось, должен был бы привести в дальнейшем к состязанию двух хитростей, однако эпизод сводится к банальному ограблению, и вся сила чернокнижника оказывается в его быстрой лошади, которую с трудом удалось настигнуть Рэтси и его компаньону.
Точно так же рассчитан на увеселение читателя рассказ о том, как Рэтси, обобрав ученого клирика, заставил того прочесть проповедь и помолиться за Рэтси, после чего, довольный проповедью, отдал ученому одну монету из числа отнятых и пообещал, что, став лордом, непременно позовет ученого себе в капелланы. В этом эпизоде, как и в ряде других, хорошо заметны хвастливая манера вора и одновременно – насмешка над “лордами”, над благородством происхождения. Еще более очевидной она становится в эпизоде, где Рэтси, ограбив двух сукноделов, посвящает их в рыцари. «Затем Рэтси, положив свое оружие на плечо каждого из них, велел им: “Поднимись, сэр Уолтер Шерстяной Мешок”,
идругому: “Поднимись, сэр Самуэль Баранья Кожа”. Вы ныне (сказал он) оба мои рыцари, и много у меня есть их, помимо вас, которые заплатили мне некую плату, согласно возможностям, как
ивы сделали, за то чтобы быть принятыми в сословие рыцарей: если кто спросит вас, кто даровал вам это звание, скажите, что встретились с Рэтси, а засим прощайте».
Так они и уехали, и оставили двух суконщиков с тяжелым сердцем и легким кошельком, и как уж они радовались своему несчастному рыцарству, за которое столь дорого заплатили, пусть каждый непредубежденный человек судит сам, как если бы он оказался на их месте»32.
Таким образом, воровской памфлет, как и плутовской роман, повествуя о приключениях проходимца, предполагает и критиче- ски-смеховой взгляд на окружающий героя мир “честных людей”. Наиболее типичные персонажи, подвергающиеся осмеянию в памфлете – джентльмены, ученые, проповедники, растяпы-слуги. Однако осмеяние это лишено гротескности, в нем отсутствует всякое злорадство, оно щедро перемешано с сочувствием жертвам грабежа, ведь любой из читателей памфлета мог бы “оказаться на их месте”. Также, в отличие от испанского плутовского романа, воровские памфлеты не претендуют на то, чтобы давать некую обобщенную картину мира и, что существенно, ни на минуту не стирают грани между преступлением и честным образом жизни.
32 Ibid Р. 17–18.
346 |
Н.В. Карначук |
Автор памфлета регулярно упоминает, что воровство не может довести до добра, даже поимка Рэтси связана с тем, что его выдал один из сообщников, “как обычно и случается у такого сорта людей”. Вор может быть смел, удачлив, не лишен остроумия, но это не отменяет того факта, что его ремесло преступно, а сам он лишен места в мире честных людей, у него нет и не может быть надежной опоры и поддержки, кроме собственных сил.
Даже робингудовские поступки Рэтси, когда он, к примеру, отказывается брать деньги бедного крестьянина или поручается и платит пятьдесят фунтов за должника, который не в силах расплатиться с кредитором, автор памфлета связывает либо с гордыней вора, либо с волей обстоятельств и выгодой. Увидев, как мало денег у крестьянина, Рэтси возвращает ему тощий кошелек и добавляет от себя сорок шиллингов, поясняя, что он держится того мнения, что “хуже кощунства – отбирать плевки”. В другой раз, выдавая себя за сына богатого дворянина в таверне, он узнает, что некий человек везет кредитору сто пятьдесят фунтов и очень переживает, поскольку должен двести фунтов, но не сумел собрать всю сумму, дом его заложен и сам он на грани краха. Рэтси обещает поехать с этим человеком к кредитору и поручиться за него, надеясь по дороге ограбить его. Однако “… когда пришло утро, они поехали вместе, согласно обещанию и, пока ехали, Рэтси бы с радостью взял эти сто и пятьдесят фунтов, но (как Господь решил) его намерению все время мешало, что попадались им тудасюда едущие путники, которые на этот раз заставили Рэтси volens nolens изобразить правдивого человека против воли”33. Отнюдь не благородство мешает Рэтси грабить, а невыгодные условия. Впрочем, впоследствии он вознаграждает себя, ограбив кредитора и отняв у него триста фунтов.
Неудивительно, что и единственным возможным финалом приключений Рэтси становится его поимка и казнь. Таким образом, английский воровской памфлет XVI в. не создает “культа преступника”, точно так же не воплощена в нем излюбленная мысль испанских пикаресок: весь мир стоит на воровстве и обмане.
Следует отметить, что воровской памфлет не только не дидактичен, но и не психологичен, мотивировки выбора преступного жизненного пути вполне стандартны (юность, смелость и дерзость, забвение слова Господня) и в целом не вызывают особого интереса у автора. Ядро такого памфлета: авантюрные приклю-
33 Ibid Р. 23.
Темы преступления и правосудия... |
347 |
чения на дорогах, в тавернах, лесах и амбарах. Герой воровского памфлета, как и пикаро, гордится своим ремеслом и ревностно доказывает свое превосходство в делах хитрости и обмана. Так, Рэтси, узнав о кражах, совершаемых в “его” округе неким взломщиком, начинает на него собственную “охоту” и выдает его тюремщику Кембриджа. Взломщика хватают, а впоследствии приговаривают к смерти, и автор памфлета замечает: “И пусть правдивые люди рассудят, какое жульничество между ворами, что один даже доводит другого до виселицы”34, – снова проводя черту между миром добродетели и порока.
Но воровской памфлет, как говорилось выше, не является специфической особенностью английской литературы о преступлении, в отличие от кони-кэтчинга. Название “кони-кэтчинг” можно перевести как “ловля кролика”, где кролик – это обычный обыватель, потенциальная жертва мошенничества. Основное содержание большинства кони-кэтчингов – подробный рассказ о том, как может шайка негодяев одурачить честного человека, основная цель – предостеречь этого честного человека. Как правило, такой памфлет сопровождается одной или несколькими анекдотическими историями, иллюстрирующими рассказ, и кратким словарем воровских терминов. В некотором отношении роман Ричарда Хэда, о котором шла речь выше, является наследником именно этого жанра. Вполне в духе кони-кэтчинга Меритон Латрун рассказывает о трюках поддельных калек и воров, а Хэд помещает в роман небольшой список слов и выражений из цыганского арго.
Одним из самых ранних памфлетов – кони-кэтчингов является написанное в 1566 г. мировым судьей Томасом Харманом “Предостережение с предупреждением об обычных странниках, обыкновенно называемых бродягами”35. Некоторые исследователи, например, Паола Пуглиатти, порой причисляют произведение Хармана не к кони-кэтчингам, а к воровским памфлетам, что несколько односторонне характеризует этот источник, по мнению автора статьи. Действительно, как справедливо замечает П. Пуглиатти, объектом рассмотрения Хармана являются, прежде всего, воры-бродяги, изображающие нищих и наводнившие дороги королевства провинциальные мошенники, в то время как действующие лица кони-кэтчинга принадлежат городскому миру, более
34Ibid Р. 27.
35Harman Th. A Caveat for Warening for Commen Cursetors Vulgarely Called Vagabones. L., 1814.
348 |
Н.В. Карначук |
того – Лондону в первую очередь. Однако нельзя не отметить, что как форма, так и смысловая наполненность “Предостережения” значительно ближе к кони-кэтчингу, чем к воровскому памфлету. Кони-кэтчинг не сосредотачивает внимания на одной личности, более того, вовсе не сам мошенник и его приключения здесь находятся в центре внимания. Цель кони-кэтчинга – рассказ о мошеннических проделках как таковых, детальное описание приемов мошенников, перечисление названий их “ролей” в шайке, перевод жаргонных терминов жуликов, пошаговый рассказ о том, как у жертвы, “кролика”, выманивают деньги. Этот рассказ призван не столько развлечь авантюрным сюжетом, сколько информировать читателя о том, чего ему следует остерегаться и как распознать мошенника.
Кони-кэтчинги не лишены развлекательности, но она выливается в иную, нежели в воровских памфлетах форму. Как правило, вслед за вполне серьезным введением, доказывающим необходимость и полезность памфлета и содержащим инвективу против воровства, следует подробное описание какой-либо воровской “специальности”. А в заключение автор порой излагает какуюлибо забавную или поучительную историю, иллюстрирующую “теоретическую” часть памфлета. Эта заключительная часть, как правило, и отводится для юмористических ситуаций. Памфлет Хармана полностью соответствует схеме кони-кэтчинга, отличаясь от большинства лишь повышенной серьезностью тона и наиболее суровыми угрозами применения хлыста и колодок для преступников.
Как уже упоминалось, Харман сосредотачивается на бродягах: он называет и описывает 23 различных “специальности” бро- дяг-воров, приводит словарь воровского языка и даже добавляет придуманный им самим диалог на этом языке. Целью Хармана, по собственному заявлению, является предоставление материала для судей и шерифов, чтобы они были более внимательны, а также для “констеблей, бейлифов и сборщиков десятины, чтобы они, отбросив страх, лень и жалость, были более бдительны в исполнении того, что поручают им вышеназванные Судьи”36.
Возвращаясь к типологии, предлагаемой П. Пуглиатти, следует признать, что различная социальная среда, в которой обретаются мошенники – значимый фактор, который нельзя не учиты-
36Crime and punishment in England. A sourcebook / Ed. A. Barrett, C. Harrison. L., 1999. P. 33.
Темы преступления и правосудия... |
349 |
вать. Действительно, если биографии преступников и рассказы о “братстве бродяг” можно встретить в литературе XVI в. практически любой европейской страны, то кони-кэтчинг, с его неизбежным городским фоном, со сложным, как у театральной труппы, отрепетированным взаимодействием членов одной шайки, с подчеркнутым профессионализмом “вора” и четкой границей между честными людьми и мошенниками типичен исключительно для Англии. В таком виде жанр криминальной литературы не имеет параллелей и не нашел подражаний за пределами страны в эту эпоху37. В Англии же этот жанр стал одним из самых популярных в площадной литературе, и во второй половине XVI – первой половине XVII в. публиковались и переиздавались десятки коникэтчингов.
Ярче всего особенности жанра проявились у Роберта Грина, профессионального писателя, который современниками был признан “отцом кони-кэтчинга”. Первый его памфлет на эту тему появился в 1591 г., он имел весьма характерные название и подзаголовок: “Примечательное раскрытие мошенничества, в наши дни ежедневно совершаемого всякими распутными личностями, называемыми ловцами кроликов и перехватчиками. Написано для блага джентльменов, граждан города, подмастерьев, сельских фермеров и йоменов, из которых многим случается попадать в компанию таких компаньонов-обманщиков”38.
Памфлет разошелся мгновенно и в одночасье сделал Грина знаменитым, причем известность принесла ему и опасности, поскольку, если верить его собственным заявлениям, его даже пытались убить разоблаченные им “ловцы кроликов”, несущие убытки от того, что их приемы стали известны публике. Впрочем, это не помешало Грину написать и издать еще пять памфлетовпродолжений на ту же тему в течение двух лет.
В отличие от плутовского романа (и подобно воровскому памфлету), авторское “я” в кони-кэтчинге всегда отделено от героя произведения, что было свойственно и памфлету Хармана. Причем позиция автора кони-кэтчинга по отношению к описываемым событиям и персонажам разоблачительна и близка к осуждению.
37Pugliatti P. Op. cit. P. 125–126.
38A notable discovery of coosnage, now daily practiced by sundry lewd persons, called Conny-catchers, and Crosse-biters. Written for the benefit of all Gentlemen, Citizens, Aprentices, Country Farmers and yeomen, that may hap to fall into the company of such coosening companions // Greene R. A notable discovery of coosnage. L., 1923.
350 |
Н.В. Карначук |
Грин еще более пространно, нежели Харман, обозначает во вступлении свою точку зрения на мошенничество как таковое. Книжка начинается с утверждения что автор, много кутивший и заблуждавшийся в юные годы, в зрелости пришел к покаянию и добрым делам, подобно многим мудрецам античности, таким как Диоген, Овидий, Сократ, которые в молодости могли не отличаться добродетелями, но стали добродетельны к старости. Грин подчеркивает также, что даже в годы легкомысленной юности сам он мошенником никогда не был, а оставался лишь наблюдателем их трюков и хитростей39.
При этом Грин не приходит к строгому морализму, свойственному религиозно настроенным проповедникам праведного образа жизни. Характерно его одобрительное отношение к таким развлечениям, как игра в карты и кости, которые неоднократно подвергались нападкам моралистов40. Грин, вновь ссылаясь на античную историю, оговаривается, что карты и кости сами по себе – не зло и не вред, ими развлекаются многие принцы и государи, как “необходимым отдыхом для ума”41. Однако, как любое доброе человеческое начинание, игра, попадая в руки мошенников, становится дьявольским делом. Негодяи кони-кэтчеры лишают честных людей, от джентльменов до простых работников, их денег, доводят до тюрьмы и сумы. Автор памфлета призывает судей быть истинными “отцами отечества” и изгонять нещадно “этих червей” из столь мирной и процветающей страны как Англия42.
Стоит отметить характерную терминологию Грина. Для него мошенники – “враги государства”, “enemies of commonwealth”. В XVI в. термин “commonwealth” использовался не столько в политическом значении “государство”, сколько в более широком: “все общество, правители и народ”. Таким образом, Грин выступает в роли защитника государственной и общественной нормы и права. Он кратко, но емко набрасывает различные социальные портреты: бедный фермер, слуга, джентльмен, торговец, и показывает крушение и разорение этих людей по вине обманщиков и плутов. Купец теряет свои товары, джентльмен – землю, а люди, находящиеся в услужении – свою репутацию и доброе имя, “из-за
39Ibid. Р. 7–8.
40Ярким примером негативного отношения к светским увеселениям может служить довольно известное произведение Джона Нортбрука: Northbrooke J. A treatise against dicing, dancing, plays and interludes. L., 1577.
41Greene R. A notable discovery of coosnage. Р. 10.
42Ibid. P. 11.
Темы преступления и правосудия... |
351 |
них честный слуга вынужден либо бежать, либо жить навсегда с дурной славой”43. Мошенничество нарушает порядок внутри социума, ломает гармонию общественных отношений, и потому Грин считает себя обязанным сделать все, что возможно, чтобы восстановить разрушаемый порядок.
В “Примечательном раскрытии мошенничества”, едва ли не впервые в площадной литературе Англии, приводится и развернутая точка зрения мошенника, с которым, якобы, беседовал Грин, и она оказывается сходной с мировоззрением испанского пикаро. Когда Грин упрекает плута в том, что тот выманивает у людей деньги, необходимые им, тот отвечает: раз у них есть деньги на покупки, значит, и сами они – такие же воры, как он: “Вы думаете, некоторые юристы смогли бы что-то купить, будь их иски короткими, а их акты – справедливыми и по совести? Что должности покупались бы так дорого, и покупатели их обогащались так быстро, если б они не считали взятки честным видом покупки? Или вы думаете, что люди всех профессий делают свое дело без фальши, когда столь многие из них каждый день могут покупать? Нет, говорите, что хотите, но кто не использует какойнибудь дурной способ, чтобы помочь себе, а идет носом прямо к ветру, может, и продержится на воде год или два, но на третий год непременно потонет и принесен будет в гавань нищеты. Поэтому, сэр, перестаньте убеждать меня в обратном, ведь я решил превзойти сам себя в хитрости и не упускать случая пошевелить мозгами, чтобы помочь себе и себя спасти, неважно, какими средствами, лишь бы избегнуть мне опасностей закона”44.
Мир, целиком держащийся на воровстве и обмане, неспособность существовать честно, гордость жулика своим умом и своей искусностью в ремесле плута – характерные черты даже не спутанной, а негативной идентичности (если использовать положения теории идентичности Э. Эриксона45), чреватой нарочитым опровержением, опрокидыванием традиционных устоев социума. Однако немедленно вслед за этим пассажем вступает в разговор автор памфлета, который “… видя, что этот кони-кэт- чер убежден в своем образе жизни, предоставил ему оставаться в его распутстве, и ушел, поражаясь подлости их умов, которые проводят время таким отвратительным образом”. Мораль пикаро
43Ibid. P. 9.
44Ibid. P. 35.
45Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996.
352 |
Н.В. Карначук |
неприемлема для автора даже в шуточной форме, столкнувшись с нею, он еще крепче убеждается в необходимости разоблачения плутов. “Итак, на благо моей страны я вкратце изложил Закон ловцов кроликов, желая, чтобы все судьи, если такие ловцы покажутся на их территории, использовали summum ius против них, потому что это подлейшее из всех злодейств. И чтобы лондонские подмастерья, если по случаю окажутся в обществе такой компании ловцов кроликов, поучили их закону Лондона, а именно – защищать бедных людей, с которыми поступили дурно, и указали этим пиявкам дорогу в Ньюгейт, где, если надзиратель пожалует им самые тяжелые оковы в доме и злейшим образом будет с ними обращаться, нет сомнения, половина его малых грехов ему простится за его труд…”46. В понимании Грина честные люди, буквально “от принцев до нищих”, заинтересованы в истреблении мошенничества и выигрывают от того, чтобы “ловля кроликов” пресеклась.
Благодаря сочетанию дидактических рассуждений и нарративных отрывков, кони-кэтчинги и баллады дают нам возможность более детально проанализировать понимание англичанами елизаветинской эпохи того, что включают в себя понятия “суд” и “правосудие”. Причем в данном случае является примечательным, что авторы подобных произведений пишут о суде и справедливости, не рефлексируя специально над этими понятиями, они проговаривают те ценностные установки, которые являются достаточно прочными, чтобы не быть оспоренными, не вызвать повышенного внимания.
Среди анекдотов о проделках жуликов, которыми сопровождаются кони-кэтчинги, одним из повторяющихся мотивов является сюжет, когда мошенник, предварительно обобравший “кролика”, попадает в суд по другому обвинению, начинает удачно выкручиваться, доказывая свою невиновность, но его видит жертва мошенничества и своими показаниями приводит к справедливому решению суда. “Ловец кроликов” в финале оказывается пойманным за руку. Эти рассказы по умолчанию допускают существование гласного суда с наличием большого количества зрителей, его состязательный характер, зависящий лишь от убедительных доказательств по делу, а не от взяток, а также легкость, с которой жертва мошенничества вмешивается в разбирательство.
46 Greene R. A notable discovery of coosnage. P. 36.
Темы преступления и правосудия... |
353 |
Вновь обратившись к Грину, обнаруживаем у него историю об обманутом сапожнике, который случайно в суде услышал, как мошенник дает показания и уверяет, что он джентльмен по рождению и не имеет других занятий. “Нет, это ложь, сказал бедный сапожник с разрешения почтенного суда, у тебя ремесло имеется, и ты по ремеслу ловец кроликов. Ловец кроликов? – спросил один из судей и улыбнулся, – что же, он держит кроличьи садки, и у кого, не скажешь ли? Нет сэр, ваша честь меня не поняли, – сказал сапожник, – он не садки держит, а ловит кроликов; судьи, которые никогда не слышали раньше такого названия, улыбнулись, приписав эти слова тому, что человек простоват, и не знает, как назвать держащего садки, сапожник это углядел и ответил, что некоторые кролики, которых этот парень поймал, стоили по двадцать марок каждый. И в доказательство, – сказал он, – я один из них; и так рассказал про мошенничество и низкий обман, что потом суд, узнав о прошлой его жизни, приговорил ловца кроликов высечь хлыстом, а сапожник пожелал, если возможно, сам с ним расплатиться, и это ему позволили. Когда он шел на порку, сапожник засмеялся и сказал: Безумный это мир, где бедные кролики могут побить тех, кто их ловит, – и так его по-дружески отхлестал, что чуть было не заставил заплатить по унции крови за каждый фунт украденного серебра”47.
Нельзя не отметить и то, что возникающий мотив перевернутого, безумного мира, характерный для средневековой смеховой традиции, в данном случае продолжает традицию счастливой страны Куканы, где все вверх тормашками, но жизнь прекрасна. Кролик, поймавший охотника, здесь появляется как радостный, а не тревожащий символ, хотя в целом для назидательной литературы XVI в. образы “мира вверх ногами” становятся примерами пугающего нарушения должного порядка.
Но наиболее характерна все-таки неоспоримая уверенность авторов елизаветинской площадной литературы в том, что суд – это гарантия законности и справедливого воздаяния. В балладах, повествующих об обиженных ворами или неблагодарными родственниками людях, разрешение проблемы часто сводится к обращению к властям. Например, так происходит в “Балладе о вдове с Уолтинг-стрит и ее трех дочерях, которых злой сын обвинил в том, что она шлюха, а дочери – незаконнорожденные”48. Вдова,
47Ibid. P. 33–34.
48The Shirburn ballads. P. 12.
12. Средние века. Вып. 71 (3–4)
354 |
Н.В. Карначук |
оклеветанная польстившимся на наследство отца негодяем-сы- ном, обращается за справедливым разбором дела в Звездную палату, которая проводит расследование, призывает свидетелей и, разумеется, выносит справедливый вердикт. Эта баллада, в отличие от многих других, едва ли основана на реальных событиях, но в наиболее чистом виде воспроизводит часто повторяющиеся мотивы: несправедливость – обращение в суд – справедливое решение и наказание виновного – раскаяние преступника в его заблуждениях.
Если в качестве сравнительного материала мы обратимся к испанскому плутовскому роману, то обнаружим, что там не только сами мошенники не любят судей (что вполне, разумеется, логично), но и вообще честным, но бедным людям обращаться в суд не стоит: “Не советую и думать о суде, коли его можно избежать, тяжба – та же сеть: вяжи да вяжи петли, одна цепляется за другую и конца им не будет, покуда сам не бросишь. Пусть ходят в суд, да и то лишь по важным делам, люди богатые и сановники, им и карты в руки, уж они-то найдут, что кинуть судейским, за что будут им и почет, и уважение: у кого есть деньги, тот их не потеряет”49.
Из рассказов об отдельных вороватых алькальдах и продажных судьях, персонажах “Ласарильо с Тормеса”, “Хромого беса”
и“Истории жизни пройдохи дона Паблоса”, вырастают обобщения, которые недоверие к властям, в том числе судебным, превращают в недоверие к возможности справедливого суда вообще. В романе “Гусман де Альфараче” есть притча о Правде и Кривде. Кривда заняла престол, на котором восседала Правда в древности, и престол этот окружают короли, князья, жрецы, вельможи
ичиновники. Правда же, чтобы не служить Кривде, прикинулась немой – да так и продолжает безмолвствовать поныне. “С той поры Правда нема – больно дорого ей стоили речи; кто правду правит, тот и платит”50.
Конечно, и в английской литературе находится иногда место для изображения неправедных судей. В памфлете “Защита ловли кроликов” (1592 г.), автор которого подписался “Катбертом, ловцом кроликов”, представлен взгляд мошенника на судей как крючкотворов и людей жестоких. Однако даже в таком контексте присутствует оговорка, отделяющая правило от исключения:
49Алеман М. Гусман де Альфараче. М., 1963. Ч. 2. С. 182.
50Там же. Ч. 1. С. 356–400.