Средние века. Выпуск 71 (3-4)

щу внимание на столь характерный британский контекст). Восхваляя доблесть Генриха Плантагенета и восхищаясь его победой над представленным узурпатором Стефаном, Иоанн делает крайне любопытную ремарку. Дабы чужеземцы (“alienigenae”) не приписали разгром Стефана “своим мужам” (“viribus suis”), он целенаправленно подчеркивает, что Генрих Плантагенет “опирался в основном на наше войско” (“nostro praecipue milite nitebatur”)31. Подобная оговорка акцентирует своеобразие идентичности Иоанна, четко отделяющего связанное с Британией сообщество “своих” от иных – континентальных – подданных будущего короля Англии. Переходя далее к повествованию о периоде после 1154 г., автор “Поликратика” кратко сообщает об осаде Шинона, в ходе которой “англичане и нормандцы (Anglos et Normannos), связанные теперь… союзом”, успешно действовали вместе. Вновь нельзя не заметить, что “нормандцы” для Иоанна – это именно жители Нормандии, а не потомки завоевателей 1066 г.32 Здесь опять-таки прослеживается влияние территориального фактора (накладывающегося к тому же на политическую организацию): независимо от происхождения в Англии – англичане, в Нормандии – нормандцы33.

31Ibid. VI. 18. P. 52–53.

32Стоит ли за подобной репрезентацией целенаправленное стремление депроблематизировать возможно сохранявший актуальность внутренний конфликт “англичан” и “нормандцев” в Англии (отмечу, что убедительное исследование Х. Томаса относит окончательную ассимиляцию к несколько более позднему периоду конца XII в. [Thomas H.M. The English and the Normans… P. 57, 66– 69])? Здесь нельзя не процитировать еще одно любопытное свидетельство из “Поликратика”: в VIII книге Иоанн упоминает “короля англичан” Вильгельма, “доблести которого уступила и Нормандия… и Британия…” (Policraticus. Vol. II. VIII. 7. P. 267–268). В этой фразе очевиден показательный сдвиг в описании 1066 г.: вместо завоевания Англии нормандцами – просто установление власти Вильгельма, как бы ничем не отличающееся от аналогичных событий в Нормандии. По-видимому, речь идет о характерном для Иоанна стремлении к элиминации этнических разрывов.

33Следует отметить общее негативное отношение Иоанна к нормандцам. Так, в “Historia Pontificalis” он вкладывает в уста французского епископа критику Арнульфа из Лизье, согласно которой последний выделялся греховностью и склонностью ко лжи “даже среди нормандцев” (John of Salisbury. Historia Pontificalis / Ed. and transl. M. Chibnall. L., 1956. P. 84).

Подводя в следующей главе итоги размышлениям о доблести соотечественников, Иоанн задается риторическим вопросом: «зачем я задерживаюсь на восхвалении народа (“gentis”), который, как известно, от природы (“de natura”) достоин прославления?»34. Казалось бы, предшествующее повествование позволяет предположить, что под этим замечательным народом Иоанн подразумевает англичан (“gens Anglorum”). Однако обратим внимание на лексику, которую сам автор выбирает для обозначения данного сообщества. Иоанн использует словосочетание “incolae Britanniarum” – “жители британских земель”35. Итак, намеренно подчеркивая актуальное этническое разделение, обособляя и противопоставляя описываемый народ другим общностям (валлийцам, французам, нормандцам, датчанам и т.п.), Иоанн Солсберийский тем не менее прибегает к термину, апеллирующему именно к территориальному фактору организации идентичности, – “incolae Britanniarum”. Более того, его утверждение, что в случае принятия должных мер по возрождению дисциплины среди воинов рассматриваемый “народ в скором времени восстановит ту доблесть” (“in brevi gentem in id uirtutis esse reductam”), которой обладал во времена походов Юлия Цезаря36, подразумевает, что жители древней Британии и “современные” англичане – это единый gens. Подобная констатация действительно весьма любопытна. Учитывая наличие влиятельной традиции четкого противопоставления англичан (англосаксов) и бриттов и характерное для средневековых представлений внимание к происхождению в вопросе разграничения “народов”37, восприятие Иоанна Солсбе-

34Policraticus. Vol. II. VI. 19. P. 54.

35Ibid.

36Ibid. P. 56.

37Парадигматическим здесь можно считать определение Исидора Севильского, согласно которому “gens” – это “множество [людей], имеющих общее происхождение…” (“Gens est multitudo ab uno principio orta…”). Не менее показательно то, что Исидор возводит этимологию терминов “gens” и “natio” к “gignendo” и “nascendo” соответственно. Упор на происхождение в данных дефинициях очевиден. Isidorus Hispalensis. Etimologiae. IX. II. 1 // Patrologiae cursus completus, series Latina. (Далее – PL). 221 vols / Ed. J.P. Migne. P., 1844–1864. Vol. 82. Col. 328. Также хорошо известен пассаж из письма Регинона Прюмского (автора более близкого к рассматриваемой эпохе и неплохо известного в Англии XII в.) архиепископу Майнца, в котором он утверждает, что “разные народы отличаются друг от друга происхождением, нравами, языком и законами” (“diversae nationes populorum inter se discrepant

рийского кажется достаточно необычным. Конечно, нельзя узнать, насколько буквально автор “Поликратика” считал древних бриттов и жителей Английского королевства XII в. одним народом. Возможно, данный образ – лишь производная аргументации, некой игры с наглядными примерами, привлекаемыми Иоанном для пояснения идей, касающихся функционирования “тела государства”. Но даже в рамках подобной “минималистской” трактовки разобранный фрагмент “Поликратика” неплохо показывает механизмы конструирования образа и истории сообщества, в которых весьма существенной оказывается роль земли, обладание которой лежит в основе как легитимного “присвоения” прошлого, так и формирования актуальной идентичности.

Обратим внимание еще на один пример из “Поликратика”, который поможет более детально разобраться в том, кого же Иоанн Солсберийский расценивал в качестве “своих” и, главное, каким образом соответствующее сообщество репрезентируется в его тексте. Рассуждая в XXI главе VIII книги о том, что на всех тиранов неизбежно обрушивается кара Господа, Иоанн среди прочих приводит следующий казус. Он сообщает, что, “как свидетельствует nostratum historia”, Бог наказал “неистовство тирании” Свейна посредством расправившегося с ним наиславнейшего короля-мученика Эдмунда38. Однако самое интересное в данной фразе – это ее начало, пропущенное выше: “In gente… Britanniarum…” – все происшедшее случилось “среди народа Британии”. Итак, для Иоанна “своими”, о которых повествует “история наших соотечественников”, становится здесь “народ Британии”. Включение подобного обозначения в сугубо английский контекст (“мифологию”, связанную с культом св. Эдмунда и противостоянием англичан и датчан), использование его вместо более ожидаемого в данном случае термина “gens Anglorum” отражает столь характерное для автора “Поликратика” выстраивание идентичности с опорой прежде всего на территорию. Системообразующим элементом сообщества оказывается земля

genere, moribus, lingua, legibus”): Reginonis Abbatis Prumiensis Chronicon. Epistula ad Hathonem archiepiscopum missa // Monumenta Germaniae Historica. SRC / Hrsg. F. Kurze. Hannover, 1890. S. xx. Количество примеров можно было бы увеличить, но и так представляется несомненным, что происхождение являлось одним из ключевых критериев различения народов в эпоху Средневековья.

38 Policraticus. Vol. II. VIII. 21. P. 393–394.

(страна – как в политическом, так и в географическом смысле), а не этничность, что позволяет сконструировать некий единый “народ Британии”, история которого восходит к бриттским временам и продолжается до сих пор, игнорируя разрыв, связанный с приходом англосаксов. Складывающаяся в итоге “наша история” включает “на равных правах” бритта Бренния, св. Альбана, Константина39, св. Кутберта (“некогда знаменосца нашего народа (gentis nostrae) в законе Божьем”40), св. Эдмунда, Гарольда и Генриха II, которого Иоанн именует “славным королем англичан… величайшим из королей Британии” (Rex illustris Anglorum Henricus secundus, maximus regum Britanniae41; особого внимания заслуживает последний титул, явно апеллирующий к сочинению Гальфрида Монмутского). Впрочем, гармоничность прошлого – лишь прямое отражение конфликта в настоящем: элиминация бриттов/валлийцев из истории Британии сама по себе является элементом актуальной этнической и политической вражды.

Подобная “дисквалификация” валлийцев, сочетающаяся с признанием доанглосаксонского периода легитимной частью “своей” истории, хорошо вписывается в парадигму присвоения бриттского прошлого в английской традиции XII в. Для концептуализации данного феномена весьма удачным представляется предложенный К.Р. Кобриным (хотя и в несколько ином контексте42) термин “присваивающий дискурс”. Функционирование

39Любопытно, что упоминания о Константине и Альбане практически идентичны: “nostra Britannia genuit… Constantinem” и “Britannia… nostra produxit Albanum” (Policraticus. Vol. I. Prologus. P. 13; Vol. II. VIII. P. 324).

40Policraticus. Vol. I. II. 1. P. 66. “Cuthbertus signifer quidam gentis nostrae in lege Domini…”. Довольно занимательная фраза, демонстрирующая включение “национального” в религиозный контекст и отражающая представления о взаимоотношениях между Богом и народом.

41Ibid. Vol. II. VIII. 25. P. 424.

42Кобрин К.Р. Имперские книги Геральда Камбрийского // Средние века. М., 2005. Вып. 66. С. 52. Насколько я понимаю, автор подразумевает некую “имперскую” (в широком смысле) модель культуры, построенную на принципе “знание – сила” и позволяющую устанавливать власть посредством описания. В этой перспективе К.Р. Кобрин сопоставляет подход Геральда к повествованию о валлийцах и ирландцах с предложенной Э. Саидом концепцией восприятия востока в западной культуре, в свою очередь опирающейся на идеи М. Фуко о соотношении власти и знания. Оставляя за скобками вопрос о том, верно ли подобное прочтение Геральда (см. достаточно убедительную аргументацию Д. Ролло, опровергающего распространенную трактовку сочинений Геральда в качестве “инструмента” легитимации “имперской” власти английских монархов в Британии: Rollo D. Historical Fabrication, Ethnic Fable

последнего в текстах рассматриваемого периода легко проиллюстрировать целым рядом примеров. Начать можно даже не с отдельных свидетельств, а c напоминания о процессе рецепции “Истории королей Британии” Гальфрида, окончательно вошедшей в историографический канон к рубежу XII и XIII столетий и на несколько веков ставшей важнейшей и фактически не оспариваемой частью английского исторической традиции43.

Впрочем, конкретные примеры показательнее демонстрируют механику интересующей нас дискурсивной практики. Одним из наиболее известных релевантных казусов является превращение Роджером из Хоудена Артура из “короля бриттов” в “короля Англии”. Описывая вручение Ричардом I меча Артура “Калибурна” сицилийскому правителю Танкреду44, Роджер в более раннем труде – “Gesta Regis Henrici Secundi Benedicti Abbatis” – использует выражение “nobilis quondam Regis Britonum”45, в созданной же позднее хронике Артур фигурирует как “quondam nobilis Regis Angliae”46. Подобная “англизация” Артура – яркий и знаменитый, но далеко не единственный пример. Так, нормандский хронист второй половины XII в. Робер де Ториньи пишет о “historia… de regibus Angliae, incipiens eam a Julio Caesare” (подразумевая

and French Romance in Twelfth-Century England. Lexington, 1998. P. 251–302), подчеркну, что мне термин “присваивающий дискурс” кажется чрезвычайно удачным именно для обозначения процесса включения бриттского прошлого в английскую историческую традицию. В определенной степени близкую концептуализацию (в категориях постколониализма), подчеркивающую роль бриттского прошлого в качестве объекта “культурного завоевания”, см.: Warren M.R. History on the Edge: Excalibur and the Borders of Britain. Minneapolis, 2000.

43Leckie R.W. The Passage of Dominion: Geoffrey of Monmouth and the Periodization of Insular History in the Twelfth Century. Toronto, 1981. P. 73–119. Также см.: Keeler L. The Historia Regum Britannie and Four Medieval Chroniclers // Speculum. 1946. Vol. 21. P. 24–37; Crick J.C. Dissemination and Reception in the Later Middle Ages // The Historia Regum Britannie of Geoffrey of Monmouth. IV. Cambridge, 1991; Echard S. Arthurian Narrative in the Latin Tradition. Cambridge, 1998. P. 68–106.

44Анализ этого эпизода с точки зрения потестарных ритуалов см.: Warren M.R. Roger of Howeden Strikes Back: Investing Arthur of Brittany with the AngloNorman Future // Anglo-Norman Studies. Woodbridge, 1999. Vol. XXI (1998). P. 261–272.

45Gesta Regis Henrici Secundi Benedicti Abbatis. The Chronicle of the Reigns of Henry II and Richard I. A.D. 1169–1192; known commonly under the name of Benedict of Peterborough: 2 vols / Ed. W. Stubbs. L., 1867. Vol. II. P. 159.

46Chronica Magistri Rogeri de Houedene: 4 vols / Ed. W. Stubbs. L., 1868–1871. Vol. III. P. 97.

труд Генриха Хантингдонского)47, что также демонстрирует возможность включения доанглосаксонских правителей в перечень “королей Англии”. Ральф Нигер в одной из своих хроник начинает фрагмент с подзаголовком “De Regibus Anglorum” с пояснения о том, что не мог изложить историю “королей англичан” от первого христианского короля Луция, так как не имел под рукой “historiam Anglorum”48. Репрезентация Луция – легендарного короля Британии, принявшего, согласно Беде, крещение от папы Элевтерия49, – в качестве “короля англичан”, о котором должна повествовать “история англичан”, чрезвычайно характерно для “присваивающего дискурса” английской традиции.

Присвоение вполне ожидаемо распространяется не только на правителей, но и на святых. Парадигматическим примером здесь служит британский первомученик Альбан. Автор начала XIII в. Ральф из Коггешелла называет Альбана “Angliae protomartyrem”50, а его чуть более старший современник Ральф Дицето именует святого “первомучеником англичан”51 (в текстах первой половины XII столетия выражение “prothomartyr Anglorum” встречается у нормандского хрониста Ордерика Виталия52). Александр Неккам, хотя и помещает Альбана в бриттский контекст, определяет его как “нашего Стефана” (сравнивая с христианским первомучеником)53. Но наиболее интересное свидетельство связано с приписываемым Уильяму Ньюбургскому сочинением “Sermo de S. Albano”. Хотя ни авторство, ни точная датировка текста не известны, он заслуживает внимания, так как представляет редчайший случай рефлексии о возможности “англизации” “персонажей” бриттской эпохи. Назвав святого “нашим Альбаном”, проповедник поясняет: “Уверенно говорю “наш”, не боясь клеветы бриттов”. Пускай последние спрашивают, какое

47The Chronicle of Robert of Torigni // Chronicles of the Reigns of Stephen, Henry II and Richard I: 4 vols / Ed. R. Howlett. L., 1884–1889. Vol. IV. P. 65.

48Radulfi Nigri Chronica / Ed. Lieut.-Col. R. Anstruther. L., 1851. P. 99.

49Baedae Historia Ecclesiastica Gentis Anglorum // Venerabilis Baedae Opera Historica: 2 vols / Ed. Ch. Plummer. Oxford, 1896. Vol. I. P. 16.

50Radulphi de Coggeshall Chronicon Anglicanum / Ed. J. Stevenson. L., 1875. P. 19.

51Radulfi de Diceto Decani Lundoniensis Opera Historica: 2 vols / Ed. W. Stubbs. L., 1876. Vol. I. P. 72.

52The Ecclesiastical History of Orderic Vitalis: 6 vols / Ed. and transl. M. Chibnall. Oxford, 1969–1980. Vol. II. P. 348.

53Alexandri Neckam De Naturis Rerum Libri Duo. With the Poem of the Same Author, De Laudibus Divinae Sapientiae / Ed. Th. Wright. L., 1863. P. 460.

отношение бритт Альбан имеет к англичанам, которые “изгнали его народ”, “заняли его место” и именуют “своим” захваченное. На эти заочные обвинения автор отвечает, что между “нами англичанами” и Альбаном существенно больше общего, и добавляет поразительное утверждение: “[Альбан], оскорбленный грехами своего народа… перешел к англичанам (transivit ad Anglos)… и из бритта стал англичанином, из вашего – нашим (ex Britone Anglus, ex vestro noster factus est)”54. Данный пассаж, рассказывающий о своеобразной “натурализации” святого, занимателен и с точки зрения проблематики соотношения религиозного и национального: в качестве нормативного утверждается сохранение святым национальной идентичности и в потустороннем мире, а также поддержание особой связи между ним и именно национальным (а не локальным или религиозным) сообществом на земле. Для рассматриваемого же сюжета о присвоении существенно то, что здесь прослеживается весьма своеобразное восприятие: в отличие от представленных выше источников, автоматически относящих Альбана к Англии и англичанам, в проповеди “англизация” осознанна (хотя и как бы добровольна). За этим стоит иное видение различения бриттов и англичан, невозможность игнорировать или элиминировать разрыв между ними. К ключевой проблеме параллельного существования разных моделей “обращения” с бриттским прошлым я вернусь в заключении к данной статье, но уже на данном этапе очевидно наличие нескольких способов его восприятия, взаимосвязанных с актуальным для тех или иных текстов конструктом национальной идентичности.

Апроприация бриттского материала может осуществляться и в пространстве более близком к литературному полюсу55. Здесь

54Guilelmi Neubrigensis Historia sive Chronica Rerum Anglicarum: 3 vols / Ed. T. Hearne. Oxford, 1719. Vol. III. P. 874.

55Такое условное разграничение имеет смысл, ибо все же можно (хотя бы в прототипических категориях) развести исторические повествования (сколь бы недостоверными они ни были с современной точки зрения) и осознанную игру с квазиисторическими сюжетами, мотивами и персонажами, основанную на переосмыслении и пародировании предшествующей традиции. Впрочем, эти два варианта, пользуясь термином М. Оттер, “референциальности” нередко сосуществуют в рамках одного текста. Подробнее о данном аспекте для английской традиции XII в. см. замечательные, дополняющие друг друга монографии: Otter M. Inventiones: Fiction and Referentiality in Twelfth-Century Historical Writing. Chapel Hill; L., 1996; Rollo D. Historical Fabrication… Кстати, Иоанн Солсберийский, выдумавший источник для своего трактата (так называемое “Наставление Траяну”, якобы принадлежащее перу Плутарха),

стоит вспомнить сочинение Уолтера Мэпа “De nugis curialium” (название которого, кстати, содержит прямую отсылку к полному заглавию “Поликратика”: “Policraticus sive de Nugis Curialium et Vestigiis Philosophorum”). Этот труд (основная часть которого была написана в 1181–1182 гг.) являет красивый пример включения заимствованных из “Истории королей Британии” элементов бриттской легенды в английской контекст. В фантастическом повествовании об Оффе (пародирующем рассказ Гальфрида об Артуре) Мэп сообщает о браке английского короля с дочерью римского императора и добавляет пессимистичную ремарку о том, что много было таких союзов между римлянами и англичанами (“inter Romanos et Anglos”), которые обернулись рыданьями для обеих сторон56. Таким образом, Уолтер явно переносит один из топосов Гальфрида о браках между бриттами и римлянами, приводивших к новым конфликтам, на мифическое английское прошлое, демонстрируя функционирование “присваивающего дискурса” в повествовании, референции которого отсылают не к “реальности”, а к сугубо литературному, текстуальному пространству.

Наконец, еще один характерный способ “англизации” бриттского прошлого находит отражение в “Романе о Бруте” Васа – англо-нормандском переводе, но в действительности переработке “Истории королей Британии” Гальфрида. У Васа “Англия” (Engleterre) начинает фигурировать в тексте еще до овладения островом англосаксами, нередко заменяя стоящую в оригинале “Британию”57. При этом можно согласиться с Р. Филд и Л. Эш, утверждающими, что, несмотря на смену имен, за данным образом земли стоит идея преемственности или даже непрерывности, организующая нарратив вокруг пространственно ориентированного хронотопа58. В этой точке сюжет о “присвоении” смыкается с проблемой выстраивания идентичности и исторической тради-

неплохо вписывается в эту картину своеобразной – воображаемой “референциальности”.

56Walter Map. De nugis curialium / Ed. and transl. M.R. James; Revised C.N.L. Brooke and R.A.B. Mynors. Oxford, 1983. Dist. II. 17. P. 168.

57См.: Rollo D. Historical Fabrication… P. 111–117; Ashe L. Fiction and History in England… P. 59–64. Публикация источника: Wace’s Roman de Brut: A History of the British / Ed. and transl. J. Weiss. Exeter, 2002 (2nd ed.).

58Field R. Romance as History, History as Romance // Romance in Medieval England / Ed. M. Mills, J. Fellows and C.M. Meale. Cambridge, 1991. P. 167; Ashe L. Fiction and History in England… P. 63. Впрочем, игнорировать значимость разрывов в традиции XII в. также было бы неправильным. Подробнее см., например:

ции на основании “территориального принципа”. Собственно, многие из приведенных выше примеров и, главное, проанализированные свидетельства из “Поликратика” отлично иллюстрируют реализацию этой модели. Отмечу, что тезис о значимости образа земли в формировании восприятия и репрезентации как прошлого, так и актуальной идентичности в Англии XII столетия в разных формулировках постулируется многими исследователями59: например, Р.У. Лекки60, Д. Ролло61, П. Дамиан-Гринтом62, Х. Томасом63, Л. Эш64, Н. Вебером65, С.Г. Мереминским66. В этой ситуации я постараюсь лишь кратко прокомментировать данный сюжет, чтобы затем вернуться к рассмотрению своеобразия восприятия, отраженного в сочинении Иоанна Солсберийского.

Следует понимать, что идея страны могла быть именно самодостаточным (альтернативным или противопоставленным происхождению) способом продуцирования национальной идентичности (а не просто одним из ее составных элементов). При проекции на историческую традицию это дает сдвиг от повествования о судьбе “народа” к рассказу о прошлом “земли”, впрочем, не обязательно игнорирующему этнические разрывы67.

Johnson L. Etymologies, Genealogies, and Nationalities (Again) // Concepts of National Identity… P. 125–136.

59Возможно, наблюдаемое на данном этапе внимание историографии к роли концептов земли/страны/родины в конструировании идентичности в эпоху Средневековья отчасти связано и с современной идеологической ситуацией: в отличие от этничности, во многом дискредитированной в качестве основания сообщества, территориально-политическая организация может (осознанно или подспудно) казаться политкорректным или даже желанным базисом для его выстраивания.

60Leckie R.W. The Passage of Dominion… P. 72, 74.

61Rollo D. Historical Fabrication… P. 57–58, 74–75.

62Damian-Grint P. The New Historians of the Twelfth-Century Renaissance: Inventing Vernacular Authority. Woodbridge, 1999. P. 191.

63Thomas H. The English and the Normans… P. 261–273.

64Ashe L. Fiction and History in England… P. 55–64, 97–105.

65Weber N. England and the Norman Myth // Myth, Rulership, Church and Charters. Essays in Honour of Nicholas Brooks / Ed. J. Barrow and A. Wareham. Aldershot, 2008. P. 211–228.

66Мереминский С.Г. Формирование английской исторической традиции во 2-й пол. XI – 1-й пол. XII вв. Дисс. … канд. ист. наук. М., 2006. С. 275, 322–323.

67Помимо источников, цитировавшихся выше (в контексте разговора о “присваивающем дискурсе”), здесь стоит вспомнить Генриха Хантингдонского. Композиция его хроники опирается на схему “пяти бедствий” – нашествий на Британию, в перечне которых приход англов стоит в одном (негативном) ряду с набегами скоттов и пиктов, викингами и Нормандским завоеванием

Причины распространенности данной модели связаны как минимум с тремя факторами (не считая универсальных: очевидно, что территория в той или иной степени всегда важна для конструирования образа сообщества). Во-первых, это характерная для изучаемого периода мобильность элиты (в первую очередь церковной): перемещение клириков и монахов, сопровождавшееся включением в новые сообщества, способствовало выстраиванию идентичности на основе не общности происхождения, а чувства причастности к стране68. Во-вторых, когда речь идет об Англии, нельзя забывать о Нормандском завоевании и его последствиях. Механизм здесь в общем-то аналогичный описанному выше69. Дополнительным аспектом является многочисленность людей, наделенных смешанным происхождением (и, вероятно, осознававших свою гетерогенную этничность70), но живших именно в

(Henry of Huntindgon. Historia Anglorum / Ed. and transl. D. Greenway. Oxford, 1996. P. 14). Весьма характерно и краткое вступление Генриха к изложению сочинения Гальфрида (так называемое “письмо Варину”, вставленное в выполненную около 1140 г. третью “редакцию” “Historia Anglorum”): ссылаясь на отсутствие источников (до знакомства с “Историей королей Британии”), хронист объясняет, почему начал “историю нашей родины” (“patrie nostre gesta”) с Юлия Цезаря, а не с Брута. Получается, по мнению Генриха история его родины включает также и бриттов, что подтверждает роль образа земли и территориальной преемственности в восприятии прошлого. По-видимому, сходная модель организации исторического повествования актуальна и для Альфреда из Беверли, хроника которого является первой попыткой совмещения Гальфрида с опирающейся на Беду английской традицией (Aluredi Beverlacensis Annales, sive Historia de Gestis Regum Britannie, Libris IX / Ed. Th. Hearne. Oxford, 1716). Подробнее об этом авторе см.: Мереминский С.Г. Беверли и североанглийское историописание XII в. // Средние века. М., 2006. Вып. 67. С. 140–154.

68Показателен казус архиепископа Ланфранка – ломбардца по происхождению, который, однако, в определенном контексте мог назвать себя “новым англичанином” (The Letters of Lanfranc Archbishop of Canterbury / Ed. H. Cleven and M. Gibson. Oxford, 1979. P. 36, 38).

69Более подробный комментарий по данной проблеме см.: Мереминский С.Г. Формирование английской исторической традиции… С. 315–316.

70Наиболее яркий и известный пример – это, безусловно, Уильям Мальмсберийский. В “Gesta Regum Anglorum” хронист эксплицитно постулирует свое смешанное англо-нормандское происхождение (William of Malmesbury. Gesta Regum Anglorum: 2 vols / Ed. and transl. R.A.B. Mynors; Сompl. R.M. Thomson and M. Winterbottom. Oxford, 1998. Vol. I. III (prefatio). P. 424. “Ego autem, quia utriusque gentis sanguinem traho…”), и в то же время отчетливо ассоциирует себя именно с Англией. Показательно, что в прологе к хронике Уильям утверждает, что написал ее, в частности, “из любви к родине” (“propter patriae caritatem”; Ibid. I. Prologus in libro primo. P. 14). Характерна и оценка