Средние века. Выпуск 71 (3-4)

Два типа французов начала XVII в. Но само это выражение, что вышло само собой из-под нашего пера, уже значимо: на уровне мировоззрения мы вернулись не только к “подлинным людям”, по словам Паскаля, но и к моделям, к мировоззрению группы, а не только индивидов. Без всякого сомнения, богатство конкретной личности остается для нас ценным, особенно в этой области, где живые человеческие черты характера могут компенсировать необходимую сухость абстракций. Но изучение индивидуальностей – лишь первый этап.

** *

Подобная реконструкция индивидуальных мировоззрений имеет наибольшую ценность в той мере, в какой она ведет к некой типологии, позволяющей реконструировать коллективные взгляды: ведь важна была именно группа, именно она всегда давила на индивидуальность своим весом социального конформизма. Каждый социальный класс – но также и каждая профессиональная и религиозная группа – был носителем своего характерного мировоззрения. Здесь снова необходимо систематизировать тысячи свидетельств этой всегда сложной, комплексной психологии, которые нам предлагаются на каждой странице самых различных письменных источников. Можно напомнить пример сапожника и финансиста у Лафонтена. Никем пока не предпринятое простое описание ментального кругозора, характерного для разных социальных групп, тоже является первичной задачей. На протяжении всей этой книги, смеем надеяться, мы показывали, насколько важно определить все то, что отличало крестьянина, налогового откупщика и помещика, привязанных к своему добру и никогда не выходящих за пределы своего края, – от поденщика, который бродит по дорогам, попрошайничает, а порой и разбойничает, но обеспечивает рабочую силу всем областям от Лангедока до Пикардии во время сбора урожая, с июня по август.

Вероятно, каждая социопрофессиональная группа заслуживает особого портрета, разбора того, как она проявляла себя на всех трех плоскостях, определивших теоретические рамки нашего исследования. Например, сопоставляя протестантов и католиков, можно обратиться к интеллектуальным факторам, определявшим саму веру и жизнь церкви в целом. Касаясь деловой буржуазии, можно рассмотреть средства обеспечения безопасности города и риски дальней торговли и т.д. А можно представить пятнадцать или двадцать таблиц, где все необходимые категории и подкате-

гории будут выведены математически точно и где будет показано развитие доводов данного заключения. Но эту задачу мы пока на себя не берем.

Следует подчеркнуть, что социальные факторы были наиболее влиятельны. Наш анализ, более всего фокусировавшийся на социальных и профессиональных группах, это доказывает. Но мало учитывать только их; ими не исчерпывается ни одно описание, ни одно объяснение, которое касается всех целиком ментальных структур в какой-либо группе. Под этим мы подразумеваем, что мировоззрение группы нельзя определять, выделяя какую-то одну сторону жизни, и в частности его не следует изучать исключительно в терминах социальных факторов, сводимых к социологическим схемам классового сознания и классовой борьбы. Сводить ментальный кругозор дворянства шпаги в 1600–1630-е годы к его двойному конфликту с буржуазией и судейским сословием – значит оставлять за пределами рассмотрения значительную часть исторической реальности: образ жизни, охота, дуэли, турниры, земля поместья и ее обработка, скрытая борьба с королевской властью также должны учитываться, какова бы ни была та историческая функция, которую приписывают классовому сознанию, и, соответственно, какова бы ни была роль этого сознания в со- циально-экономическом противостоянии. Будучи такими, какими мы их изображаем, эти классовые сознание и борьба не представляют всего мировоззрения группы.

Конечно, любая историческая психология, любая история ментальностей – это социальная история, но она касается и истории культуры, а еще надо помнить, что эпохе раннего Нового времени присуща чрезвычайная разнородность мировоззрений, которая возникла в результате интеллектуального и религиозного кризиса XVI в. во французском обществе. Книгопечатание и распространение книг, рост числа коллежей и неравномерное распределение религиозной литературы являются принципиальными факторами, которые мы можем привлечь для объяснения этого многообразия, этого бросающегося в глаза несходства.

** *

Но отправимся дальше. Глядя с этой точки зрения, мы обнаружим такую черту, которая заслуживает быть упомянутой в настоящем заключении, потому что дает целостное представление о некоем обществе. Собрать и классифицировать мировоззрение некой группы – значит выявить оригинальный характер ее куль-

рые считаются богачами... вложили всё свое добро в должности для детей”15. Однако нет сомнений, что исследование этих процессов обогатило бы нас достоверной информацией о причинах выбора и о представлениях торгового класса.

Пойдем еще немного дальше, потому что проблема, которую мы выбрали в качестве примера, тесно связана и с экономической эволюцией Франции раннего Нового времени. Подсчитать, сколько процентов купцов отошло от торговли ради постов или земельной собственности, значит не только измерить социальные предпочтения и престиж, который в течение долгого времени приписывался тому или иному положению – т.е. ментальные установки, связанные с социальным происхождением, – но и прояснить, насколько Франция в начале Нового времени была предрасположена к торговле. И привнести в этот вопрос немного больше ясности, чем дают измышления, часто предлагаемые даже очень профессиональными авторами, касательно склонности французов к чинопочитанию или предустановленного соответствия между кальвинизмом и капитализмом и другие чрезмерные обобщения того же типа, которые представляют собой не что иное, как упражнения в риторике. Тяжелым громадам социологизмов, не имеющих отношения к реальности, историк должен противопоставить медленную, кропотливую работу, в которой не разделяются исследование реальности и усилия по концептуализации. Р. Гаскон в своем исследовании лионских купцов в XVI в. дает блестящую иллюстрацию такого подхода, когда указывает на приобретение должностей и земель как на причину упадка Лиона после 1560 г.16

Именно для этого полезно обратиться к “философскому” значению понятия мировоззрения: оно заключает в одном слове – так же как и в одной ментальной структуре – целый набор концептуальных рамок, принятых индивидом или группой и используемых ежедневно в их мыслях и поступках. Нет сомнений, что реконструкция таких комплексов – нелегкая задача, и мы указываем на нее как на иллюстрацию того простого факта, что к ним надо подступаться с разных сторон, как мы это и демонстрировали на протяжении всей книги. К этому добавляется дополнительная сложность: в области ментальности, еще больше чем в

15Razilly I., de. Mémoire au Cardinal de Richelieu. P., 1898.

16Gascon R. Grand commerce et vie urbaine au XVIe siecle. Lyon et ses marchands. P., 1971. P. 1875.

области экономики и политики, не всегда легко различить структуры и конъюнктуры. Например, в области политики институции представляли важную часть структур: будь то обычаи, которым скрупулезно следовали, или тщательно выверенные установления, их всегда было просто анализировать и их назначение всегда было ясно: кто будет оспаривать важность закона Ле Шапелье от 17 июня 1791 г.17? Нам кажется, что по этому поводу необходимы еще некоторые уточнения – и они будут последними.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ КЛИМАТ: МЕНТАЛЬНЫЕ КОНЪЮНКТУРЫ

О ментальных конъюнктурах мы часто говорили в книге18, но еще ни разу не представляли их в концептуальных рамках исследования. Этот термин особенно хорош для обозначения сменяющихся видов психологического климата, в котором проявлялись кризисы, назревали крупные проблемы, выражавшие эволюцию ментальностей большой протяженности. Без сомнения, диалектика между структурами с медленной эволюцией и конъюнктурами является особенно тонкой, едва уловимой. Бесполезно видеть в конъюнктурах что-то простое, например налет пессимизма в черные годы или оптимизма по отношению к предназначению человека в те периоды, которые нам кажутся самыми счастливыми в истории. Психологический климат (climat mentale) эпохи никогда не сводим к одному простому определению. Хотя 1500– 1530-е годы действительно представляются временем дерзкого наслаждения жизнью, к этому примешивается, благодаря хотя бы одному лишь распространению лютеранских идей, весьма пессимистическое видение мира и людей. Но с другой стороны – и это даже более важно – мы способны оценить эти изменения в коллективной чувствительности благодаря наблюдению за одной частью общества: т.е. за наиболее экспрессивными и восприимчивыми структурами. Ведь когда мы говорим о свободном, триумфальном психологическом климате, то имеем в виду не низшие классы, сельские или городские. Этот климат затрагивал людей дела, и особенно интеллектуалов, ремесленников, многочислен-

17Закон, по которому рабочим и ремесленникам запрещалось объединяться в профессиональные союзы и устраивать стачки. – Примеч. пер.

18На самом деле, как раз этот термин в основном тексте встречается очень редко. – Примеч. пер.

ную когорту французов, свидетелей и участников грандиозного обновления. В каком-то смысле область ментальных конъюнктур – область авангарда, в которой задает тон культура, более или менее рафинированная, – по крайней мере, пока нет особого нестроения между авангардом и основной массой. Благодаря таким группам людей, одаренных наиболее тонкой чувствительностью, мы и можем различить в каждой изучаемой эпохе присущую ей особую атмосферу.

Мы только что указали 2 крупные фазы XVI в., первую треть

сее дерзкими надеждами и мрачные десятилетия гражданских и религиозных войн. По правде говоря, можно провести и более тонкое членение, в котором будут учитываться все данные, религиозные, политические, экономические и социальные. Время больших надежд 1515–1535 гг. было чревато тревогой еще до дела о пасквилях 1534 г.; после этого атмосфера сгущалась быстрее, и так до первых преследований 1547–1560 гг. Но между 1525 и 1530 гг. политические неурядицы, которые привели к пленению короля, и лютеранские демарши на северных и восточных границах встревожили многих и подготовили последующее ужесточение.

Точно так же и во время продолжительных гражданских войн,

с1560 по 1598 гг., можно найти несколько лет затишья: вспомним о начале правления Генриха III, с 1574 по 1584 г., которое стало ощутимой паузой или даже возродились времена надежды. Говоря об эпохе после 1598 г. и применяя такой же детальный анализ, можно выделить мирный период правления Генриха IV, с 1598 по 1610 г., а также указать на особую роль эпидемии чумы 1630 г., прокатившейся почти по всей стране.

Но двигаясь в этом направлении, с учетом конъюнктур, можно пойти еще дальше и выделить краткий период, который соответствовал жизни одного поколения. Проследим расцвет французского протестантизма, чтобы отойти от традиционных вех: 1517 г. – Лютер, 1534 г. – плакаты19, 1537 г. – “Наставление в христианской вере” и т.д. Героическим периодом протестантизма, по нашему мнению, были 1520–1540-е годы, когда и священники, и миряне

19В ночь с 17 на 18 октября 1534 г. в Париже, Туре, Орлеане, а также на дверях королевской спальни в Амбуазе были расклеены плакаты, содержащие смелые нападки на учение об Евхаристии. Это событие считается поворотным пунктом в истории французской Реформации. Возмущенный король окончательно сделал выбор в пользу защиты католицизма и обрушил репрессии на протестантов. – Примеч. пер.

делали выбор “за” или “против” новой веры и новой церкви. Это время основателей кончилось, когда родился протестантизм, выбор был сделан предшествующим поколением, и после этого следовать семейному конформизму – т.е. антиконформизму – казалось проще, чем совершить новый выбор. Потом, в 1547–1549 гг. начался первый период преследований: другая конъюнктура, потому что преследования не затронули поколение основателей. Первые сделали решительный шаг, не опасаясь непосредственно за свою жизнь. Вторые, подвергшись яростной атаке, должны были сделать совсем другой выбор: уйти, затаиться, хитрить, самоутверждаться... Проблемы были совершенно различные, в этом нет сомнений. Мы сможем осознать суть преследований, если поймем, какой смысл они имели для католиков и протестантов. Когда реформаты тысячами бежали из Франции в Женеву в 1549–1560 гг., когда их тысячами резали в 1572 г., то речь уже шла не только о соперничестве между двумя религиозными группами. С момента учреждения “Огненной палаты” (Chambre ardente) вопрос стоял уже о защите общины, сами основы которой оказались под угрозой уничтожения. Казни были одновременно и физическим уничтожением, и средством искупления, жертвой, которую приносили божественному гневу. Без сомнения, в событиях Варфоломеевской ночи ритуальное преступление составляло важную часть. Слабость Нантского эдикта становится понятной лишь в контексте, который уходит корнями в очень древние традиции, еще недостаточно изученные... И так везде, где мы сравниваем одно поколение с другим – то, которое воевало, с тем, которое благоденствовало в мире, обеспеченном этим эдиктом.

А позже, уже во времена действия Нантского эдикта, какая разница в атмосфере, последовавшей сразу за подписанием и принятием королевского акта, и 1620–1629 гг., когда шла яростная борьба за сохранение свобод и привилегий, гарантированных в 1598 г.! Здесь вопрос касается не политической мудрости Генриха IV или Ришелье, а скорее чувств, которые вспыхивали в конкретный момент у тысяч французов по поводу эдикта 1598 г. или мирного договора 1629 г. Идет ли речь об ограниченной группе или об обществе в целом, очевидно, что эволюция ментальных установок происходит одинаково. Французские протестанты, эти мятежники, жаждавшие очищенной и действенной веры, эти носители нового способа чувствовать и практиковать христианство, из поколения в поколение сталкивались с разными политическими, социальными и духовными ситуациями. Их представления о

религии и о мире – а особенно о Европе и Франции – тоже модифицировались, и именно здесь осуществлялась тесная взаимосвязь между структурой и конъюнктурой.

В этом ментальные конъюнктуры сродни экономическим, они разнятся по длительности. Мы видели это на двух примерах: проводить членение 1500–1640-х годов на периоды значит учитывать три главных смены психологического климата, каждая из которых продолжалась по 40–50 лет: 1500–1540–1560 гг., потом 1560– 1598 гг. и, наконец, 1598–1640 гг. Более детальное рассмотрение новой социальной группы во французском обществе, группы реформатов, дает более краткую периодизацию: 1520–1545 гг. – период основателей; 1545–1560 гг. – мучеников; 1560–1598 гг. – воинов; 1598–1615 гг. – людей, наслаждающихся законностью; 1615–1629 гг. – защитников эдикта и т.д. Связь между двумя схемами очевидна.

** *

Анализ ментальных конъюнктур и психологического климата ведет к признанию и других аспектов реальности: чтобы дать более точное представление о том, что мы имеем в виду, следует упомянуть психологические эпидемии (epidémies mentales), хотя, конечно, их и не так легко идентифицировать. Однако то, что они иногда случаются, можно утверждать с уверенностью, и это продемонстрируют избранные примеры. На востоке страны, от Лотарингии до Франш-Конте, которые официально не входили в состав Франции, но пользовались ее языком и находились под ее безусловным влиянием, за битвами между протестантами и католиками в 1560–1590 гг., тесно связанными с теми, которые раздирали формально французские земли, последовала эпидемия охоты на ведьм: охота на ведьм на несколько десятилетий, с 1590 по 1630 г., заняла место охоты на протестантов. Это было время расцвета Боге, Реми20 и их менее известных конкурентов. Но писаниями судей, озабоченных правильным употреблением стародавних законов, все не ограничилось. Орудия неумолимого

20Генрих Боге (Henri Boguet, 1550–1619), юрист, судья в Бургундии, президент трибунала в г. Сен-Клод в Юрских горах, автор труда “Рассуждение о колдунах” (1610). Вынес около 600 смертных приговоров “ведьмам”. Николя Реми (Nicolas Remy, 1530–1616), юрист, секретарь герцога Шарля Лотаринского, автор книги “Демонопоклонничество” (1595). По его собственным словам, за связь с демонами и колдовство обрек на смерть в Лотарингии 900 человек. – Примеч. пер.