новая папка / Моммзен Т. История Рима В 4 томах. / Моммзен Т. История Рима. В 4 томах. Том третий. Кн. 4 продолжение, 5 Кн

Стихотворения Теренция и Луцилия стоят на одном и том же культурном уровне и относятся друг к другу, как тщательно проду­ манная и отделанная литературная работа к письму, набросанному на скорую руку. Но несравненно более высокое духовное развитие н бо­ лее свободное мировоззрение всадника из Суессы по сравнению с африканским рабом создали ему блестящий успех настолько же быс­ тро, насколько успех Теренция был медленен н сомнителен. Луци­ лий сразу стал любимцем нации и мог сказать о своих стихах подобно Беранже, что «только они читались народом». Необыкновенная попу­ лярность луцшшевых стихотворений является и исторически замеча­ тельным явлением. Она свидетельствует, что литература уже в то время была силой; если бы сохранилась обстоятельная история того времени, мы, несомненно, нашли бы в ней многочисленные следы этого влияния поэзии. Суждение современников о Луцилии было под­ тверждено в более поздние времена. Римские художественныекрити­ ки, противники александрийского направления, признали за Луцилием первое место среди всех латинских поэтов. Луцилий создал сати­ ру, поскольку она вообще может считаться особой формой художе­ ственной литературы. В сатире Луцилий создал единственный вид поэзии, характерный для римлян и перешедший от них к потомству.

Из поэзии, примыкающей к александрийской школе., мы не на­ ходим в Риме той эпохи ничего кроме мелких стихотворений, переве­ денных с александрийских эпиграмм или написанных в подражание им. Эти стихотворения не имеют значения сами по себе, но заслужи­ вают упоминания, как первые предвестники новой литературной эпо­ хи в Риме. Кроме нескольких малоизвестных писателей, о которых нельзя даже с точностью сказать, когда они жили, сюда относятся

Contra defensoremhommummorumque bonorum, Hos magni fiacere, his bene velle, his vivere amicum;

Commoda praeterea patriae sibi prima putare, Deinde parentum, tertia iam ppstremaque nostra.

Добродетель, Альбин, заключается в том, чтобы платить правиль­ ную соответственную цену за все, среди чего мы живем и вращаемся.

Добродетель — знать, что дает человеку каждая вещь, что для него справедливо, полезно и честно, что хорошо или дурно, бесполезно, позорно, нечестно.

Добродетель — знать меру я предел в своих стремлениях. Добродетель — знать настоящую цену богатства.

Добродетель — воздавать каждому но его достоинствам, быть не­ другом и врагом дурных людей и порядков, защитником хороших людей и порядков, уважать хороших людей, делать им добро, жить с ними в дружбе.

Добродетель — иметь в первую очередь в виду благо родины, за­ тем своих близких и уже в третью и последнюю очередь свою соб­ ственную пользу.

®^3 22 ^>

Квинт Катул, консул 652 г. и Луций Манлий, видный сенатор, пи­ савший в 657 г. Луций Манлий, по-видимому, первый познакомил римлян с некоторыми распространенными в Греции географически­ ми легендами, например, с делийской легендой о Латове, легендой о Европе и о чудесной птице Феникс. Во время своих путешествий он открыл в Додоне знаменитый треножник и списал с него предсказа­ ние, сделанное пеласгам перед их переселением в страну сикелов и аборигенов, — открытие, которое римские летописи не преминули с благоговением зарегистрировать.

Историография этой эпохи представлена в первую очередь писа­ телем, который ни по своему происхождению, ни по своим научным и литературным взглядам не принадлежит к италийской культуре, который, однако, был первым, вернее единственным писателем, дав­ шим адекватное литературное изложение мирового значения Рима, и которому последующие поколения и мы сами обязаны всем самым ценным, что знаем по римской истории., Полибий (около 546 — около 627) был родом из Мегалополя в Пелопоннесе; он был сыном ахейс­ кого государственного деятеля Ликорта. Кажется, он уже в 565 г. принимал участие в римском походе против малоазийских кельтов, а впоследствии неоднократно получал от своих соотечественников во­ енные и дипломатические поручения, особенно во время третьей ма­ кедонской войны. В результате кризиса, вызванного в Элладе этой войной, он вместе с другими ахейскими заложниками был отправлен в Италию (1,734), где был интернирован в течение 17 лет (587—604). Сыновья Павла ввели его в круг столичной знати. Освобождение ахей­ ских заложников вернуло Полибия на родину, где он с тех пор был постоянным посредником между Ахейским союзом и римлянами. Он присутствовал при разрушении Карфагена и Коринфа (608). Казалось, судьба воспитала его так, чтобы он мог лучше самих римлян понять историческое значение Рима. Греческий государственный деятель и римский пленник, уважаемый за свое эллинское образование Сципи­ оном Эмилианом и вообще первыми людьми в Риме, порой возбуж­ давший даже их зависть, он видел, как оба ручья, которые долго тек­ ли по разным руслам, слились в одно и как история всех средиземноморских государств сошлась в гегемонии римского могущества и гре­ ческого образования. Таким образом, Полибий был первым знамени­ тым греком, который с искренним убеждением воспринял мировоз­ зрение сципионовского кружка, признал превосходство эллинизма в духовной области и Рима в политической области как совершивший­ ся факт, над которым история произнесла свой приговор, обязатель­ ный для обейх сторон. В этом духе Полибий действовал в качестве практического политика и писал свою историю. Если в молодости Полибий отдал дань заслуживающему уважение, но несостоятельно­ му местному ахейскому патриотизму, то в зрелом возрасте ясно по­ нимая неизбежную необходимость, он защищал на своей родине по­

литику самого тесного сближения с Римом. Это была в высшей сте­ пени понятная и, без сомнения, благонамеренная политика, но она была лишена величия и гордости. Не совсем был свободен Полибий и от тщеславия и мелочности эллинских политиков того времени. Не­ медленно после освобождения он обратился к римскому сенату с просьбой формально подтвердить документами каждому из освобож­ денных заложников то общественное положение на родине, которым они пользовались прежде. Катон метко выразился по этому поводу, что здесь Одиссей как бы снова возвращается в пещеру Полифема, чтобы выпросить себе у великана колпак и пояс. Полибий часто ис­ пользовал свои связи с римской знатью для блага своих соотечествен­ ников; однако форма, в которой он прибегал к высокой протекции, и его хвастовство своими связями приближались к лакейству.

Литературная деятельность Полибия была проникнута тем же духом, что и его практическая деятельность. Задачей его жизни было написать историю объединения средиземноморских государств под гегемонией Рима. Его труд охватывает судьбу всех цивилизованных государств, — Греции, Македонии, Малой Азии, Сирии, Египта, Кар­ фагена и Италии в период времени от первой пунической войны до разрушения Карфагена и Коринфа и изображает в причинной связи вступление этих государств под протекторат Рима. Целью своего тру­ да Полибий считает доказательство разумности и целесообразности римской гегемонии. По своему замыслу и выполнению история По­ либия представляет резкую и сознательную противоположность со­ временной ему римской и греческой историографии. В Риме еще все­ цело стояли на точке зрения хронистов; здесь имелся ценный истори­ ческий материал, но так называемая историография ограничивалась наивными преданиями и разрозненными заметками. Исключение со­ ставляли очень ценные, но чисто субъективные произведения Като­ на, еще не поднявшиеся над первыми зачатками исторического ис­ следования и историографии. У греков, правда, существовали свои исторические исследования и историография. Но в смутное время диадохов понятия о нации и государстве были утрачены столь основа­ тельно, что ни одному из бесчисленных тогдашних историков не уда­ лось пойти по следам великих аттических мастеров, заимствовать их дух и правдивость и обработать всемирно-исторический материал эпохи с всемирно-исторической точки зрения. Греческая историография ог­ раничивалась чисто внешним описанием событий или же была про­ никнута фразерством и ложью аттической риторики; слишком часто в ней отражаются продажность и пошлость, подхалимство и ожесто­ чение того времени. Как у римлян, так и у греков существовала лишь история городов и племен. Полибий первый вышел из этих узких рамок. Как правильно указывалось, он, будучи родом из Пелопонне­ са, был духовно одинаково далек как от ахейцев, так и от римлян; он перешел эти жалкие рамки, обрабатывал римский материал с эллин­

одного подлинно гениального государственного деятеля, народа, ко­ торый развивался на своих простых основах с удивительной, почти математической, последовательностью. Но момент нравственной сво­ боды присущ истории каждого народа, и Полибий не мог безнаказан­ но устранить его из римской истории. Полибий рассматривает все вопросы, касающиеся права, чести и религии, не только поверхностно, но совершенно неправильно. Это надо сказать также о всех тех случа­ ях, где требуется генетическое построение; чисто механическое объяс­ нение событий, которое Полибий ставит на его место, порой приво­ дит в отчаяние. Можно ли представить себе более наивную полити­ ческуюконструкцию: превосходная государственная конституция вы­ водится из разумного смешения монархических, аристократических и демократических элементов, а успехи Рима — из совершенства этой конституции. Толкование существующих отношений ужасает своей сухостью и отсутствием фантазии, ето манера говорить о религиоз­ ных вопросах с пренебрежением, с высоты своего умственного вели­ чия, просто противна. Изложение его, в сознательном противоречии с обычной художественно стилизованной греческой историографией, конечно, правильно и ясно, но бледно и вяло; автор слишком часто вдается в полемические отступления или впадает в стиль мемуаров, причем в описании своих переживанийнередко проявляет чрезмерное самодовольство. Весь труд Полибия проникнут оппозиционным ду­ хом. Автор предназначал свое сочинение прежде всего для римлян, во и среди них нашел лишь небольшой круг людей, понимавших его. Полибий чувствовал, что он остался для римлян чужеземцем, а для своих соотечественников отступником и что его широкое толкование отношений принадлежит скорее будущему, чем настоящему. Поэто­ му он не свободен от некоторой угрюмости и личной горечи, в своей полемике против поверхностных и даже продажных греческих и не­ критическихримских историков часто сварлив и мелочен и впадает в тон не историка, а рецензента. Полибий не принадлежит к приятным светским писателям. Но так как правда и правдивость выше всяких прикрас, то, пожалуй, надо сказать, что из всех древних писателей мы больше всего обязаны Полибию серьезными поучительными све­ дениями. Его книги подобны солнцу. С того момента, с которого они начинают свое изложение, раздвигается туманная завеса, покрываю­ щая еще самнитскую войну и войну с Пирром. А с момента, которым они кончают, наступают новые сумерки, чуть ли не еще более непро­ ницаемые.

Римская историография, современная Полибию, представляет странную противоположность широким воззрениям этого чужестран­ ца на римскую историю и его широкой трактовке этой истории. В начале этого периода мы встречаем еще некоторые хроники, написан­ ные на греческом языке, как, например, упоминавшуюся уже (1,886) хронику Авла Постумия (консул 603 г.), изобилующую плохой праг-

матшсой, и хронику Гая Ацилия (законченную им в глубокой старо­ сти около 612 г.). Однако отчасти под влиянием катоновского патри­ отизма, отчасти под влиянием тонкого образования сципионовского кружка латинский язык достиг такого решительного преобладания в этой области, что нетолько среди новых исторических произведений уже редко встречаются работы, написанные на греческом языке*, но и старые, греческие хроники переводятся на латинский язык и, веро­ ятно, читались главным образом в этих переводах. К сожалению, в латинских хрониках этого периода можно хвалить только то, что они написаны народном языке. Они очень многочисленны и достаточно подробны; так, например, мы встречаем указание на хроники Луция Кассия Гемины (около 608 г.), Луция Калыхурния Пизона (консул 621 г.), Гая Семпрония Тудитана (консул 625 г.), Гая Фанния (консул

632г.). К этому надо прибавить официальную летопись города Рима

ввосьмидесяти книгах, отредактированную и изданную по поруче­ нию великого понтифика и авторитетного юриста Публия Муция Сцеволы (консул 621 г.). На этом летопись Рима кончается; записи пон­ тификов продолжались, но ввиду растущей деятельности частных хронистов не играют уже роли в литературе. Все эти летописи, част­ ные и официальные, в сущности представляли собой компиляции имевшегося налицо исторического или квазп исторического материа­ ла. Их ценность в качестве источников и их ценность с точки зрения формы падала, без сомнения, в той же мере, в какой возрастала их обстоятельность. Конечно, в летописях всегда есть примесь вымыс­ ла, и было бы весьма наивно упрекать Невия и Пшстора, что они по­ ступали так же, как Гекатей и Саксон Грамматик. Однако поздней­ шие попытки строить на этом зыбком фундаменте могут вывееш из терпения даже самого сдержанного читателя. Эти авторы играючи заполняют все пробелы предания чистейшим вымыслом и ложью. Когда между основанием Рима шразрушением Трои остается полты­ сячелетия, то для того, чтобы создать связь между рассказами, про­ межуток заполняется 15 царями Альбы, каждый с именем, временем правления, приводимых с целью наглядности. Затмения солнца, циф­ ры ценза, родословные, триумфы — все это, не морптув глазом, за­ носят задним числом в летописи от текущего года вплоть до первого года от основания Рима. В летописях записано, в каком году и меся­ це, в какой день царь Ромул вознесся на небо; записано, как царь Сервий Туллий праздновал свой триумф по случаю победы над этрус­ ками 25 ноября 183 г. и еще раз 25 мая 187 г. Так и в римских доках

*Единственное бесспорное исключение составляет, поскольку нам из­ вестно, написанная по-гречески история Гнея Ауфидия, который пи­ сал во времена детства Цицерона, значит около 660 т. (Tusc. 5, 38, 112). Греческие мемуары Публия Рутнлия Руфа (консул 649 г.) едва ли могут рассматриваться как такое исключение, так как автор писал их в изгнании, в Смирне.

показывали легковерным судно, на котором Эней прибыл из Илиоиа в Лаций. Даже свинью, которая указывала дорогу Энею, засолили в римском храме богини Весты. Эти знатные летописцы сочетают с вымыслом поэта скучнейшую канцелярскую точность. Свой богатый материал они трактуют с пошлостью, неизбежной при отказе от всех поэтических и исторических элементов. У Пизона мы читаем, напри­ мер, что Ромул воздерживался от пиршеств, когда на следующий день у него было заседание; что Тарпея открыла сабинянам ворота крепос­ ти из любви к отечеству, чтобы лишить неприятеля его щитов. Не­ удивительно, что рассудительные современники видели в этом «не историю, а детские сказки». Несравненно большую ценность пред­ ставляли отдельные произведения по истории недавнего прошлого и современности, а именно история войны с Ганнибалом, написанная Луцием Целием Антипатром (около 633 г.), и написанная более мо­ лодым Публием Семпронием Азеллионом история его времени. Здесь мы находим по крайней мере ценный материал и серьезное отношение к истине; у Антипатра также живое, хотя и очень вычур­ ное изложение. Однако, судя по всем свидетельствам и сохранив­ шимся отрывкам, ни одна из этих книг не могла сравниться по фор­ ме изложения и по оригинальности с «Началами» Катона, который, к сожалению, в области истории создал так же мало, как и в области политики.

Второстепенные, носящие более субъективный и легковесный характер, виды исторической литературы — мемуары, письма и речи — представлены в эту эпоху богато, по крайней мере в количественном отношении. Виднейшие государственные деятели Рима уже стали за­ писывать свои переживания: так, например, Марк Скавр, консул 639 г., Публий Руф, консул 649 г., Квинт Катул, консул 652 г., и даже дик­ татор Сулла составляли свои мемуары. Впрочем, кажется, ни одно из этих произведений не имело литературного значения, они ценны толь­ ко своим фактическим материалом. Письма Корнелии, матери Гракхов, замечательны отчасти своим образцовым чистым языком и вы­ соким нравственным чувством автора, отчасти тем, что это была пер­ вая опубликованная в Риме переписка и вместе с тем первое литера­ турное произведение римской женщины.

Речи в литературе этого периода сохраняют всецело отпечаток Катона. Речи адвокатов не считались еще литературными произведе­ ниями, издавались только речи, носившие характер политических памфлетов. Во время революционного движения эта брошюрная ли­ тература вырастает и по размерам и по значению; среди множества эфемерных произведений нашлись такие, которые подобно «Филиппикам» Демосфена и летучим листкам Курье*, заняли прочное место

*Поль Луи Курье (1772—1825), французский политический памфлетист. (Прим. перев.)

в литературе благодаря выдающемуся положению их авторов и их собственным достоинствам. Так, политические речи Гая Лелия и Сци­ пиона Эмилиана являются образцами превосходного латинского язы­ ка и благороднейшего патриотизма. Кипучие речи Гая Тития содер­ жат меткую характеристику местных особенностей и современных нравов; из них многое заимствовала национальная комедия. Описа­ ние сенаторов-присяжных уже приводилось выше. Прежде всего сле­ дует упомянуть о многочисленных речах Гая Гракха; в его пламен­ ных словах, как в зеркале, отражаются страстность и благородство, а также трагическая судьба этой выдающейся личности.

Вобласти научной литературы сборник юридических заключений Марка Брута, изданный около 600 г., является интересной попыткой перенести на римскую почву обычную у греков обработку научного материала в форме диалога и путем инсценировки разговора опре­ деленных лиц в определенном месте и времени дать своему сочине­ нию художественную полудраматическую форму. Между тем поздней­ шие ученые, в том числе уже филолог Стилон и юрист Сцевола, от­ бросили этот более поэтический, чем практический, метод как в об­ щеобразовательных, так и в специальных науках. В этом быстром освобождении от оков художественной формы отражается растущее значение науки как таковой и преобладавший в Риме практический интерес к ней. Об общих гуманитарных науках, о грамматике или, вернее, филологии, о риторике и о философии уже говорилось выше, поскольку они стали теперь существенными частями нормального римского образования и отделились, таким образом, от специальных наук.

Вобласти литературы расцветает латинская филология в тесной связи с давно укоренившейся филологической трактовкой греческой литературы. Выше уже говорилось о том, что в начале этого столетия латинские эпические поэты тоже нашли своих комментаторов и вос­ становителей подлинных текстов. Говорилось также о том, что не только сципионовский кружок прежде всего обращал внимание на чистоту языка, но что и виднейшие поэты, как Акций и Луцилий, занимались вопросами орфографии и грамматики. Одновременно мы встречаем отдельные попытки со стороны историков развить реаль­ ную филологию. Конечно, сочинения беспомощных летописцев это­ го времени, как, например, «О цензорах» Гемины и «Одолжностных лицах» Тудитана недалеко ушли от хроник. Интереснее, в качестве первой попытки использовать изучение древности для политических целей*, книги о государственных должностях, написанные другом Гая Гракха, Марком Юнием. Интересны также составленные в сти­ хах дидаскалии трагика Акция, которые можно считать первой по­

*Так, например, утверждение, что во времена царей квесторы выбира­ лись гражданами, а не назначались царем, столь же неверно, сколь тенденциозно должно служить партийным целям.

пыткой литературной истории латинской драмы. Однако эти зачатки научного подхода к родному языку носят еще слишком дилетантский характер и живо напоминают немецкую орфографическую литерату­ ру времен Бодмера и Клопштока. Археологическим (в понимании древних авторов) исследованиям этой эпохи тоже следует отвести по справедливости скромное место.

Начало исследованиям в области латинского языка и латинской древности в духе александрийских учителей положил Луций Элий Стилон (около 650 г.). Он первый обратился к древнейшим памятни­ кам латинского языка и написал комментарии к ритуальным песням салиев и к римскому городскому праву. Особенное внимание он уде­ лял комедии VI столетия и первый составил список подлинных, по его мнению, пьес Плавта. Он старался, по греческому примеру, вскрыть историческое начало каждого отдельного явления и движе­ ния римской жизни, отыскать для каждого из них его «изобретате­ ля», причем распространял свои исследования на весь летописный материал. Об успехе его у современников свидетельствует тот факт, что ему посвящены самые значительные поэтические и исторические произведения его эпохи: сатиры Луцилия и исторические работы Антипатра. Этот первый римский филолог определил и для будущего направление научных занятий своей нации, оставив в наследство сво­ ему ученику Варрону свой филологический и исторический метод.

Более подчиненную роль играла, понятно, литература по латинс­ кой риторике. Здесь ничего не оставалось делать, как писать руковод­ ства и сборники упражнений по образцу греческих руководств Гермагора и других. Этим занимались школьные преподаватели отчасти в силу потребности, отчасти из тщеславия и ради заработка. Сохрани­ лось одно из таких руководств к изучению ораторского искусства, со­ ставленное неизвестным автором во время диктатуры Суллы. Автор преподавал по тогдашнему обычаю одновременно латинскую литера­ туру и латинскую риторику и писал по обоим этим предметам. Его работа отличается сжатым, ясным и точным изложением материала, а главное —известной самостоятельностью по отношению к гречес­ ким образцам. Хотя автор находится в полной зависимости от греков в отношении метода, он решительно и даже резко отвергает «весь ненужный хлам, привнесенный греками только для того, чтобы на­ ука казалась более трудной для изучения». Неизвестный автор резко осуждает педантичную диалектику, «болтливую науку ораторского искусства»; лучшие знатоки ее так боятся двусмысленных выраже­ ний, что в конце концов не осмеливаются произнести даже свое соб­ ственное имя. Автор везде вполне сознательно избегает греческой школьной терминологии. Он предостерегает от чрезмерного препода­ вания и подчеркивает золотое правило, что учитель прежде всего дол­ жен приучать своих учеников самим себе помогать, равным образом он определенно признает, что школа — на втором плане, а жизнь —

на первом плане. В примерах, вполне самостоятельно подобранных, он дает отрывки тех судебных речей, которые в последние десятиле­ тия вызывали сенсацию в кругах римской адвокатуры. Интересно, что оппозиция против крайностей эллинизма, направленная прежде против создания самостоятельной латинской риторики, теперь, когда она возникла, продолжалась в лоне самой этой риторики. Это прида­ ло римской риторике в теоретическом и практическом отношении боль­ ше достоинства сравнительно с греческой риторикой того времени и обеспечило ее ббльшую пригодность для практических целей.

Философия не представлена еще в литературе, так как развитие национально-римской философии не вызывалось ни внутренней по­ требностью, ни внешними обстоятельствами. Нельзя установить с уверенностью, что в эту эпоху появились хотя бы латинские перево­ ды популярных философских руководств. Кто занимался философи­ ей, тот читал и вел диспуты на греческом языке.

В области специальных наук успехи были ничтожны. Римляне умели хорошо обрабатывать землю и вести счетные книги, но для физических и математических исследований здесь не было почвы. Результаты пренебрежения к теории сказались на низком уровне вра­ чебного искусства римлян и отчасти также их военных наук.

Из всех специальных наук процветала только юриспруденция. Мы не можем проследить ее внутреннее развитие с хронологической точ­ ностью. В общем сакральное право все более отодвигалось на задний план и в конце этого периода находилось примерно в таком же поло­ жении, в каком в настоящее время находится каноническое право. Ко времени Двенадцати таблиц не было еще того тонкого и глубокого понимания права, которое на место внешних признаков ставит внут­ ренне действующие моменты, как, например, развитие понятия умыс­ ла и неосторожности, как видов вины, и институт предварительной защиты владения. Оно, однако, существовало уже во времена Цице­ рона и, вероятно, развилось главным образом в описываемую эпоху. Выше уже не раз говорилось о воздействии политических отношений на развитие права; это было не всегда полезно. Так, например, с уч­ реждением суда центумвиров по делам о наследствах была введена коллегия присяжных также в области имущественного права, кото­ рая подобно уголовным комиссиям вместо того, чтобы просто при­ менять закон, поставила себя над ним и подрывала правовые учреж­ дения, прикрываясь так называемой справедливостью. Одним из по­ следствий этого было неразумное правило, что каждый обойденный в завещании родственника, мог обращаться в суд с требованием отме­ ны завещания, причем суд разрешал дело по своему усмотрению. Более точно можно проследить развитие юридической литературы. До сих пор она ограничивалась сборниками формул и обьяснениями текста законов. В описываемый период возникла литература судеб­ ных заключений, примерно соответствующая нашим сборникам ре­