новая папка / Моммзен Т. История Рима В 4 томах. / Моммзен Т. История Рима. В 4 томах. Том третий. Кн. 4 продолжение, 5 Кн
..pdfсом и фракийцем Спартаком — Эномай погиб в одном из первых же сражений — и другие раздоры делали невозможным использование достигнутых успехов, и римляне были обязаны этому не одной своей победой. Но еще больший ущерб, чем недисциплинированность кель- то-германцев, причинило движению отсутствие определенного плана и цели. Правда, Спартак, судя по тому немногому, что мы знаем об этом замечательном человеке, стоял в этом отношении выше своей партии. Наряду с военными дарованиями он обнаружил и незауряд ный организаторский талант, а справедливость, с которой он управ лял своим отрядом и распределял добычу, с самого начала обратила на него взоры толпы не меньше, чем его храбрость. Ощущая боль шой недостаток в коннице и оружии, он пытался создать обученные кавалерийские части, воспользовавшись захваченными в Нижней Ита лии табунами лошадей, а как только завладел фурийской гаванью, стал доставать железо и медь, без сомнения, через пиратов. Однако даже он не мог направить руководимые им дикие орды на достиже ние определенных конечных целей. Он охотно положил бы конец бе зумным кровавым вакханалиям, которые устраивали разбойники в занятых городах и из-за которых главным образом ни один италийс кий город не соглашался вступить в союз с мятежниками, но повино вение, оказывавшееся в сражениях разбойничьему вождю, продол жалось лишь до победы, и все его уговоры и просьбы были напрас ны. После побед, одержанных в 682 г. в Апеннинах, войску рабов были открыты все пути. Спартак хотел будто бы перейти через Аль пы, для того чтобы он сам и его люди смогли возвратиться на свою кельтскую или фракийскую родину. Если сведения эти верны, то они свидетельствуют о том, как мало победитель ценил свои успехи и свои силы. Так как войско его отказалось так скоро покинуть богатую Италию, Спартак повернул к Риму и подумывал, как передают, об осаде столицы. Но банды воспротивились этому, правда, отчаянно му, но обдуманному предприятию; они заставили своего вождя, хо тевшего быть полководцем, остаться атаманом разбойников и ски таться бесцельно по Италии, занимаясь грабежом. В Риме могли быть довольны таким оборотом дела, но все же положение было серьезно. Не было ни хороших солдат, ни опытных полководцев: Квинт Ме телл и Гней Помпей находились в Испании, Марк Лукулл — во Фра кии, Луций Лукулл — в Малой Азии, и римляне располагали лишь необученным ополчением и весьма посредственными офицерами. Главнокомандующим в Италии с чрезвычайными полномочиями был назначен претор Марк Красе, который не был, правда, выдающимся полководцем, но все же с честью сражался под начальством Суллы и, по крайней мере, обладал характером. В его распоряжение была пре доставлена внушительная, если не по своим качествам, то численно стью, армия из восьми легионов. Новый главнокомандующий начал
с того, что поступил по всей строгости законов военного времени с первым же отрядом, побросавшим оружие и разбежавшимся при стол кновении с разбойниками, и приказал казнить каждого десятого, пос ле чего легионы действительно несколько подтянулись. Спартак, по терпевший поражение в следующем сражении, отступил и пытался через Луканию пробраться в Регий.
В то время пираты господствовали не только в сицилийских во дах, но и над сиракузской гаванью. Спартак хотел с помощью их ло док перебросить отряд в Сицилию, где рабы ждали только толчка, чтобы в третий раз начать восстание. Переход к Регию был совершен удачно, но корсары, напуганные, быть может, береговой охраной, созданной в Сицилии претором Гаем Берресом, а может быть, и под купленные римлянами, получили у Спартака условленную плату, не оказав ему за это обещанной услуги. Тем временем Красе, следовав ший за разбойничьим войском до устья Кратиса, видя, что солдаты его не дерутся как следует, заставил их, по примеру Сципиона под Нуманцией, построить укрепленный, подобно крепости, вал длиной в 7 миль*, отрезавший Бруттийский полуостров от остальной Ита лии**; таким образом, возвращавшемуся из Регия войску мятежни ков был прегражден путь и отрезано снабжение. Но темной зимней ночью Спартак прорвал неприятельские линии и весной 683 г.*** опять появился в Лукании, так что вся эта большая работа была напрасна. Красе начал отчаиваться в возможности выполнения своей задачи и требовал, чтобы сенат призвал в Италию на помощь ему армию Мар ка Лукулла из Македонии и Гнея Помпея из Ближней Испании.
Однако в этой крайней мере не было надобности. Все успехи раз бойничьих банд были сведены на нет их заносчивостью и разногласи ями. Кельты и германцы снова выступили из союза, главой и душой которого был фракиец Спартак, чтобы под начальством вождей их собственной национальности Ганника и Каста порознь идти под нож римлян. Однажды, у Луканского озера, они были спасены своевре менным появлением Спартака; тогда они разбили свой лагерь вблизи его стоянки, но Крассу все же удалось отвлечь Спартака своей конни цей и тем временем окружить кельтов и заставить их принять отдель ный бой, в котором все они — как передают, 12 300 бойцов — пали,
* Немецкая миля — около 7 1/2 километра (Прим. ред.).
**Так как этот вал был равен 7 милям (Sallust., Hist, 4, 19, изд. Дитча; Plutarch, Grass, 10), то он был, очевидно, проведен не от Сколлация к Пиццо, а севернее, приблизительно у Кастровиллари и Кассано, через
полуостров, имеющий здесь в ширину по прямой линии около 6 миль.
***Что Красе принял на себя верховное командование еще в 682 г., видно из устранения консулов (Plutarch, Grass, 10); что зима 682—683 г. была проведена обеими армиями у бруттийского вала, явствует из упомина ния о «снежной ночи» (Plutarch, ibid.).
сражаясь храбро, не сходя с места и получив ранения спереди. После этого Спартак пытался уйти со своим отрядом в горы возле Петелии (у Стронголи в Калабрии) и жестоко разбил преследовавший его рим ский авангард. Однако эта победа больше повредила победителям, чем побежденным. Опьяненные успехом, разбойники отказались от ступать дальше и заставили своего полководца повести их через Луканию в Апулию на последний, решительный бой. Перед сражением Спартак заколол своего коня; неразлучный со своими людьми в счас тье и в несчастье, он показал им этим поступком, что ему, как и всем им, предстоит теперь победить или умереть. В сражении он боролся, как лев; два центуриона пали от его руки; будучи ранен, он на коле нях отражал копьем напиравших на него врагов. Так умер великий разбойничий атаман и с ним лучшие из его товарищей — смертью свободных людей и честных солдат (683).
После этой дорого обошедшейся победы войска, одержавшие ее, вместе с армией Помпея, прибывшей тем временем из Испании пос ле победы над серторианцами, начали по всей Апулии и Лукании та кую охоту за людьми, какой никогда еще не было до той поры, с целью затушить последнюю искру страшного пожара. Хотя в южных областях, где, например, в 683 г. был занят шайкой разбойников го родишко Темпса, а также в жестоко пострадавшей от сулланских эк спроприаций Этрурии далеко еще не был достигнут настоящий граж данский мир, он все же официально считался в Италии восстановлен ным. Позорно потерянные орлы были, по крайней мере, опять завое ваны, — только после победы над кельтами их было захвачено целых пять. Шесть тысяч крестов, на которых были распяты пленные рабы вдоль дороги из Капуи в Рим, свидетельствовали о восстановлении порядка и о новой победе признанного права над взбунтовавшейся живой собственностью.
Подведем теперь итог событиям, наполнившим десятилетие сулланской реставрации. Грозной опасности, которая неизбежно косну лась бы жизненных основ нации, не содержало в себе ни одно из внутренних или внешних движений этой эпохи — ни восстание Лепи да, ни предприятия испанских эмигрантов, ни фракийско-македонс кая и малоазийская войны, ни мятежи пиратов и рабов, — тем не менее почти во всех этих конфликтах государству пришлось бороться за свое существование. Причина этого заключалась в том, что все задачи оставались неразрешенными, пока их можно еще было легко разрешить; пренебрежение простейшими мерами предосторожности привело к страшной разрухе и несчастьям и превратило зависимые классы и бессильных царей в равных по силе противников. Правда, демократическое движение и восстание рабов были подавлены, но характер этих побед был таков, что они не подняли духа победителя и не увеличили его мощи. Далеко не почетно было, что два самых слав
105
ных полководца правительственной партии в восьмилетней, отмечен ной большим числом поражений, чем побед, войне не сумели спра виться с повстанческим вождем Серторием и что только кинжал его друзей решил серторианскую войну в пользу законного правитель ства. Что же касается рабов, то победа над ними не могла смыть того позора, что в течение ряда лет с ними пришлось бороться, как с рав ными. После войны с Ганнибалом прошло немного больше столетия, но краска стыда должна была броситься в лицо честного римлянина, когда он видел, до какого страшного упадка дошла нация с того вели кого времени. Тогда италийские рабы стеной стояли против ветера нов Ганнибала, а теперь италийские ополченцы разбегались от дуби нок своих беглых рабов. Тогда каждый начальник отряда становился в случае нужды полководцем и сражался, хотя часто и неудачно, но всегда с честью, а теперь нелегко было найти среди всех видных офи церов хоть одного заурядного военачальника. Тогда правительство скорее отняло бы от плуга последнего крестьянина, чем отказалось бы от завоевания Греции и Испании, а теперь оно готово было пожер твовать обе эти давно приобретенные области, для того чтобы полу чить возможность обороняться на родине от восставших рабов. И Спартак, подобно Ганнибалу, прошел с войском через всю Италию, от реки По до Сицилийского пролива, разбил обоих консулов и угро жал Риму осадой; но то, для чего в борьбе с прежним Римом понадо бился величайший полководец древности, в эту эпоху сумел выпол нить смелый разбойничий атаман. Удивительно ли, что из этих по бед над мятежниками и разбойниками не появились ростки новой жизни?
Но еще менее отрадны были результаты внешних войн. Правда, исход фракийско-македонской войны нельзя было назвать неблаго приятным, хотя он и не соответствовал значительным потерям людь ми и деньгами. Зато в Малой Азии и в борьбе с пиратами правитель ство совершенно обанкротилось. Малоаэийские походы закончились потерей всех сделанных в восьми кровавых кампаниях завоеваний, а война с пиратами привела к совершенному вытеснению римлян с «их моря». Некогда Рим в сознании своей непобедимости на суше распро странил свое преобладание и на вторую стихию; теперь же огромное государство было бессильно на море и, казалось, собиралось лишить ся господства и на материке, по крайней мере на азиатском. Объеди ненные в римской державе народности постепенно утрачивали все материальные преимущества государственной жизни: безопасность границ, беспрепятственность мирных сношений, покровительство за конов, спокойное управление, точно благодетели-боги удалились на Олимп, предоставив грешную землю по должности к этому призван ным или добровольным грабителям и мучителям. Этот упадок госу дарства сознавался как общественное бедствие не только теми, кто
106
обладал политическими правами и гражданским чувством. Восста ние пролетариата и набеги разбойников и пиратов, напоминающие нам времена неаполитанских Фердинандов, разносили сознание этого упадка в самые далекие уголки, в самые убогие хижины Италии; каж дый, кто занимался торговлей или перевозкой или кто покупал хоть меру пшеницы, ощущал этот упадок как свое личное бедствие. На вопрос о виновниках этих непоправимых и беспримерных бедствий нетрудно было с полным правом назвать очень многих. Рабовладель цы, у которых вместо сердца был денежный кошель, недисциплини рованные солдаты, то трусливые и бездарные, то безрассудно сме лые полководцы, демагоги с форума, разжигавшие дурные страсти толпы, — на всех падала доля вины, да и кто не имел ее тогда? Все чувствовали, что эти бедствия, этот позор, эта разруха слишком ве лики, чтобы быть делом одного человека. Подобно тому как величие римского государства было создано не отдельными выдающимися личностями, а хорошо организованным гражданским обществом, так и упадок этого громадного здания был вызван не чьим-либо разру шительным гением, а всеобщей дезорганизацией. Подавляющее боль шинство граждан ни на что не годилось, и каждый рассыпавшийся камень способствовал разрушению всего здания. Так вся нация иску пала общую вину! Несправедливо было делать правительство как наи более осязаемое выражение государства ответственным за все его из лечимые и неизлечимые недуги, но тем не менее верно, что прави тельство в огромной мере участвовало в общей вине. Так, например, малоазийская война, когда ни один из правителей не совершил круп ных ошибок, а Лукулл держал себя хорошо, даже доблестно, по край ней мере как военный, с тем большей ясностью показала, что причи ны неудачи заключались во всей правительственной системе как та ковой и в данном случае прежде всего в первоначальном отказе от защиты Каппадокии и Сирии и в ложном положении способного пол ководца при неспособной ни на какие энергичные решения правитель ственной коллегии. И в области морской полиции сенат сначала из вратил при выполнении свой первоначальный правильный план о по всеместном преследовании пиратов, а затем совершенно отказался от него, чтобы опять по нелепой старой системе посылать легионы про тив этих «морских наездников». По этой системе и были предприня ты походы Сервилия и Марция в Киликию и Метелла — на Крит, этой же системе следовал Триарий, приказав возвести вокруг острова Делоса стену для защиты его от пиратов. Подобные попытки обеспе чить свое господство на море напоминают того персидского царя, ко торый велел высечь море, чтобы сделать его покорным себе. Таким образом, нация имела основание обвинять в своем упадке прежде все го правительство реставрации. Не раз уже с восстановлением олигар хии приходило столь неспособное правительство. Так было после па
дения Гракхов, после свержения Мария и Сатурнина, но никогда еще оно не действовало так насильственно и вместе с тем слабо, так не правильно и пагубно. Но когда правительство не в состоянии пра вить, оно перестает быть законным, и тот, у кого есть сила его свер гнуть, имеет и право на это. Верно, к сожалению, что бездарное и преступное правительство может долгое время попирать ногами ин тересы и честь страны, прежде чем найдутся люди, которые обратят против этого правительства им же самим выкованное страшное ору жие и которые захотят и сумеют использовать нравственное негодо вание лучших людей и бедственное положение масс, для того чтобы вызвать вполне законную в данном случае революцию. Но если игра со счастьем народов может быть забавна и беспрепятственно продол жаться долгое время, то это вместе с тем коварная игра, которая в свое время поглотит игроков; никто не станет пенять на топор, если он подрубит в корне дерево, носящее подобные плоды. Для римской олигархии наступило теперь это время. Понтийско-армянская война и вопрос о пиратах стали ближайшими причинами свержения сулланского режима и установления революционной военной диктатуры.
вв и в д Свержение олигархии
игосподство Помпея
Сулланская конституция все еще держалась непоколебимо. Буря, которую дерзнули поднять против нее Лепид и Серторий, была отра жена с незначительным ущербом. Но правительство не сумело до строить это лишь наполовину законченное здание с той энергией, кото рая отличала его основателя. Характерно, что правительство не поде лило земель, назначенных Суллой для раздела, но не парцеллирован ных еще при нем самом, и не отказывалось совершенно от притяза ний на эти земли. Оно позволяло прежним собственникам временно владеть ими, не оформляя их прав, и допустило даже самовольный захват отдельными лицами многих не розданных еще участков госу дарственной земли по старой системе оккупации, которая была юри дически и фактически отменена реформами Гракхов. Все, что было в установлениях Суллы безразлично или неудобно для оптиматов, иг норировалось или отменялось ими без колебаний; так было, напри мер, с лишением целых общин права гражданства, с запрещением объединения новых крестьянских наделов, с рядом вольностей, пре доставленных Суллой отдельным общинам, причем, конечно, сум мы, уплаченные общинами за эти привилегии, им не возвращались. Однако, хотя эти нарушения установлений Суллы самим же прави тельством и поколебали фундамент этого здания, все же семпрониевы законы оставались в основном отмененными.
Не было, конечно, недостатка в людях, мечтавших о восстанов лении гракховой конституции, как и в попытках достигнуть путем постепенных конституционных реформ того, чего Лепид и Серторий добивались революционным путем.
Еще под давлением агитации Лепида, после смерти Суллы (676), правительство согласилось восстановить отчасти раздачу хлеба, и оно продолжало делать все возможное, чтобы в этом насущном для сто* личного пролетариата вопросе пойти ему навстречу. Когда, несмотря на эти раздачи, высокие цены на хлеб, вызванные главным образом набегами пиратов, привели к страшной дороговизне, из-за которой в 679 г. в Риме произошли сильные уличные беспорядки, чрезвычай ные закупки зерна в Сицилии за счет правительства помогли самой тяжелой нужде, а предложенный консулами 681 г. хлебный закон регулировал закупку сицилийского зерна и предоставил правитель ству средства для предупреждения подобных бедствий, правда, за счет провинциалов.
Но и другие пункты разногласий, носившие менее материальный характер, как восстановление власти трибунов в ее прежнем объеме и упразднение сенаторских судов, не переставали быть предметом де мократической агитации, причем здесь правительство давало более энергичный отпор. Спор о полномочиях трибунов был начат еще в 678 г., тотчас после поражения Лепида, народным трибуном Луцием Сицинием — быть может, потомком носившего то же имя лица, впер вые занимавшего эту должность более 400 лет до этого, но он потер пел неудачу ввиду сопротивления, оказанного ему деятельным кон сулом Гаем Курионом. В 680 г. Луций Квинкций возобновил агита цию по этому вопросу, но отказался от своего намерения благодаря влиянию консула Луция Лукулла. Через год с большим рвением по шел по его стопам Гай Лициний Макр, перенесший, что весьма ха рактерно для эпохи, свою литературную эрудицию в политическую жизнь и под влиянием прочитанного им летописного рассказа совето вавший гражданам уклониться от воинской повинности.
Вскоре стали раздаваться весьма обоснованные жалобы и на пло хое отправление правосудия присяжными из сенаторов. Добиться осуж дения ими сколько-нибудь влиятельного лица было почти невозмож но. Мало того, что коллега — сам бывший или будущий обвиняе мый — чувствовал сострадание к провинившемуся коллеге, продаж ность присяжных почти не составляла уже исключения. Многие сена торы были изобличены в этом преступлении перед судом, на других, не менее виновных, показывали пальцами. Наиболее почтенные из оптиматов, как, например, Квинт Катул., признавали в публичном заседании сената, что жалобы эти вполне обоснованы. Некоторые осо бенно обратившие на себя внимание случаи неоднократно вынуждали сенат — например в 680 г. — обсуждать меры против продажности
НОШ»
присяжных, разумеется, лишь так долго, пока не утихал поднятый шум и дело можно было предать забвению. Результатом этого отсут ствия правосудия было в особенности такое систематическое ограбле ние и притеснение провинциалов, в сравнении с которым даже пре жние злодеяния казались сносными и умеренными. Кражи и грабе жи были, так сказать, узаконены обычаем; комиссия по делам о вы могательствах стала чем-то вроде учреждения, где возвращавшиеся с наместничества сенаторы облагались налогом в пользу их оставших ся дома коллег. Но когда один почтенный сицилиец был заочно и без допроса приговорен наместником к смерти за то, что он отказался помочь ему совершить преступление, когда даже римские граждане, если они не были всадниками или сенаторами, должны были бояться в провинциях розог и секиры римского правителя и древнейшее дос тояние римской демократии — обеспеченность жизни и телесная не прикосновенность — стало попираться господствовавшей олигархи ей, тогда и народ на римском форуме начал прислушиваться к жало бам на правителей провинций и на несправедливых судей, на которых падала моральная ответственность за подобные преступления. Оппо зиция, конечно, не преминула напасть на своих противников на почти единственной оставшейся ей почве — в суде. Так, молодой Гай Юлий Цезарь, также принимавший, насколько позволял его возраст, усерд ное участие в агитации за восстановление власти трибунов, в 677 г. привлек к суду одного из виднейших деятелей сулланской партии, консуляра Гнея Долабеллу, а в следующем году — другого сулланского офицера, Гая Антония; так, Марк Цицерон в 684 г. привлек к ответу Гая Берреса, одного из самых жалких ставленников Суллы, бывшего злейшим бичом провинциалов. Снова и снова изображались перед собравшейся толпой со всей цветистостью итальянского крас норечия, со всей желчностью итальянского юмора картины мрачной эпохи проскрипций, ужасные страдания провинциалов, позорное со стояние римского уголовного суда; покойный властитель и пережив шие его клевреты беспощадно отдавались в жертву гневу и насмеш кам толпы. Восстановление полной власти трибунов, с которой сво бода, могущество и счастье государства и нации казались связанны ми древними священными чарами, возвращение «строгих» всадничес ких судов, возобновление упраздненной Суллой цензуры для чистки высшего государственного учреждения от гнилых и вредных элемен тов ежедневно громко требовались ораторами народной партии.
Однако от этого дело не менялось. Скандала и шумихи было до статочно, но настоящий успех все же нисколько не был достигнут тем, что правительство поносили по заслугам и даже сверх того. Ма териальная сила, пока дело не дошло еще до военного вмешатель ства, оставалась в руках столичного гражданства, но тот «народ», ко торый толкался на улицах Рима, избирал на форуме должностных
лиц и творил законы, сам был ничуть не лучше правящего сената. Правда, правительство должно было считаться с толпой там, где речь шла о ее собственных кровных интересах, поэтому и был восстанов лен хлебный закон Семпрония. Но нечего было думать о том, чтобы эти граждане серьезно отнеслись к какой-нибудь идее или целесооб разной реформе. Справедливо применяли к римлянам того времени слова Демосфена об афинянах: эти люди очень ревностны, пока стоят вокруг ораторской трибуны и выслушивают предложения реформ, но, вернувшись домой, никто не думает уже больше о том, что слышал на площади. Как ни раздували пламя демократические агитаторы, все усилия их были напрасны, потому что не было горючего матери ала. Правительство знало это, и в крупнейших принципиальных воп росах оно не шло ни на какие уступки; самое большее, что оно согла силось сделать, было объявление амнистии лицам, эмигрировавшим с Лепидом (682). Все сделанные уступки прошли не столько под дав лением демократов, сколько благодаря посредничеству умеренных аристократов, однако из двух законов, проведенных в 679 г. един ственным оставшимся в живых вождем этой партии, Гаем Коттой, во время его консульства, один закон, касавшийся судов, был отме нен уже в следующем году, а второй, упразднявший постановление Суллы, что лица, исполнявшие обязанности трибуна, лишаются пра ва занимать другие магистратуры, но оставлявший в силе прочие ог раничения, вызвал, как и все полумеры, лишь недовольство обеих сторон. Партия реформистски настроенных консерваторов, лишивша яся вскоре вследствие преждевременной смерти Котты (около 681 г.) своего виднейшего вождя, все более и более приходила в упадок, сдав ленная с двух сторон все резче обнаруживавшимися крайними тен денциями. А из этих двух направлений партия правительства, как бы она ни была плоха и слаба, разумеется, была в более выгодном поло жении, чем равным образом плохая и слабая оппозиция.
Но это выгодное для правительства положение изменилось, ког да резче обнаружились разногласия между ним и теми из его сторон ников, стремления которых не ограничивались почетным креслом в сенате и аристократической циллой. В первую очередь к ним принад лежал Гней Помпей. Правда, и он был приверженцем Суллы, но мы уже раньше указали, что плохо он ладил со своей партией, так как происхождение его, его прошлое и его надежды создавали преграду между ним и нобилитетом, щитом и мечом которого он официально считался. Это расхождение бесповоротно усилилось по время испанс ких походов Помпея (677—683). Правительство назначило его в кол леги настоящему представителю аристократии Квинту Метеллу не охотно и не совсем добровольно, а он со своей стороны обвинял се нат — и не без основания — в том, что его небрежное или злонаме ренное невнимание к испанским армиям было причиной их пораже