новая папка / Моммзен Т. История Рима В 4 томах. / Моммзен Т. История Рима. В 4 томах. Том третий. Кн. 4 продолжение, 5 Кн
..pdfГабиний, не имевший формальных полномочий начать войну с Египтом, но получивший соответствующие указания от триумвиров, избрал поводом мнимую поддержку пиратства египтянами и строи тельство флота Архелаем и не медля двинулся к египетской границе (699). Переход через песчаную пустыню между Газой и Пелузием, где потерпела неудачу уже не одна попытка вторжения в Египет, был на этот раз совершен удачно, в особенности благодаря ловкости и про ворству предводителя конницы Марка Антония. Пограничная крепость Пелузий была сдана без сопротивления находившимся там иудейс ким гарнизоном. За этим городом римляне встретились с египтянами и разбили их, прячем опять отличился Антоний, после чего римское войско впервые достигло Нила. Здесь флот и армия египтян выстрои лись для последней, решительной борьбы, но римляне снова одержа ли верх, и сам Архелай со многими из своих сторонников нашел смерть в бою. Столица сдалась тотчас же после этого сражения, и это поло жило конец всякому сопротивлению. Несчастная страна была преда на в руки ее законного тирана; казни через повешение и обезглавлива ние, которыми Птолемей еще в Пелузий начал бы праздновать вос становление законной власти, если бы не благородное вмешательство Антония, пошли своим чередом, и прежде всего была отправлена от цом на плаху ни в чем не повинная дочь его. Уплата обещанного римским властителям вознаграждения не состоялась вследствие пол ной невозможности выжать требовавшиеся для этого огромные сред ства из истощенной страны, хотя у бедного народа и был отнят по следний грош.
Оподдержании же спокойствия в стране заботился оставленный
встолице отряд римской пехоты и кельтской и германской конницы, сменивший туземную преторианскую гвардию и, впрочем, небезус пешно с ней соперничавший. Тем самым прежняя гегемония Рима над Египтом была превращена в непосредственную военную оккупа цию, и номинальное сохранение национальной монархии являлось, таким образом, не столько льготой для страны, сколько двойным гнетом.
6*
рьоа партии во время отсутствия Помпея
С изданием закона Габиния столичные партии поменялись роля ми. С того времени, как избранный демократией полководец взял в свои руки меч, его партия или те, кто к ней причислялся, были в столице всемогущи. Правда, аристократия все еще держалась спло ченно, и механизм комиций делал консулами только таких лиц, ко торые, по выражению демократов, еще в пеленках предназначены были для консульства; руководить выборами и сломить здесь влия ние старых родов новые властители не сумели. Но, к сожалению, консульство, как раз в то время, когда удалось почти совершенно ис ключить из него «новых людей», стало бледнеть перед вновь восхо дившей звездой чрезвычайной военной власти. Аристократия чувство вала это, хотя и не признавалась в этом даже себе самой. Кроме Квинта Катула, который с заслуживающей уважения твердостью оставался до самой смерти (694) на своем нерадостном посту передового борца побежденной партии, в высших слоях нобилитета нельзя назвать ни одного оптимата, который с твердостью и мужеством защищал бы интересы аристократии. Даже самые даровитые и уважаемые ее пред ставители, как Квинт Метелл Пий и Луций Лукулл, фактически в возможно приличной форме удалялись от дел на свои виллы, чтобы среди своих садов и библиотек, птичников и рыбных садков забыть, по возможности, о форуме и сенате. Еще в большей мере это отно
сится к младшему поколению аристократии, которое либо совершен но погружалось в роскошь и литературные занятия, либо шло на встречу восходящему светилу.
Только один из более молодых аристократов, Марк Порций Ка тон (род. в 659 г.), составлял в этом отношении исключение. Этот человек, наделенный лучшими стремлениями и редким самоотвер жением, был вместе с тем одним из самых причудливых и безотрад ных явлений этой изобиловавшей всякими политическими гротеска ми эпохи. Честный и постоянный, серьезный в своих желаниях и поступках и полный привязанности к своему отечеству и его исконно му государственному строю, но обладавший медлительным умом и лишенный страстей как чувственных, так и моральных, он мог бы, пожалуй, стать недурным государственным контролером. К несчас тью, он рано подпал под власть фразы, и частью под влиянием рито рического искусства стоиков, которые со своей отвлеченной пустотой и бессмысленной отрывистостью были тогда в ходу в аристократи ческом обществе, частью же подражая своему прадеду, повторить которого он считал своей особой задачей, он стал появляться среди многогрешной столицы в качестве образцового гражданина и зерцала добродетели, бранил, подобно старику Катону, свое время, ходил пеш ком, вместо того чтобы ездить верхом, не хотел брать процентов, отказывался от военных знаков отличия и делал почин в восстановле нии доброго старого времени тем, что, по примеру царя Ромула, не носил рубахи. Странной карикатурой на своего предка, старого крес тьянина, которого гнев и ненависть сделали оратором, который мас терски владел и мечом и плугом и со своим ограниченным, но ориги нальным и здравым пониманием людей всегда проникал в суть дела, являлся этот молодой бесстрастный ученый, у которого постоянно была на устах школьная мудрость и которого всегда можно было ви деть с книгой в руке, этот философ, ничего не понимавший ни в воен ном, ни в каком-либо другом ремесле и витавший в облаках отвле ченной моралистической философии. Тем не менее он достиг нрав ственного, а тем самым и политического значения. В то жалкое и трусливое время его мужество и его негативные добродетели импо нировали массе; он имел даже подражателей; нашлись люди — види мо, они были ему под стать, — копировавшие этот живой философс кий шаблон и в свою очередь превращавшие его в карикатуру. На том же было основано и его политическое влияние. Так как он был един ственным видным консерватором, обладавшим если не талантом и рассудительностью, то хоть мужеством и честностью, и всегда был готов рисковать собой, где нужно и где не нужно, то вскоре он стал признанным лидером партии оптиматов, хотя ни возраст, ни звание, ни ум его не давали ему права на это. Там, где упорство одного на стойчивого человека могло решить дело, он добивался успеха, и в
165
частных вопросах, в особенности финансового порядка, его вмеша тельство часто было разумно; он никогда не пропускал заседания се ната, и деятельность его в качестве квестора составила настоящую эпоху; до к<^нцасвоей жизни он проверял во всех подробностях госу дарственный бюджет и, конечно, находился вследствие этого в веч ной войне с откупщиками налогов. Но все же у него не было ни одно го из качеств настоящего государственного деятеля. Он был не спосо бен даже понять какую-нибудь политическую задачу или политичес кие отношения в целом; вся тактика его состояла в том, что он высту пал против всего, что — действительно или только по его мнению — уклонялось от морально-политического катехизиса аристократии, вследствие чего он, разумеется, так же часто действовал на руку сво им противникам, как и единомышленникам. Дон-Кихот аристокра тии, он доказал своей личностью и деятельностью, что если тогда существовала еще аристократия, то аристократическая политика была уже не чем иным, как химерой.
Продолжение борьбы с этой аристократией доставляло мало чес ти, но нападки демократов на побежденного врага, конечно, не пре кращались. Свора популяров бросилась на рассеявшуюся знать, как обозная прислуга на захваченный лагерь, и от этой агитации пошли высокие пенистые волны по крайней мере по поверхности политичес кой жизни. Толпа тем охотнее следовала агитации, что Гай Цезарь поддерживал в ней хорошее настроение безумной роскошью своих игр (689), где вся утварь, даже клетки диких зверей, были из массив ного серебра, и вообще своей щедростью, не знавшей никаких границ именно потому, что она была целиком основана на долгах. Нападки на нобилитет были самого разнообразного рода. Обильный материал доставляли злоупотребления аристократического режима; либераль ные или либеральничавшие чиновники и адвокаты, как Гай Корне лий, Авл Габиний, Марк Цицерон, продолжали систематически ра зоблачать самые отталкивающие и постыдные стороны правления оптиматов и предлагать законы для борьбы с ним. Сенату было пред ложено принимать иностранных послов в определенные дни, чтобы прекратить таким образом обычную проволочку аудиенций. По зай мам иноземных послов в Риме было запрещено предъявлять иски, так как это был единственный способ покончить с подкупом сенато ров, ставшим обычным явлением (687). Право сената допускать в известных случаях отклонения от действующих законов было ограни чено (687), равно как и то злоупотребление, что каждый знатный рим лянин, имевший частные дела в провинции, мог исходатайствовать себе от сената звание римского посла (691). Были усилены наказания за покупку голосов и махинации на выборах (687,691), так как в осо бенности последнее злоупотребление крайне участилось вследствие попыток исключенных из сената лиц снова попасть в него благодаря
перевыборам. Было предписано законом, между тем как до тех пор это лишь подразумевалось, что судьи обязаны выносить решения со образно тем нормам, которые они, по римскому обычаю, устанавли вали, вступая в должность (687).
Но больше всего заботились о завершении демократической рес таврации и осуществлении в соответствующей новым временам фор ме руководящих идей Гракховой эпохи. Избрание жрецов комициями, введенное Гнеем Домицием, но отмененное Суллой, было вос становлено в 691 г. законом народного трибуна Тита Лабиена. Охот но указывалось, что семпрониевы хлебные законы далеко еще не были восстановлены в полном объеме, но при этом умалчивали о том, что ввиду изменившихся обстоятельств при затруднительном положении государственных финансов и столь значительном увеличении числа полноправных римских граждан эта мера просто неосуществима.
В области между рекой По и Альпами велась усердная агитация за уравнение в политических правах с италиками. Еще в 686 г. Гай Цезарь разъезжал там с этой целью из одного пункта вдругой; в 689 г. Марк Красе, будучи цензором, собирался просто-напросто внести все население в списки граждан, что не удалось ему только из-за сопро тивления его коллеги; эта попытка, видимо, регулярно повторялась и следующими цензорами. Как некогда Гракх и Флакк были патрона ми латинов, так и демократические вожаки этой эпохи выступали в роли защитников транспаданцев, и Гаю Пизону, консулу 687 г., при шлось горько раскаяться в том, что он осмелился затронуть одного из этих клиентов Цезаря и Красса.
Напротив, те же самые вожди не обнаруживали ни малейшего желания выступить в защиту политического равноправия вольноот пущенников, и, когда народный трибун Гай Манилий провел в одном малолюдном собрании (31 декабря 687 г.) возобновление сульпициева закона об избирательном праве вольноотпущенников, он был пол ностью дезавуирован лидерами демократии; и с их согласия закон был кассирован сенатом на следующий же день после его принятия. Равным образом были в 689 г. изгнаны из столицы постановлением народного собрания все, кто не обладал правом римского или латинс кого гражданства. Таким образом, внутреннее противоречие гракхо вой политики, пытавшейся удовлетворить как стремление неполно правных быть принятыми в число привилегированных, так и жела ние последних сохранить свои привилегии, было унаследовано пре емниками Гракхов: в то время как Цезарь и его приверженцы давали транспаданцам надежду на приобретение права римского гражданства, они соглашались на продолжение дискриминации вольноотпущенни ков и на варварское устранение конкуренции, которую греки и азиаты создавали в Италии своей промышленностью и торговлей самим ита ликам.
167 И*
Характерен способ, которым демократы действовали в вопросе о восстановлении уголовной юрисдикции комиций. Сулла, собственно, не отменил ее, но фактически место комиций заступили комиссии присяжных по делам о государственной измене и убийствах, и о дей ствительном восстановлении старого процесса, оказавшегося неудоб ным еще задолго до Суллы, не мог думать ни один разумный чело век. Но так как считалось, что идея народного суверенитета требует по крайней мере принципиального признания за гражданством права на производство уголовного суда, то народный трибун Тит Лабиен привлек в 691 г. старика, подозреваемого в убийстве за 38 лет до того народного трибуна Луция Сатурнина, к тому же чрезвычайному уго ловному суду, при посредстве которого, если верить хронике, царь Тулл оправдал Горация, убившего свою сестру. Обвиняемым был некий Гай Рабирий, который если не убил Сатурнина, то по крайней мере выставлял напоказ его отрубленную голову в аристократических домах и вообще пользовался дурной славой среди апулийских земле владельцев за охоту на людей и другие кровавые деяния. Если не самому обвинителю, то более умным из людей, скрывавшимся за ним, вовсе не было желательно дать умереть на кресте этому жалко му человеку; поэтому они не препятствовали тому, что прежде всего сама формула обвинения была существенно смягчена сенатом, после чего созванное для суда над виновным народное собрание было под каким-то предлогом распущено противной партией, чем кончилось и все дело. Все же благодаря этому процессу оба устоя римской свобо ды — право обращения к суду народного собрания и неприкосновен ность народных трибунов — были еще раз признаны действующим правом, и правовая основа демократии была наново укреплена.
С еще большей страстностью выступала демократическая реак ция в вопросах личного порядка всюду, где она только могла или смела это сделать. Правда, благоразумие повелевало ей не настаивать на возвращении прежним владельцам конфискованных Суллой зе мель, так как это привело бы к расхождению с собственными союз никами и к борьбе с материальными интересами, с которой чисто доктринерская политика редко в состоянии справиться. С этим иму щественным вопросом был слишком тесно связан и вопрос о возвра щении эмигрантов, так что и его неудобно было касаться. Напротив, делались большие усилия для того, чтобы возвратить детям изгнан ников отнятые у них политические права (691), и вожди сенатской партии подвергались непрерывным личным нападкам. Так, Гай Меммий затеял тенденциозный процесс против Марка Лукулла. Еще бо лее знаменитому брату последнего пришлось три года ожидать у во рот столицы вполне заслуженного им триумфа (688—691). Подобным же образом были оскорблены Квинт Рекс и завоеватель Крита Квинт Метелл. Еще большее впечатление произвело то обстоятельство, что
168
молодой вождь демократов Гай Цезарь не только осмелился конку рировать на выборах в верховные понтифики с двумя наиболее ува жаемыми деятелями аристократии, Квинтом Катулом и Публием Сервилием, победителем исавров, но и одержал над ними верх в народ ном собрании (691). Наследникам Суллы, в особенности сыну его Фавсту, постоянно грозило требование о возврате растраченных буд то бы правителем государственных денег. Поговаривали даже о во зобновлении приостановленных в 664 г. демократических обвинений на основе закона Вария. Но всего энергичнее преследовались, конеч но, судом личности, замешанные в расправах Суллы. Если квестор Марк Катон со своей неуклюжей честностью первый сделал почин в этом направлении, потребовав возвращения выданных за убийства наград как незаконно отчужденного у государства имущества (689), то неудивительно было, что в следующем (690) году Гай Цезарь в качестве председателя суда по делам об убийствах прямо объявил не действительной ту статью сулланских законов, которая объявляла безнаказанным убийство проскрибированного, и привлек к суду изве стнейших сыщиков Суллы — Луция Катилину, Луция Беллиена, Луция Лусция — и добился отчасти их осуждения.
В то же время стали называть публично бывшие так долго опаль ными имена героев и мучеников демократии и чествовать их память. Выше уже было рассказано, как произошла реабилитация Сатурнина благодаря процессу, возбужденному против его убийцы. Но совер шенно иначе звучало имя Гая Мария, при произнесении которого не когда бились все сердца. Случилось так, что тот человек, которому Италия обязана спасением от северных варваров, был дядей нынеш него вождя демократии. Громко ликовала толпа, когда в 686 г. Гай Цезарь, вопреки всем запретам, осмелился при погребении вдовы Мария публично показать на форуме уважаемые черты героя. Когда же спустя три года (689) победные знаки, воздвигнутые на Капито лии Марием и снесенные по приказанию Суллы, неожиданно для всех снова заблестели однажды утром на прежнем месте золотом и мра мором, инвалиды афинской и кимврской войн обступили со слезами на глазах изображение любимого полководца, и перед лицом ликую щей массы сенат не осмелился прикоснуться к трофеям, которые были восстановлены той же смелой рукой наперекор законам.
Однако хотя все эти козни и распри и производили так много шума, политическое значение их было очень невелико. Олигархия была побеждена, и демократия стояла у руля. Что самые мелкие и ничтожные личности торопились нанести еще один удар повергнуто му на землю врагу, что демократы также имели свою юридическую основу и свой культ принципов, что их доктринеры не успокаивались, пока не были восстановлены целиком все народные привилегии, при чем нередко становились смешными, как бывает со всеми легитими
169
стами, — это было столь же понятно, как и несущественно. Вся аги тация в общем была бесцельна; в ней обнаруживалась затруднитель ностьдля ее организаторов найти объект своей деятельности, поскольку она вращалась вокруг почти уже исчерпанных или второстепенных вопросов. Иначе не могло быть.
Демократы остались победителями в борьбе с аристократией, но они победили не сами, и им предстояло еще тяжелое испытание — расплата не с прежними врагами, а с всемогущим союзником, кото рому они в значительной мере были обязаны победой над аристокра тией и которому они теперь сами вручили беспримерную военную и политическую власть потому только, что не посмели отказать ему в ней. Проконсул Востока и морей был пока еще занят назначением и низложением царей; сколько ему потребуется для этого времени и когда он сочтет войну оконченной, этого никто не мог решить, кроме него самого, так как, подобно всему остальному, и время его возвра щения в Италию, т. е. определение решающей минуты, зависело от него, а римским партиям оставалось только сидеть и ждать. Что ка сается оптиматов, то они сравнительно спокойно готовились к при бытию грозного полководца, так как при разрыве между Помпеем и демократией, приближение которого было ясно, они ничем не риско вали и могли только выиграть. Напротив, демократы ожидали этого события с мучительным страхом и пытались использовать время от сутствия Помпея для подведения контрмины против грозившего взры ва.
В этом стремлении демократы снова сходились с Крассом, кото рому, для того чтобы быть в состоянии противопоставить себя нена вистному и вызывавшему его зависть сопернику, ничего не остава лось, как опять заключить более тесный, чем прежде, союз с демок ратией. Еще во время первой коалиции Красе и Цезарь как самые слабые из ее участников были особенно близки друг к другу; общие интересы и общая опасность еще более укрепили связь между самым богатым из римлян и тем из них, кто был наиболее обременен долга ми. В то самое время, когда демократы публично называли Помпея главой и гордостью своей партии и все свои стрелы направляли, каза лось, против аристократии, они втихомолку готовились к борьбе с Помпеем. Эти попытки демократии предотвратить грозившую воен ную диктатуру имеют гораздо большее историческое значение, чем шумная и служившая по большей части только для маскировки аги тация против знати. Правда, это происходило во мраке, на который дошедшие до нас сведения бросают только редкие лучи света, так как не только современники, но и потомки имели достаточно оснований накинуть покров на это дело. Но в общих чертах как ход, так и цель этих происков вполне ясны. Над военной силой можно было одер жать верх только посредством другой военной силы. Демократы на
меревались, по примеру Мария и Цинны, захватить в свои руки власть и затем поручить одному из своих вождей либо завоевание Египта, либо наместничество в Испании, либо другую ординарную или чрез вычайную магистратуру, чтобы найти в нем и в его войске противо вес против Помпея с его армией. Для этого нужна была революция, направленная прежде всего против номинального правительства, а по существу против Помпея как кандидата в монархи*, и, начиная с из дания законов Габиния и Манилия и вплоть до возвращения Помпея (688—692), в Риме не прекращались заговоры с целью произвести эту революцию. Столица была в крайнем напряжении. Подавленное на строение капиталистов, прекращение платежей, частые банкротства были предвестниками готовившегося переворота, который, казалось, должен был привести к совершенно новому отношению партий. За мысел демократов, направленный и против сената, и против Помпея, делал возможным соглашение между этими двумя. Демократия же, пытаясь противопоставить диктатуре Помпея диктатуру другого, бо лее угодного ей человека, тем самым также приходила к военной вла сти и попадала из огня да в полымя; так принципиальный вопрос незаметно превратился в вопрос о лицах.
Революция, задуманная вождями демократии, должна была на чаться свержением существующего правительства в результате вос стания, которое вызовут, прежде всего в Риме, демократические за говорщики. Как низшие, так и высшие слои столичного общества по своему моральному состоянию давали для этого материал в ужа сающем изобилии. Мы не будем опять рассказывать здесь, что пред ставлял собой свободный и несвободный пролетариат столицы. Раз далось уже знаменательное слово, что только бедняк может быть представителем бедняков, — возникла, стало быть, мысль, что мас са бедных может с таким же успехом, как и олигархия богатых, составить самостоятельную силу и, вместо того чтобы позволять тиранить себя, в свою очередь разыграть роль тирана. Подобные мысли находили отклик и в среде знатной молодежи. Светская сто личная жизнь губила не только состояния, но и физические и духов ные силы. Этот изящный мир надушенных локонов, подстрижен
*Тому, кто окинет взором политическую жизнь того времени, не нуж но особых доказательств, что конечной целью демократических махи наций 688 и следующих годов было свержение не сената, а Помпея. Впрочем, нет недостатка и в подобных доказательствах. Так, Саллюс тий (Catil., 39) говорит, что законы Габиния и Манилия нанесли смер тельный удар демократии; точно так же имеются свидетельства, что заговор 688—689 гг. и рогация Сервилия были направлены именно против Помпея 0Sallust., Catil., 19; Val. Max., 6, 2, 4; Cicero, De lege agr., 2,17,46). Наконец, отношение Красса к заговору достаточно ясно показывает, что он был направлен против Помпея.
171 &*>
ных бородок и модных манжет, как ни весело проводила здесь мо лодежь дни и ночи за танцами и игрой на цитре или за кубком вина, скрывал в себе страшную бездну нравственного и материального упадка, плохо или хорошо скрытого отчаяния и безумных или мо шеннических замыслов. В этих кругах, не скрывая этого, вздыхали по временам Цинны с их проскрипциями, конфискациями и уничто жением долговых книг; было немало людей — и среди них встреча лись лица знатного происхождения и незаурядных дарований, — которые ожидали только сигнала, чтобы, подобно шайке разбойни ков, кинуться на гражданское общество и снова награбить себе про кученное состояние. Там, где есть уже шайка, за вожаками дело не станет, так и здесь скоро нашлись люди, пригодные для роли раз бойничьих вожаков. Бывший претор Луций Катилина и квестор Гней Пизон выделялись среди своих товарищей не только знатностью происхождения и высоким званием. Они полностью сожгли за со бой корабли и столько же импонировали сообщникам своей бессове стностью, как и своими способностями.
Прежде всего, Катилина был нечестивее всех в это нечестивое время. Его мошеннические проделки представляют материал для криминалиста, а не для историка; уже одна его внешность — блед ное лицо, дикий взгляд, то вялая, то торопливая походка — обнару живала его темное прошлое. Он был наделен в большой мере теми качествами, которые необходимы предводителю подобной банды: знакомство со всеми видами наслаждений и способность переносить лишения, храбрость, военные дарования, знание людей, энергия пре ступника и та страшная школа порока, которая умеет слабого приве сти к гибели, а из человека павшего воспитать преступника.
Людям, имевшим деньги и политическое влияние, нетрудно было составить из таких элементов заговор для ниспровержения су ществующего порядка. Катилина, Пизон и подобные им люди охот но соглашались на всякий план, суливший им возобновление про скрипций и уничтожение долговых книг; Катилина был к тому же в особой вражде с аристократией, которая не допускала избрания в консулы этого развращенного и опасного человека. Подобно тому как некогда в качестве агента Суллы он занимался во главе отряда кельтов охотой за проскрибированными и среди других заколол соб ственной рукой своего престарелого шурина, так и теперь он охотно обещал противной партии такого же рода услуги. Был основан тай ный союз. Число принятых в него лиц превышало, как передают, 400 человек. Союз имел сторонников во всех областях и городах Италии; помимо того было ясно, что к восстанию, написавшему на своем знамени столь своевременный лозунг, как прощение долгов, и без зова примкнут многочисленные сторонники из рядов золотой м.олодежи.