rozhkov_aiu_v_krugu_sverstnikov_zhiznennyi_mir_molodogo_chel

Исследовательские подходы и целевая установка

Перефразируя К. Маркса, резонно утверждать, что задача историков ныне состоит вовсе не в объяснении и тем более не в изменении мира, а в понимании прошлого. В этой связи 1920-е годы правомерно понимать как отечественный опыт бурной социокультурной трансформации, оставивший глубокий след в биографии каждого современника. Как верно заметил Ю. Слепухин, «простому человеку легче всего живется в “тихие” периоды истории, когда не происходит ничего значительного, а в периоды вулканической социальной активности жизнь обывателя становилась невыносимой и при фараонах, и при цезарях, и при распутных папах, чьим золотом был оплачен весь расцвет Ренессанса»31.

На мой взгляд, для более глубокого понимания социокультурных процессов 1920-х годов в советской России необходим повышенный исследовательский интерес к жизненному миру молодого человека и к феномену культа молодости в условиях раннесоветского общества. Не зря психоаналитики так много внимания уделяют исследованию раннего детства человека. Ключ к пониманию советского культурного кода, советского периода нашей истории лежит в 1920-х — «детстве» советского общества, «началом начал» которого является молодое поколение 1920-х годов.

Истинный смысл социокультурных изменений в советской России 1920-х годов может быть лучше понят через призму межгенерационного конфликта традиций и новаций, отражавшего асинхронность поколений, потерю единых оснований для взаимодействия «отцов» и «детей». При этом смена поколений рассматривается мною как смена культур, носителями которых являются представители противоположных возрастных групп. В этом контексте противоречия между поколениями выступают реальным мотивом человеческой истории, а смена поколений составляет «процесс осуществления преемственности в развитии человеческого рода, проявляющейся как различия между “отцами” и “детьми”»32. В самом общем виде суть концепции межпоколенного разрыва, разработанной в трудах социальных антропологов и социологов (К. Дэвис, К. Маннгейм, Ш. Айзенштадт, Л. Фойер, К. Кенистон, К. Лоренц, М. Мид и др.), состоит в том, что в определенные периоды истории культурных различий между «отцами» и «детьми» становится значительно больше, чем между детьми, принадлежащими к разным классам. Следовательно, можно предположить, что молодому поколению (особенно детям и подросткам) в современном классовом обществе внутренне присущ возрастной эгалитаризм, доминанта возраста, но не класса.

На мой взгляд, лучше всего механизм разрыва поколений описан Маргарет Мид через ее концепцию культур — постфигуративной, кофигуративной

20 Введение

и префигуративной. Она полагает, что разрыв между поколениями возникает там, где имеется разрыв в преемственности опыта. Такое, по ее мнению, возможно в классовых обществах с высокой вертикальной мобильностью. В результате молодежь сама вынуждена вырабатывать у себя новые стили поведения. По мнению Мид, школа, работа и армия являются той средой, где дети вступают в контакт со своими сверстниками, начинают сравнивать себя с ними. Эти сверстники способны дать им более практические модели поведения, чем значимые взрослые. Впервые разрыв со стилем поведения родителей возникает в результате получения образования нового типа. Когда таких молодых людей много, они становятся образцами поведения друг для друга. «Чем сильнее ощущается разница между поколениями в семье, чем сильнее социальные перемены, являющиеся следствиями вовлечения человека в новые группы, тем более хрупкой становится социальная система, тем менее уверенно, вероятно, будет себя чувствовать индивидуум», — заключает Мид33. Она полагала, что общественное предназначение молодежи заключается в «социальном бульдозировании», расчистке почвы для будущего общества34.

В самом деле, для «бульдозирования» у молодого поколения имеются все основания. Ведь в молодом человеке постоянно борются два противоречивых начала: а) полная зависимость от старших, от родительской семьи; б) стремление к полной независимости. (К слову, в 1920-е годы второй тренд заметно преобладал, в отличие от нашей современности.) Сущностно молодой человек в данной трактовке — уже не ребенок, но еще не взрослый. Этот лиминальный статус, не позволяющий молодежи полностью интегрироваться в социальную систему, формирует у нее определенный комплекс неполноценности и приводит к замкнутости молодежной субкультуры, к непредсказуемому социальному поведению.

Стоит отметить и общность психологических характеристик данного возраста: максимализм, гиперэмоциональность, неприятие формализма, повышенная лабильность настроений, обостренное чувство справедливости, становление индивидуальной идентичности, стремление самоутвердиться, осознание зарождающейся сексуальной чувственности, сосредоточенность на своем внутреннем мире (возрастная интровертность), «зуд новаторства, свержения и критиканства»35. Склонность юношества к гневу, раздражительность, выходки против старших, образование молодежных банд психологи 1920-х годов называли «фазой отрицания»36. За этим возрастом закрепилось также название критического, что образно отразилось в его характеристике как периода «Sturm und Drang», «Storm and Stress» («бури и натиска», «бушевания и напряжения»)37. В хаосе социальных революций у молодежи происходит отрицание усвоенных норм, традиций, а также поиск и апробация новых. В ее рядах формируется носитель социальных изменений — так называемая «субъектность

Введение 21

внезапно возросших притязаний» (термин Д. Лернера), становление которой неизбежно начинается с преодоления культурных табу и социальных запретов на свободу биографического проектирования38, *.

Из вышеизложенных положений постепенно сложилась целевая установка исследования. Стремясь глубже понять принцип действия «человеческого» механизма социальных революций, я определил целью данной работы изучение, понимание и интерпретацию жизненного мира молодого человека в советской России 1920-х годов путем анализа повседневных практик и дискурсов молодых людей в реальных группах сверстников (школьники, студенты, красноармейцы).

Качественное и всестороннее достижение этой цели невозможно в рамках одной только исторической науки. Поэтому в работе широко применяется полидисциплинарный (интегративный) подход, использующий научные достижения

исовременные разработки в области социологии, психологии, социальной психологии, культурологии, этнографии, социальной (культурной) антропологии, лингвистики, семиотики, фольклористики, педологии, психотехники. При этом важно уточнить, что междисциплинарность применялась прежде всего для расширения круга исследуемых проблем, для понимания, осмысления, интерпретации эмпирического исторического материала, но не для подгонки конкретноисторического материала под абстрактные теоретические модели и схемы, что противоречило бы методологии социально-исторического исследования.

Предпринятый в книге антропоцентристский подход позволяет полнее познать жизненный мир молодого человека 1920-х годов, его представления

иповседневные практики взаимодействия, обнаружить и понять то, что для современников изучаемого периода являлось самоочевидным и незамечаемым (язык, обычаи, система жестов, привычки мышления, паттерны чувствования)39. Такой подход превращает объект изучения (молодого человека 1920-х) в активного и равноправного участника диалога с исследователем. Это дает возможность увидеть в молодежи раннесоветского общества «тоже людей», активных и рациональных субъектов истории, представить их жизненный мир «снизу» и «изнутри», глазами и устами «оживших» персонажей.

Тем самым я стремился уйти от традиционных подходов к изучению молодого поколения либо отдельных групп молодежи «в целом» и «вообще», когда историки изучали молодежь как абстрактную социально-демографическую

* А.Ю. Согомонов небезосновательно считает, что в периоды социальных изменений правомерно вести речь о «революции возросшей фрустрированности», когда ожидаемые позитивные перемены в приватной или публичной сферах латентны или слишком затянуты во времени, что приводит к «реакции невстреченных ожиданий», которая характеризует массовое разочарование в обществе от несбывшихся надежд. Учитывая нацеленность прежде всего молодого поколения на быструю и заметную реализацию возросших притязаний, данное положение имеет особую значимость для понимания социокультурных процессов периода 1920-х годов.

22 Введение

группу, но не человека внутри нее. В советской историографии было принято структурировать молодежь, как и все общество, по классово-производственно- му признаку (рабочая, колхозная, вузовская, армейская), a priori подразумевая под этой дифференциацией наличие неких специфических характеристик, присущих данным категориям молодежи. При таком подходе молодежь неизбежно рассматривалась только как возрастная структура в обществе. В примененном мною подходе молодой человек исследуется в конкретных жизненных ситуациях, возникавших в реальных группах сверстников, где изначально все равны.

Жизненный мир человека прошлой эпохи, окружавшую его повседневность невозможно понять без деталей быта, поведения, языка. Этим объясняется мое стремление детально описать условия повседневной жизнедеятельности молодых людей 1920-х годов, проанализировать их повседневные практики сегментарного взаимодействия и речевые коммуникации в группах сверстников, изучить бюджеты времени совокупного школьника, студента и красноармейца. В исследованиях подобного рода неприемлемы усредненные генерализации и широкие «мазки», типичные для «глобальных» исторических полотен. Многоликую, многовариантную повседневность невозможно описать «полномасштабно» и «среднестатистически». Несомненно, что детально точно описать повседневную жизнь поколения возможно только в микроисторическом измерении — на локальном жизненном опыте конкретных людей или малой группы (над чем я работаю в настоящий момент). В данной книге я поставил перед собой более скромную задачу: попытаться найти, собрать и проанализировать максимально возможное количество разрозненных «осколков» этих микросюжетов, чтобы сконструировать из них мозаичное панно повседневной жизни молодого человека в советской России 1920-х.

Методы и методики

Акцент на индивидуальном, субъективном обусловил применение специфических методов познания действительности, позволяющих приблизиться к адекватному пониманию смыслов, которыми молодые люди в 1920-е годы наделяли свои суждения и действия. Важнейшими для данного исследования стали «понимающий» и «индивидуализирующий» методы, разработанные на рубеже XIX–XX веков В. Дильтеем, Г. Риккертом и В. Виндельбандом в противовес естественно-научным «объясняющему» и «генерализирующему» методам. В книге широко задействован метод «ментального измерения» истории, позволяющий реконструировать образ мира, заложенный культурой в сознание молодого человека 1920-х. Применение близкого к нему принципа психологической интерпретации (реконструкции) позволило выйти на психологический уровень описания исторической реальности. В ряде сюжетов использована

Введение 23

стратегия case study, предполагающая детальное исследование локального случая (кейса) как «автономного целого». В работе применялись также общепринятые методы исторических исследований — ретроспективный, генетический, сравнительный, статистический, биографический.

Возвращаясь к метафоре фотосъемки, с которой началась эта книга, вполне уместно задаться вопросом: как историку повседневности добиться того, чтобы человек на «снимке» ушедшей эпохи действительно воспринимался словно живой? Это нелегкая задача, поскольку, как и в фотоделе, она требует коренного изменения техники «съемки» и нестандартных «реактивов» для «проявления» отснятого материала. Для достижения натуральности здесь исключено применение стационарных камер на штативе, да и бутафорская студийная обстановка вряд ли уместна. Скорее, более предпочтителен беспорядочный способ съемки «на вытянутой руке». Только так можно застать исторических персонажей врасплох, в их реальных заботах, переживаниях, поступках, мимике, жестах, фразах. Я стремился подойти к объекту исследования тотально и полиаспектно, изучая его в разных ракурсах, со всех возможных точек наблюдения.

Краткая характеристика источников

Целевая установка моего исследования определила специфический характер используемых источников, весь комплекс которых состоит из письменных источников (печатных и рукописных текстов), представляющих совокупность архивных документов и опубликованных источников.

Кпервой группе источников относятся документы, обнаруженные мною

ввосьми центральных (ГАРФ, РГАЭ, РГАСПИ, РГВА, ЦДНА, ЦА ФСБ РФ, НА РАО, РГАЛИ) и семи региональных (ГАРО, ЦДНИРО, ЦДНИСК, ГАКК, ЦДНИКК, АУФСБ КК, ОСФИЦ УВД КК) архивах*. В общей сложности извлечены и исследованы документы и материалы из 79 фондов. Значительная часть использованных документов недавно рассекречена; многие из них впервые вводятся в научный оборот.

Вторую группу источников составляют синхронные публикации и периодика 1920-х годов, как советские, так и русского зарубежья. Доступ к наиболее ценным опубликованным источникам был получен в центральных (РГБ, ГПИБ, ГНПБ), региональных (ДПГБ, ККНБ) и вузовских (НБ ГАВС РФ, НБ КубГУ, НБ КГУКИ, НБ КГАУ) библиотеках России40.

* Названия архивов приведены по их последнему наименованию. Полные названия изложены

вСелективном списке использованных источников и литературы. ЦДНА формально не входит

вструктуру центральных государственных архивов, хотя для данного исследования он стал одним из главных. В настоящий момент судьба этого архива не ясна. В 2006 году он передан в ведение РГАНИ, но, насколько мне известно, доступ читателей к его фондам закрыт.

24 Введение

В 1920-е годы школа, вуз и армия (наряду с комсомолом и пионерской организацией) привлекали особое внимание властных структур как институты политической социализации. Поэтому в целом изучаемые социальные группы молодежи тех лет относительно неплохо документированы. Вместе с тем не все источники одинаково информативны для углубленного изучения молодежной повседневности. Информация о ней весьма фрагментарна, рассредоточена по крупицам в большом массиве документации. В связи с этим возникла необходимость определенной «реструктуризации» корпуса источников. На первый план в данном исследовании были выдвинуты не директивные и нормативные документы руководящих органов, законодательные источники, предпочитаемые приверженцами «описательной» истории, а источники, позволяющие реконструировать и интерпретировать субъективные смыслы поведенческих и речевых практик, настроения, переживания, представления молодых людей.

Из архивного комплекса к таким источникам мною отнесены отчетно-ин- формационные и аналитические документы (сводки, обзоры, донесения, отчеты, закрытые письма) органов власти и управления; жалобы, заявления, письма молодых людей, направленные руководителям партии, страны, комсомола, в редакции газет и журналов; частная корреспонденция (в том числе перлюстрированная); документы личного происхождения. Наиболее информативные документы отложились в фондах РГАСПИ (ф. 17, М-1), РГВА (ф. 9), ГАРФ (ф. Р-5407, А-2306), ЦА ФСБ РФ (ф. 1, 2), РГАЭ (ф. 396), ЦДНА. В последнем из указанных архивов сконцентрированы источники личного происхождения (дневники, мемуары, автобиографии, блокноты и альбомы и т.д.), представляющие собой наиболее ценный и, к сожалению, весьма малочисленный вид источников для данного исследования. Использование подобных источников в архивах было затруднено вследствие ограничительного 75-летнего срока на документы, составляющие тайну личной жизни. В ходе архивной работы приходилось учитывать, что рассекреченные документы органов власти и спецслужб зачастую перенасыщены негативной информацией*. Концентрированное изложение «негатива» в этом специфическом виде документации требовало внимательного отношения, сопоставления и дополнения другими источниками. Извлекать необходимую информацию нередко приходилось косвенным образом, «задавая» источникам специально сформулированные вопросы.

Из опубликованных источников активно использованы материалы конкретных социологических, психотехнических и педологических исследований, материалы этнографических обследований, статистические источники, периодическая печать, художественно-публицистическая и мемуарная литература.

* По словам одной американской коллеги, некоторые историки из США в шутку прозвали за это РГАСПИ архивом «плохих новостей».

Введение 25

Исследование показало, что такая «метафизическая» тема, как изучение жизненного мира, требует определенного баланса архивных и опубликованных источников. Учитывая сложившуюся в советский период практику отбора документов, сдаваемых на архивное хранение, когда документы о жизни «простых» людей игнорировались, представляется некорректным почти сакрально относиться к архивным источникам и недооценивать опубликованные. Порой заметка в газете или журнальный очерк давали мне намного больше полезной информации, чем формальный архивный документ, составленный полуграмотным чиновником. В частности, в этой работе впервые вводится в научный оборот широкий массив давно опубликованных источников, не замеченных прежде историками. Поэтому невозможно однозначно утверждать, какой комплекс источников явился для данного исследования «основным», а какой «дополнительным».

В книге широко использованы опубликованные дневники и воспоминания, художественные произведения и публицистика 1920-х и последующих годов. В те годы они обычно публиковались в периодике, и нередко были призваны вызвать широкие дискуссии в молодежной среде с целью формирования «правильных» взглядов и убеждений, поведенческих норм. В один ряд с этими источниками можно поставить некоторые литературные произведения тех лет, приближенные и по форме, и по степени откровенности к дневникам (например, нашумевшие книги Н. Огнёва о Косте Рябцеве). Использование произведений И. Ильфа и Е. Петрова, М. Зощенко, Г. Белых и Л. Пантелеева и других писателей 1920-х годов позволило ощутить дух изучаемой эпохи, колорит времени и передать его в данном исследовании. Из периодики наиболее информативными явились советские журналы «Молодая гвардия», «Красная новь», «Красная молодежь», «Красное студенчество», «Юный коммунист», «Вестник просвещения», «Красноармеец»; газеты «Комсомольская правда» и «Красная звезда». Среди эмигрантской периодики можно отметить журналы «Молодая Россия» (Прага), «Свободная Россия» (Берлин), «Студенческие годы» (Прага), «Русская школа за рубежом» (Прага).

Структура книги

Книга состоит из авторских предисловий к обоим изданиям, введения, трех частей, каждая из которых включает по три главы, заключения, селективного списка использованных источников и литературы, перечня сокращений. Каждая часть, отведенная школьникам, студентам и красноармейцам, предваряется небольшим вступлением. Логика структуры всех частей единая: первые параграфы первых глав в виде «штрихов к портрету» вводят читателя в специфику социокультурных контекстов (школа, вуз, армия). Во вторых главах

26 Введение