rozhkov_aiu_v_krugu_sverstnikov_zhiznennyi_mir_molodogo_chel

демократически избранного ректора. Они собрались на сходку и требовали сохранить статут самоуправления вуза14.

Нарком просвещения А.В. Луначарский признал, что в первые годы советской власти, когда в вузах преобладали «белоподкладочные» студенты, оставшиеся с дореволюционного времени, его общение с ними было равнозначно пребыванию в лагере постоянных врагов: «Они приходили в аудитории спорить и освистать нас прямо с баррикад, где они стреляли в рабочих»15. О духе свободы студенческих сходок 1920–1921 годов вспоминал и Б.Н. Лосский, сын известного философа: «После бурных споров между студентами-пролетариями и “белоподкладочниками” в заключение сходок раздавался, с одной стороны, “Интернационал”, а с другой — “Рабскую песню долой!” и еще не преданный забвению “Gaudeamus”». При этом Лосский заметил, что года три спустя, в пору возросшего могущества ГПУ, на подобные выпады уже никто бы не решился16, *.

Необходимо отметить, что протестовавшая студенческая молодежь подвергалась жестоким преследованиям. Только репрессивными мерами властям удалось сбить волну уличных демонстраций. В мае и ноябре 1921 года были проведены массовые аресты участников волнений, которых ожидали тюрьма и ссылка17. Арестовывали студентов нередко даже за доверительную, непубличную критику порядков, высказанную наедине своему товарищу. События в вузах заставили партию и комсомол обратить пристальное внимание на интеллигентскую молодежь, наполнявшую высшую школу. В одном только Кубанском политехническом институте в 1920/21 учебном году за пределы области было выслано несколько студентов, обвинявшихся в антисоветской деятельности. Чтобы нейтрализовать «буржуазную» профессуру, поддерживавшую студенческие волнения, при деканах были введены политические комиссары, как правило, из студентов-коммунистов. Комиссар отвечал за проведение в жизнь директив советской власти в отношении высшей школы и ее пролетаризации18. П.А. Сорокин писал о них: «Эти безусые мальчишки нагло отбирали печати от ректоров, мировых ученых, вмешивались в их действия, отменяли их акты, словом — показывали свою власть»19. В одном из тенденциозных изданий тех лет непролетарская вузовская молодежь, классифицированная по основным группам, была представлена довольно неуважительно:

«…первая — близко стоящая к нам молодежь, наиболее революционная часть.

Вторая — умная, хитрая, пронырливая буржуазная молодежь, пропущенная

* Показательно, что 29 июня 1922 года политбюро рассмотрело проект правил «О студенческих обществах и собраниях», обязав их регистрироваться в НКВД после утверждения правлением вуза. За 24 часа до созыва студенческих собраний необходимо было оповестить о нем руководство вуза, которое, если повестка не соответствовала Уставу, имело право запретить собрание; все собрания обязательно должны были протоколироваться и подписываться соответствующими лицами (Стецура Ю.А. Революционный пафос и трагизм поколения 20-х и 30-х годов. Екатеринбург; Пермь, 1995. С. 45).

200 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

через годы революции, внешне нас поддерживающая, пристраивающаяся к нам, прикрывающаяся революционными фразами. Эта молодежь — самая вредная, самая опасная, т.к. она проникает в наши ряды и обделывает свои делишки под нашим флагом. Третья, самая малочисленная группа — правая, отживающая интеллигенция. Правая буржуазно-мещанская молодежь, неспособная к жизненной борьбе, ударившаяся в панику, занимающаяся богоискательством, организует кружки баптистов, евангелистов, толстовцев и пр.… Есть еще небольшая группа интеллигенции, которая живет припеваючи, ни о чем не думает, устраивает балы, развратничает и т.д. Эта молодежь ютится по преимуществу не в промышленных центрах. Например, в Пензе всегда, по приезде на каникулы студенты, выходцы из интеллигентской семьи, с большим азартом занимаются устройством балов, концертов, которые ничем не отличаются от студенческих балов старых времен. К отживающей интеллигенции относится также и та, небольшая часть ее, которая, видя свою слабость в жизненной борьбе, нежелание работать с рабочей молодежью, переживает настроения разочарования в жизни и в религии. Она заговорила о целях жизни: “Зачем же жить, к чему жить?” Она рассуждает так: “Зачем вся эта жизненная суета, все равно умрем! Зачем творчество, революция, из-за чего происходит борьба?”. Такие настроения мы наблюдали особенно в 1921 г., в момент перехода к новой экономической политике»20.

Разумеется, большевики не могли позволить такой молодежи окончить высшую школу и поставить тем самым под удар решение задач пролетарской революции. Для руководства партии в 1920-е годы идейная преданность советской власти была важнее профессионального уровня выпускников вузов. Даже один из наиболее трезвомыслящих руководителей страны А.В. Луначарский, понимавший необходимость обучения в вузах непролетарской молодежи, заявлял, что «хороший специалист, не воспитанный коммунистически, есть не что иное, как гражданин американского типа», который служит тому, кто больше платит, причем «наиболее способные люди этой породы становятся классовыми врагами». Далее нарком просвещения вопрошал: «На кой черт пролетариату из своей среды создавать тех самых белоподкладочников, которых мы вместе с Михаилом Николаевичем Покровским разгоняли? Ведь мы несколько лет работаем над тем, чтобы в вузе учился не мещанин, а пролетарий, батрак»21. Н.И. Бухарин также утверждал, что партия, «как на фабрике», будет «штамповать интеллигентов», которые были бы «натренированы идеологически», и «работали бы на коммунизм»22. Как отмечалось в центральном студенческом журнале 20-х, власти изначально воспринимали высшую школу как «классовое оружие врага» и делали все возможное для превращения ее в орудие своего господства23. Их последующие оппоненты в лице Л.М. Кагановича и А.С. Бубнова высказывались еще жестче.

Глава 1. «Интернационал» vs «Gaudeamus» 201

С провозглашением приоритета для рабоче-крестьянской молодежи при наборе в вузы произошли существенные перемены и в системе каналов комплектования высшей школы. Как уже отмечалось выше, школа II ступени не смогла стать ведущим резервом для поступления в вузы, каким была до революции классическая гимназия. Статус преимущественно городской и непролетарской школы приводил к искусственному снижению ее влияния на заполнение студенческих вакансий в вузе. При этом следует учитывать, что выпускники школы II ступени наивно мечтали о вузе. По данным опроса 17 000 выпускников ленинградских школ 1928 года, 85% мальчиков и 60% девочек планировали поступить в вуз или техникум, причем каждый второй ученик мечтал стать инженером, а каждая четвертая ученица — врачом24. Однако максимум, на который могла рассчитывать школа повышенного типа, — дать 10–25% вузовских абитуриентов. Из всей довузовской системы советского образования только рабфаки оставались, пожалуй, единственной реальной ступенью в вузы. Потенциальными конкурентами рабфаков могли выступать лишь техникумы, но у них была своя чрезвычайно важная задача — подготовить техников производства. В 1928 году соотношение инженеров и техников в стране составляло 1:0,6, тогда как по государственным планам должно было быть не менее 1:225. Поэтому путь студента техникума во втуз лежал только через производство.

В отличие от дореволюционной системы комплектования вузов, в 1920-е годы строгое квотирование устанавливалось не по видам учебных заведений,

апо социально-классовой и партийной принадлежности кандидатов в вузы. Например, в 1923 году решено было принимать без испытания рабфаковцев,

аостальные места делить между кандидатами от ЦК партии (25%), ЦС профсоюзов (35%), крестьян и красноармейцев-инвалидов (10%), провинциальных педагогических учреждений (2%). На долю платных студентов отводилось только 10% мест. В 1924 году коллегия наркомпроса постановила в ходе очередного набора в вузы в 1924 году оставшиеся после зачисления 8000 рабфаковцев вакантные места (5000) предоставить в следующем количестве: ЦК РКП — 25%; ВЦСПС — 30%; ЦК РЛКСМ — 15%; для трудового крестьянства, демобилизованных и инвалидов РККА — 15%; для лиц, успешно окончивших школы II ступени, техникумы, опытно-показательные школы и обнаруживших талантливость, — 10%; советам республик — 5%*. Любопытно, что после смерти Ленина многие комсомольцы и коммунисты опасались, что для них теперь отменят льготы при поступлении в вузы26. В 1925 году нормы по набору студентов были

* Заместитель Луначарского И.И. Ходоровский лично разрабатывал циркуляр о конкурсном приеме и был против квотирования рабочей и крестьянской молодежи, считая его «нецелесообразным». Однако специальное постановление Президиума ЦИК устанавливало более чем 50-процентный прием в вузы рабочей и крестьянской молодежи (см.: Стецура Ю.А. Указ. соч. С. 81).

202 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

пересмотрены в сторону большей демократизации, но приоритет за рабфаками по-прежнему оставался27, *.

В 1926 году главпрофобр** пошел на довольно рискованный в условиях той политической системы эксперимент по введению конкурсных испытаний при наборе в вузы. Впервые принцип строгой разверстки был ограничен, а доля вакансий, занимаемых по принципу свободной конкуренции, была увеличена до 45% вместо прежних 25%. Система командировок сохранялась только для рабфаковцев (35%), представителей союзных республик и национальных меньшинств (8%), рабочих (10%) и правительственных организаций, включая РККА (2%). Однако всем им, кроме рабфаковцев, предстояли конкурсные испытания. Все лица, поступавшие по свободному конкурсу, подавали документы непосредственно в вуз (с соблюдением принципа районирования вуза), что до 1926 года не практиковалось. Желавшие поступать в московские и ленинградские вузы должны были направлять свои заявления в губернские аттестационные комиссии, что было вызвано перенаполнением столичных вузов и тяжелой жилищной ситуацией в этих городах28. Несмотря на сохранение принципа классового отбора, такая система комплектования вузов была более прогрессивной и создавала предпосылки для повышения качественного уровня «красных» специалистов. Однако просуществовала она недолго, до конца 1920-х.

Качество образования, как известно, всецело зависит от качества учителей. Новой власти пришлось столкнуться с противодействием со стороны профессуры «старой школы». Большинство профессоров не разделяли политические взгляды большевиков, симпатизируя во время революции преимущественно кадетам. У профессуры и большевиков были разные позиции и по проблемам высшей школы. Вначале камнем преткновения стала идея автономии высшей школы, которая не устраивала большевиков. Не увеличила власть числа своих сторонников среди профессуры, отменив в 1919 году ученые степени и выдвигая на профессорские должности малокомпетентных «красных» профессоров, спешно (за 6–8 месяцев) подготавливаемых в специально

* Разумеется, партийные функционеры, советские чиновники не забывали и о своих детях. Ю.А. Стецура установил, что в августе 1923 года по поручению зав. агитпропом ЦК РКП А. Бубнова было направлено письмо А. Луначарскому, в котором сообщалось о проекте постановления комиссии политбюро по вопросу о поступлении на рабфаки и в вузы детей ответственных работников. В этом проекте рекомендовалось всем ответственным товарищам использовать для своих детей «в первую очередь места, предоставленные РКП, РКСМ, профсоюзам». Однако на всякий случай главпрофобру предлагалось предоставить в распоряжение ЦИК СССР А. Енукидзе 25 мест, причем отмечалось, что «эти места должны быть предоставлены только при условии невозможности для данного товарища воспользоваться местами, предоставленными партийным, комсомольским, профсоюзным организациям».

** Главпрофобр — центральный орган управления профессиональным образованием в РСФСР в 1920–1930-х годах. Был учрежден в составе наркомпроса РСФСР 29 января 1920 года. Название менялось: Главный комитет профессионально-технического образования (1920–1921), Главное управление профессионально-политехнических школ и вузов (1921–1922), Главное управление профессионально-технического образования (1923–1925), Главное управление профессионального образования (1925–1930).

Глава 1. «Интернационал» vs «Gaudeamus» 203

учрежденном Институте красной профессуры. Довольно жестко относясь к интеллигенции вообще, включая и вузовскую, Ленин приказал в одном только МВТУ уволить 20–40 профессоров и «ударить сильно» их на том лишь основании, что они якобы «дурачат» большевиков. Апогеем большевистского произвола в отношении интеллигенции в начале 1920-х стали аресты ученых и массовая высылка профессуры за границу29, *.

На основании ленинских директив Дзержинский поручил Уншлихту создать в ГПУ отдел по интеллигенции, где «на каждого интеллигента должно быть дело»30. Подотдел СО ГПУ по интеллигенции был создан в феврале 1923 года

всоставе трех отделений (вузами ведало 14-е отделение). В результате изменений в штатной структуре ведомства с января 1924 года высшей и средней школой занималось 7-е отделение ОГПУ, с декабря 1929 года — 5-е31.

Материальные лишения усугубляли общее ненадлежащее положение профессуры. Едва оправившись от полуголодного существования в годы «военного коммунизма», профессура вовсе не зажила достойно и при нэпе. В 1924 году доход профессора московского вуза был сопоставим с доходом школьного сторожа. В 1926 году в РСФСР повысившаяся ставка профессора достигла всего лишь 100 рублей (преподавателя вуза — 60 рублей), что составляло около 18% довоенной. Для сравнения отметим, что землемер в то время получал 140 рублей, а оклады квалифицированных рабочих были значительно выше. В 1928 году Луначарский признал, что профессор советского вуза получает 35% своего дореволюционного жалованья32. К вузу профессуру привязывало не только и не столько жалованье, сколько боязнь потерять звание профессора, не работая в высшей школе. Поскольку преподавание в одном вузе не обеспечивало нормального достатка, профессура превращалась в «мотыльков» (термин студентов тех лет), вынужденных подрабатывать в нескольких вузах и заниматься репетиторством. О качестве научно-педагогической деятельности

втаких условиях вести речь не приходится.

Как известно, и в другие времена существовали так называемые «хлебные» и «голодные» профессии. 1920-е годы не были исключением. Тогда резко возросла популярность инженерных, технических, агрономических вузов и специальностей, особенно среди рабоче-крестьянского студенчества, стремившегося стать «командирами индустрии». В первую очередь именно рабо- че-крестьянская молодежь стремилась получить специальное образование,

*В этой связи довольно спорным представляется утверждение автора интересной книги

оЛуначарском американского историка Тимоти Э. О’Коннора о том, что Ленин «был против изгнания из вузов профессоров». Весьма дискуссионно также и суждение этого историка

отом, что в период между 1922 и 1928 годами профессура «жила в известном комфорте и пользовалась в советском обществе определенным престижем». Вероятно, на несколько идеализированные представления американского исследователя повлияло отсутствие в момент его работы над книгой (в 1970–1980-е годы) доступа к ныне открытым архивным источникам и увлечение партийным официозом (см.: О’Коннор Т.Э. Анатолий Луначарский и советская политика в области культуры / пер. с англ. М., 1992. С. 68, 70).

204 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

материализуемое в актуальную профессию. Ее увлекали только те специальности, которые пользовались спросом на рынке труда и были хорошо оплачиваемыми. Поэтому педагогические, медицинские, художественные вузы и факультеты были наименее престижными среди пролетарской молодежи. Туда попадали главным образом те, кто не выдержал экзамены в технические институты. Статус политехнического института был для нее более приемлемым, чем статус университета. В технические вузы девушки почти не шли. В МВТУ они составляли всего 5% всех студентов. Юркевич вспоминает, что на весь Киевский политехнический институт было их тогда не более десятка, причем почти все на химфаке: «На мехфаке была только одна «королева факультета», довольно бестолковая профессорская дочка»33. В начале каждого учебного года на досках для объявлений в вузах тогда можно было найти немало записок такого рода: «Меняю биологическое на медицинское», «Меняю “изо” на “лито”»* и т.д. Одним из самых непопулярных факультетов оказался этнологический факультет I МГУ, образовавшийся в результате расформирования ФОН (факультета общественных наук). Когда студента этнофака кто-либо спрашивал, где он учится, тот непременно скороговоркой отвечал: «Этнофак», — и тут же торопливо пояснял: «Бывший историко-филологический»34.

К концу 1920-х годов утилитарный подход к образованию неизмеримо возрос. Стране потребовались не специалисты-интеллектуалы широкого профиля с фундаментальной подготовкой, а узконаправленные прорабы производства, по уровню образования не сильно отличающиеся от ремесленников. Политику в области подготовки дипломированных кадров диктовал уже не наркомпрос, а ВСНХ, которому были переподчинены некоторые втузы. В сентябре 1929 года Луначарский, категорически выступавший против непродуманного реформирования высшей школы, был сменен Бубновым на посту председателя НКП. В истории советской высшей школы наступал новый этап, когда приоритетом стали идеи «чрезвычайщины» и «спецеедства», ускоренной пролетаризации студенческого состава, жесткой ориентации вузов на нужды производства.

«Инженерный бум» охватил тогда всю систему высшего образования. И. Збарский описывает типичную для тех лет ситуацию, когда он пытался подать документы для поступления на отделение органической химии МГУ им. М.Н. Покровского. Ему ответили, что такой специальности нет. «Ну что же, тогда, может быть, физической химии?» — «Такой специальности тоже нет». — «Какие же специальности есть?» — «Есть “инженер по производству серной кислоты”, “инженер по производству пластмасс”, “инженер…”». — «Простите, но я имел в виду учиться химии». — «Нам нужны не кабинетные ученые,

*Изо — изобразительное отделение, лито — литературное отделение.

Глава 1. «Интернационал» vs «Gaudeamus» 205

а специалисты, необходимые для социалистической промышленности». — «Но ведь это же университет!» — «Ну и что же, химический факультет, наверное, вскоре отделят от университета, и создадут химический институт». Тогда Збарский пошел на биологический факультет. Оказалось, что такого тоже не существует. Имелись зоологическое и ботаническое отделения, охотоведение (бывшая зоология позвоночных), рыбное хозяйство (бывшая ихтиология), борьба с вредителями (энтомология), физиология труда (бывшая физиология животных) и физико-химическая биология. Збарский пришел к выводу, что просто не смогли придумать, во что переделать эту специальность. «Так как эта специальность показалась мне единственной, где сохранилась наука, я подал туда документы и был принят», — пишет известный биохимик35, *.

Таковы лишь некоторые характерные черты советской высшей школы образца 1920-х годов. Далее мы рассмотрим более детально жизненный мир студенчества, его повседневные заботы и поведенческие практики, организацию учебы и свободного времени. Начнем с подробного изучения качественного состава студентов, точнее, с актуальной для того времени проблемы пролетаризации высшей школы.

В борьбе за классовую чистоту

Характеризуя в целом высшую школу 1920-х годов, можно с полным основанием утверждать, что одной из ее важнейших особенностей являлся гипертрофированный классовый подход, пронизывавший все стороны жизнедеятельности студенчества — от комплектования вузов до организации учеб- но-воспитательного процесса и решения бытовых проблем. Классовый подход проявлялся здесь гораздо сильнее, чем в школах обеих ступеней.

С 1921 года в советской России началась активная и весьма последовательная работа по «пролетаризации» вузов. Регулирование классовой «чистоты» обучаемых в вузах комплексно осуществлялось по трем основным направлениям: а) командированием в вузы политически благонадежной молодежи; б) расширением сети рабочих факультетов; в) изгнанием из вузов студентов непролетарского происхождения («чистки»).

Право направлять политически благонадежных молодых людей в советские вузы и соответствующие квоты предоставлялись партийным, советским, профсоюзным и комсомольским органам, воинским частям. Впрочем, нередко получить командировку на рабфак или в вуз пытались за обычную взятку36. О том, как на практике добывались необходимые для зачисления в учебные заведения документы, откровенно пишет в своей книге М. Москвин:

* Вскоре и эта специальность была ликвидирована, и Збарскому пришлось учиться по специальности «физиология труда».

206 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

«Поставив не одну бутылку самогона сельским вождям, я добился от них документов, удостоверяющих мою бедность, пролетарское происхождение и прочее, и в 1922 году поступил в н-ское сельскохозяйственное училище. Здесь мне, бед- няку-пролетарию, сразу открылись врата комсомола, и в них я вошел, как равный. Через три месяца мне удалось прибрать к рукам всю комсомольскую организацию и стать ее руководителем. <…> Однако я очень скоро понял трагизм моего положения. Искренность, преданное и беззаветное служение идее будущего социалистического общества принимались как подделка, приспособленчество… Исключенный из двух училищ, я усвоил урок. Что ж, если так, то я действительно приспособлюсь! <…> При поступлении в Харьковский технологический институт моя биография была заверена многочисленными органами власти и была подкреплена вполне подлинными документами: отец — железнодорожный рабочий, инвалид, пенсионер; я сам работал у столяра 6 лет, дальше семилетки нигде не учился, знания приобрел самообразованием»37.

Распространенное в те годы слово «путевка» означало действительно многое. Применительно к путевке в вуз можно утверждать, что это понятие выходило далеко за рамки обыкновенного удостоверения о командировании на учебу. На самом деле это была «путевка в жизнь», поворотный момент в биографии молодого человека, открывавший для него путь к вертикальной социальной мобильности, к карьере советского специалиста. Можно было с отличием окончить школу II ступени, но, не имея путевки, даже не мечтать о поступлении в вуз. Напротив, не имея законченного среднего образования, но, получив путевку, можно было считать себя зачисленным в студенты. О важности и сложности получения путевки в вуз писал в своем дневнике уже знакомый нам герой популярной в те годы повести Н. Огнёва повзрослевший Костя Рябцев: «Важно не только выдержать (экзамен. — А.Р.), но еще и путевку получить. Командировка по второй ступени из нашей школы приходится только на троих, да еще на двоих по отцовским профсоюзам. Комсомол выдвигает одного — и все. Двадцать шесть человек… остаются без путевок»38.

Для того чтобы получить путевку, надлежало быть активистом, иметь «правильное» социальное происхождение, найти авторитетных поручителей. Порочность данной системы комплектования вузов заключалась в том, что зачастую в высшую школу попадали не особенно стремившиеся там учиться и, напротив, мечтавшие быть студентами могли никогда не стать таковыми. «Сплошь и рядом ребята попали в университет не по желанию, а по командировке, что создает атмосферу пессимизма, равнодушия к академической работе, появляется желание удрать или перевестись в другой вуз», — сетовал корреспондент студенческого журнала39. Дело в том, что в ситуации отсутствия конкурсного отбора важнее была сама командировка

Глава 1. «Интернационал» vs «Gaudeamus» 207

ввуз, а не конкретный вуз или специальность. Поэтому все пытались любыми путями получить заветную бумагу: «Лишь бы попасть, а там видно будет». Многое зависело также от того, в какие вузы имелись командировки в данном учреждении или куда посчитают нужным направить претендента уездные чиновники40.

Нередко «командированные» не имели даже малейшего представления об учебных заведениях и не понимали элементарной вузовской терминологии. Комсомолец В.И. Васильев вспоминал, как его вызвали в августе 1922 года в губком комсомола и сказали: «В этом году в Туле организован рабфак и с 1 сентября в нем начнутся занятия. Мы решили послать тебя в рабфак учиться. Ты согласен? Я спросил: “А что такое рабфак?”» После отказа Васильева учиться на рабфаке ему тут же последовало другое предложение: «“Тогда пошлем тебя

вгубсовпартшколу, согласен?” На это предложение я согласился»41. Вместе с тем желающим и способным учиться было сложно поступить в вуз. Краснодарская студентка в письме брату за границу отговаривала его возвращаться

вСССР:

«Тебе очень трудно представить, что ждет тебя здесь. <…> Ведь там ты можешь учиться, там больше считаются с тобой, чем будут считаться здесь. Если же у тебя есть еще и желание окончить институт, то прежде, чем ехать сюда, распрощайся с этой мыслью. Сколько здесь без дела окончивших гимназии и оказавшихся за бортом. Ведь в высшую школу у нас попадают, как говорят, счастливцы — одни из немногих <…> О службе и высшей школе тебе здесь мечтать не придется. <…> Здесь большая часть студенчества настроена так, что хотя бы сегодня уехать (за границу. — А.Р.)»42.

В июне 1922 года политбюро ЦК РКП(б) дало поручение заместителю председателя ГПУ И.С. Уншлихту разработать ряд мероприятий по пролетаризации вузов. Вскоре в инструкции для Уншлихта добавились следующие важные уточнения, практически сводившие на «нет» усилия непролетарской молодежи к поступлению в вузы: «До начала учебного года все студенты (кроме членов РКП, РКСМ) обязаны представить отзыв ГПУ по месту нахождения данного ВУЗа о лояльном отношении к советской власти. Командированные профсоюзом — отзыв секретариата профсоюза, рабфаковцы — отзыв Президиума рабочего факультета»43.

Система набора в вузы была сконструирована таким образом, что поступление туда осуществлялось преимущественно через организации, в каждой из которых находились «глаза и уши» ГПУ. Каждый командируемый в вуз заполнял опросный лист, где давал подробные сведения о своем происхождении и политических симпатиях, материальном положении семьи44. Разумеется,

208 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

надежность этих данных всецело зависела от искренности граждан, заполнявших анкеты. Сама власть вынуждала многих вполне добропорядочных людей ловчить и изворачиваться, чтобы доказать лояльность режиму своим надуманным происхождением. О механизме конструирования своей биографии с тонким юмором написал Пантелеймон Романов:

«Семья из пяти человек уже третий час сидела за заполнением анкеты… Вопросы анкеты были обычные: сколько лет, какого происхождения, чем занимался до Октябрьской революции и т.д.

—Вот чертова работка-то, прямо сил никаких нет, — сказал отец семейства… Пять каких-то паршивых строчек, а потеешь над ними, будто воз везешь.

—На чем остановились? — спросила жена.

—На чем… все на том же, на происхождении. Забыл, что в прошлый раз писал, да и только.

—Может быть, пройдет, не заметят?

—Как же пройдет, когда в одно и то же учреждение…

—Кажется, ты писал из духовного, — сказал старший сын.

—Нет, нет, адвокатского, я помню, — сказал младший. <…>

—В одном листе написал было духовного, — боюсь. Потом почетным гражданином себя выставил, — тоже этот почет по нынешним временам ни к чему. <…> Видите ли, дед мой — благочинный, отец — землевладелец (очень мелкий), сам я — почетный дворянин…

—Потомственный…

—То бишь, потомственный. Стало быть, по правде-то, какого же я происхождения? <…>

—Ну, пропустите это, а то только хуже голову забивать, — сказала жена.

—Ладно, делать нечего, пропустим. А вот тут того, еще лучше: следующий пункт спрашивает, чем я, видите ли, занимался до Октябрьской революции и чем содействовал ей. Извольте-ка придумать. <…>

—Придется и этот пункт пока пропустить. Теперь: имеете ли вы заработок? Ежели написать, что имею, надо написать, сколько получаю. Значит, ахнут налог. Если написать, что вовсе не имею заработка, то является вопрос, откуда берутся средства. Значит, есть капитал, который я скрыл. Вот чертова кабалистика. Итальянская бухгалтерия какая-то. <…> Когда жена ночью проснулась, она увидела, что муж в одном белье и носках сидел

за столом и, держась рукой за голову, бормотал:

—Ну, хорошо, ежели допустим, что свободной профессии, то какой?.. <…> Ну, возьмем сначала:

—Отец мой — землевладелец, дед — почетный дворянин, сам я — благочинный. О боже мой, сейчас на стену полезу!..»45

Глава 1. «Интернационал» vs «Gaudeamus» 209