rozhkov_aiu_v_krugu_sverstnikov_zhiznennyi_mir_molodogo_chel

системы более чем у трети учащихся школ и дошкольников. Школа была названа фактором, «переобременяющим, ранящим» нервную систему детей и подростков; особенно это относилось к перегрузкам общественной работой475.

Таким образом, первое поколение советских детей и подростков входило в самостоятельную жизнь заметно ослабленным физически, с нарушенным нервно-психическим и соматическим здоровьем. Это не могло не отразиться на репродуктивной способности молодых людей, на их дальнейшей самостоятельной жизни в вузе, в армии, в цеху, на стройке, в крестьянском хозяйстве.

***

Подводя итоги первой части, можно сказать, что, несмотря на декларируемый приоритет образования над обучением, образование в те годы было явно обучающим. Это полностью совпадало с запросами крестьянства. Система школьного образования, рассчитанная на ремесленничество, неизбежно затрудняла формирование гармонически развитой личности. Труд, как этическая категория, в советской трудовой школе оказался сведенным лишь к примитивному хозяйственному труду, что значительно сужало понимание этого термина

иограничивало его только аспектом экономической полезности. Советская школа 1920-х годов стала для многих юношей и девушек первым внесемейным социализирующим институтом, готовившим их к вхождению в советское общество. Именно в школе многие ученики получали первые уроки имущественного неравенства; приобретали навыки демократии и самоуправления; впервые приучались к нормальному межполовому общению; осуществляли активное ролевое экспериментирование; социально нивелировались. Иными словами, в школе они взрослели не только биологически, но и социально. Важно отметить, что для внутреннего мира советского школьника 20-х был характерен хаос в мыслях

ипоступках, что обусловлено не только спецификой пубертатного возраста, связанного с напряженным поиском идентичности, но также и турбулентным характером периода бурной социальной трансформации в советской России.

Идея И. Иллича о «скрытой программе», изложенная в начале этой части книги, к советской школе 20-х годов может быть применена только со значительной оговоркой. Бесспорно, многие педагоги тех лет a priori были заинтересованы в воспитании послушных и безропотных учеников любыми средствами. Однако, как показывают источники, они столкнулись с открытым протестом учащихся, которые почувствовали свободу, свою силу и вес в школе нового типа. Отчасти этот протест был вызван асимметричным распределением власти между учащимися и педагогами. Если школа 1920-х и была «опекающей» организацией, то, очевидно, скорее в идеологическом смысле. Несмотря на демократические инновации, все же школа оставалась одним из

190 Часть первая. Мир школьника: две ступени на пути к взрослости

институтов социального контроля, «надзора и наказания» (М. Фуко). Этому способствовали оставшаяся в наследство от прежней гимназии организация учебного пространства по рядам, предусматривавшая индивидуальные места учеников; школьное расписание с последовательностью преподаваемых дисциплин и ранговая система классов (групп); институт старост и дежурных по классу; различные дисциплинарные органы (от педсовета до учкома и форпоста); нормирование учебного времени и коллективного досуга учащихся. Школьное пространство продолжало «функционировать как механизм обучения, но также надзора, иерархизации и вознаграждения»476.

Вместе с тем трудно преувеличивать роль той школы в социализации юного поколения, в формовке «нового человека». По крайней мере на основании тех материалов, которыми я располагаю, невозможно утверждать, что формирование убежденных строителей коммунистического общества в лице школьников 20-х годов было поголовным. Существовали различные ученические субкультуры, как развивавшиеся в соответствии с прививаемыми школой ценностями, так и противоречившие им. Конечно, по сравнению с «отсталой», «отжившей» семьей, школа давала некоторые представления о том, как надо жить, чтобы стать советским человеком. Однако она заметно уступала окружавшей подростка советской действительности, бурной жизни «улицы», в пространстве которой ученик был не только наблюдателем, но и нередко активным участником. Это способствовало ускоренному взрослению молодого поколения в СССР, формированию у молодежи 1920-х духа рационализма, прагматических устремлений. Точнее других о стремительном развитии советского школьника написал Евгений Замятин:

«В 8 лет он куда взрослее, чем я был в его годы, он куда взрослее, чем 8-летний француз или англичанин. О детях более старшего возраста нечего и говорить. Пятилетние уже знают слово “пятилетка”; пятнадцатилетние будут говорить с вами о пятилетке неуклюжим языком официальных советских газет. Они не знают никаких сказок, никаких фей, никаких чудес: стихия детской фантазии введена в строго рационализированные, утилитарные каналы. Крылья — только аэропланные, превращения — только химические, святые — только революционные. <…>

...если уже в 8 лет в советских детях очень многое от взрослых, то в 16-18-20 лет они уже мало чем отличаются от прочих граждан, они перегружены работой, они часто одновременно учатся и служат на заводе или в каком-нибудь учреждении, многие из них уже сливаются со старшими поколениями — рабочих и советских клерков.

И все-таки — как далеко они ушли от этого поколения, от своих отцов, даже от своих старших братьев, которые еще помнят эту далекую эпоху “до революции”, для новой молодежи совершенно чужую и во многом просто непонятную»477.

Глава 3. Мечты и реальность Шуры Климовой 191

Г Л А В А 1

«Интернационал» vs «Gaudeamus»

Высшая школа в 1920-е годы: штрихи к портрету

В дореволюционной России высшее образование было доступно только 10% всей учащейся молодежи, потому что выпускники начальной школы практически не могли продолжить образование в средней. Эталоном мужского среднего образования, открывавшим доступ во все вузы без экзаменов, был аттестат зрелости классической гимназии. Как правило, «классиков» ожидали престижные университеты. На второй ступени этой иерархии находились выпускники реальных («реалисты») и коммерческих училищ, получавшие доступ в технические и коммерческие вузы. Ниже всех по социальному статусу находились абитуриенты из числа семинаристов, окончившие 4 класса духовной семинарии. Кроме поступления в духовные академии, им иногда предоставлялось право заполнять вакантные места в светских вузах. Реалистам и семинаристам предстояло выдержать серьезные конкурсные испытания. Однако далеко не все потенциальные абитуриенты попадали в вузы. Несмотря на то что в 1916 году 22 000 выпускников средней школы было предложено 20 000 студенческих мест, нельзя забывать о конкуренции этим абитуриентам со стороны выпускников средней школы предыдущих лет, не поступивших в вузы в свое время. В результате в высшей школе обучались преимущественно дети из обеспеченных социальных слоев. Например, среди студентов девяти университетов 32,4% составляли дети дворян и чиновников, 11,5% — дети почетных граждан и купцов, 7,6% — духовенства, 24,2% — мещан, 14,6% — казаков и крестьян, 4,4% — дети прочих1.

Эта далеко не совершенная система сословного регулирования состава студенчества была радикально деконструирована большевиками. СНК РСФСР 2 августа 1918 года принял декрет о правилах приема в высшие учебные заведения, которым был открыт доступ в высшую школу для всех желающих, достигших 16-летнего возраста. Были отменены всякие испытания зрелости — предоставление диплома, аттестата или свидетельства об окончании школы, равно как и вступительные экзамены. Во всех вузах страны вводилось обязательное совместное обучение, и отменялась плата за него2. Между тем было бы заблуждением воспринимать эти сверхлиберальные меры большевиков как попытку новой власти осуществить реальную свободу доступа к высшему образованию действительно для всех категорий молодежи. Декрет был принят

Глава 1. «Интернационал» vs «Gaudeamus» 195

при непосредственном участии Ленина, который недвусмысленно начертал в проекте, что «на первое место безусловно должны быть приняты лица из среды пролетариата и беднейшего крестьянства, которым будут предоставлены в широком размере стипендии»3. Именно для этих групп молодого поколения и отменялись все препоны, мешавшие им получить высшее образование в прошлом. Однако вузовская система обучения довольно быстро запустила внутренний механизм саморегуляции качественного состава студентов. А.В. Луначарский рассказывал о судьбе случайных студентов:

«Хлынули эти люди в университет, заполонили его. Пока были лекции — ничего: отдавят друг другу бока. Но слушают. Но когда дошло до лабораторий, до анатомического театра, дело пошло хуже. Пришлось вернуться к тому, чтобы отбирать, потому что лукошко российского высшего образования довольно мелкое, и в него не насыплешь сразу всех желающих получить это образование»4.

Параллельно с классовым отбором студентов, о котором подробно говорится в следующем параграфе, шел процесс увеличения объема самого «лукошка», названный Луначарским «непомерным вузовским грюндерством»*. Речь идет о резком росте численности вузов и студентов в первые два года советской власти. Нередко бурный численный рост достигался дроблением одного крупного вуза на несколько малых, создававшихся на базе его факультетов. Эта динамика особенно наглядна в сопоставлении с дореволюционными показателями5:

Следует заметить, что данные по количеству вузов до революции довольно противоречивы. П. Милюков утверждает, что в России в 1914/15 году насчитывалось 69 вузов с 90 000 студентов, но большевики прибавили к этому музыкальные и художественные школы, археологические и ветеринарные институты и насчитали на тот же период 97 вузов с 110 000 студентов. Луначарский, как видно из таблицы, приводит другие данные. Расхождения в цифрах объясняются в основном изменением границ СССР. По официальным советским

* Грюндерство (от нем. Gründer — основатель, учредитель) — учредительство, «учредительская горячка», массовая лихорадочная организация промышленных, строительных и торговых акционерных обществ, банков, кредитных и страховых компаний (см.: Энгельс Ф. Социализм г-на Бисмарка // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд., М., 1961. Т. 19. С. 178).

196 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

статистическим данным, в 1914/15 учебном году в России в границах СССР

после 17 сентября 1939 года было 105 вузов с 127 400 студентов. В границах до 17 сентября 1939 года их было 91 с 112 000 студентов6. Вместе с тем важно иметь

ввиду, что при довольно быстрых темпах прироста численности студентов и вузов в 1914/15 учебном году в России на 10 000 человек населения приходилось всего 8 студентов вузов. Один вуз приходился на 3,4 млн человек, а один университет — на 17 млн населения, что в 3,4–6 раз уступало соответствующим показателям Германии. Кроме того, высшие учебные заведения были сконцентрированы в 26 вузовских центрах. Самыми крупными из них являлись СанктПетербург (Петроград) и Москва, в которых к 1917 году размещались 58 вузов из 124 имеющихся в стране7.

Т.К. Чугунов, опираясь на советские источники, утверждает, что в 1922/23 учебном году в СССР было 248 вузов с 216 700 студентов, а к 1929/30 их осталось 190 с 204 200 студентов. Причем с 1923 по 1928 год число вузов сократилось с 187 до 152, а число студентов в них — с 208 300 до 176 6008. После Октябрьской революции половина вузов также концентрировалась в обеих столицах. В 1923/24 учебном году в университетах Москвы и Петрограда обучалось примерно 50% всех студентов советских университетов9. Вместе с тем вузы стали интенсивно возникать и в тех регионах, где их ранее не было. К 1929 году только на европейской территории СССР вузы располагались в 44 городах. 1920-е стали периодом экстенсивного развития высшего образования за счет освоения новых территорий.

Вчастности, именно тогда появились первые вузы и на Кубани. Этому способствовало несколько обстоятельств. Если до революции в крае не было

вдостаточном количестве квалифицированной профессуры, то в годы гражданской войны на юг России эвакуировалось немало представителей вузовской интеллигенции из обеих столиц. Разрушение транспортной сети в результате войны существенно затрудняло поступление кубанцев в вузы других регионов, как было до Первой мировой. Были и субъективные причины. Например, некоторым кубанским руководителям не давало покоя наличие в Саратовской губернии 12 вузов, и естественное желание быть «не хуже саратовцев» подталкивало местные власти к решительным шагам в строительстве высшей школы. Уже к 20 октября 1920 года, спустя всего полгода после окончательного установления советской власти, на Кубани числилось 8 вузов, хотя некоторые из них существовали виртуально. Кризис финансирования учебных заведений привел к сокращению до 4 вузов к лету 1922 года и до 3 — к лету 1923 года. Такая обстановка была типичной для регионов, в которых вузы создавались в первое советское десятилетие. Без наличия собственных учебных заведений молодежь из провинции практически не имела возможности получить высшее образование.

Глава 1. «Интернационал» vs «Gaudeamus» 197

Однако скудная государственная казна не могла выдержать огромной тяги рабоче-крестьянской молодежи к знаниям. Уже с начала 1920-х годов государство продемонстрировало неспособность полностью содержать вузы за свой счет. Значительная часть нагрузки по содержанию высшей школы была перенесена на региональные бюджеты. С 1922 года во всех вузах, кроме педагогических и социально-экономических, было установлено платное обучение. Впрочем, 5–6% студентов пединститутов все-таки частично оплачивали свое обучение. Открыв в первые годы революции двери вузов для всех желающих учиться и создав десятки новых учебных заведений, нищее государство не имело возможности обеспечить всех студентов стипендиями. Получалось, что большевики в значительной мере искусственно создавали такую сложную ситуацию, набрав в вузы до 150 000–200 000 студентов и заведомо зная, что прокормить их они не в состоянии. К тому же реальная потребность разрушенной экономики в малоквалифицированных специалистах, которых выпускали советские вузы, была гораздо ниже. Выход был найден отчасти в сокращении сети вузов, их укрупнении путем объединения малых вузов. Количество студентов регулировалось путем установления контрольных цифр по набору и периодическими «чистками» состава слушателей.

Руководство наркомпроса видело материальные проблемы и своевременно предупреждало о них руководство страны. Член коллегии НКП Мещеряков в октябре 1922 года, информируя Куйбышева и Сталина о положении студенчества, достаточно резко поставил вопрос перед партийными лидерами: «Или ассигновать наркомпросу достаточные средства для организации высшей школы, или откровенно признать, что мы пока еще не можем содержать такую армию учащихся, какая у нас имеется… Нужно прежде всего дать возможность вернуться домой тем, кто уже хочет этого, убедившись, что из его учения все равно ничего не выходит, кроме потери сил и здоровья»10. На это же неоднократно указывал и Луначарский. В 1928 году он открыто критиковал чиновников за неэффективное распоряжение средствами госбюджета. Тогда под лозунгом ускоренной индустриализации на развитие коксовой промышленности было выделено 150 млн рублей. Затем оказалось, что в стране нет ни одного специалиста в этой отрасли, и пришлось спешно обращаться к очень дорогостоящим немецким экспертам. Луначарский отмечал, что на подготовку собственных специалистов понадобилось бы всего лишь 2 млн рублей, которые окупились бы через несколько лет. Он констатировал, что народное образование, в отличие от сельского хозяйства и промышленности, не получило ни копейки прибавки. Такое пренебрежение к вопросам культурной политики он назвал преступным11.

Переход от войны к миру позволил советскому руководству обратить более пристальное внимание и на идеологический компонент в деятельности высшей школы, на необходимость связи которой с политикой неоднократно

198 Часть вторая. Студенческий мир: практики общежития

указывал Ленин. Толчком к этому послужили массовые студенческие демонстрации, забастовки и беспорядки, волной прокатившиеся по советской России в 1920–1921 годах, которые я трактую как «студенческий Кронштадт». Самые крупные волнения были отмечены в Москве, Петрограде, Харькове и других больших городах. Один педагог так описывал поведение студентов, расклеивавших листовки в Петрограде:

«Много молодежи было арестовано за расклейку прокламаций, призывающих студенчество к борьбе с насилиями советской власти. Как они их расклеивали? А так: днем шли с ведерком. В ведре кисть и клей, а на руке — прокламации, как афиши. Мажут и клеят, точно гонимые какой-то повелительной волей. Тут же их схватывают агенты ГПУ. В это время и другие столь же открыто разбрасывали их в аудиториях, столовых, общежитиях, на бирже труда и т.д. Смелость одних заражала других. Эти беспорядки испугали советскую власть гораздо больше, чем крестьянские восстания»12.

Бунтующие студенты требовали освобождения политзаключенных, предоставления реальных, а не декларируемых, демократических свобод, перевыборов Советов при тайном голосовании, автономии высшей школы, освобождения учебных программ от излишней политизации13. Студенты наиболее непримиримой Петровской (Тимирязевской) сельскохозяйственной академии (группы Е. Дояренко, А. Эмме*) протестовали против узурпации советской власти коммунистами, жестокого подавления ими Кронштадтского восстания и приняли декларацию недоверия большевикам. В «Петровке», которая всегда славилась своими народническими настроениями, в начале 1920-х активизировалась деятельность по самоорганизации беспартийного студенчества. Непролетарские студенты объявили бойкот местным коммунистам, демонстративно не разговаривая с ними, не подавая им руки. В МВТУ весной 1921 года студенты отказались сдавать экзамены в знак протеста против снятия с работы

* Евгения Дояренко — дочь известного ученого, основоположника советской школы агрофизики, проф. А.Г. Дояренко. В ночь с 31 августа на 1 сентября 1922 года она, будучи 19-летней студенткой, на основании агентурного материала была арестована за антисоветскую деятельность. Ей грозила высылка за границу. Н.К. Крупская обратилась к Г. Ягоде с формальной просьбой освободить Евгению от высылки, приписав в конце: «…как видите, дело не очень большой важности». Ягода, побеседовав с арестанткой, пришел к выводу, что Дояренко «самая активная по организации студенчества антисоветским направлением» и «безусловно вредный элемент… для советской власти». В своем ответе Крупской он безапелляционно высказался за высылку, полагая, что «разложившаяся эмиграция» ее «отрезвит». При этом он был готов через год разрешить ей возвращение на Родину. Тогда член коллегии наркомзема М.Е. Шефлер обратился с письмом к Ф.Э. Дзержинскому, намекая, что высылка дочери может негативно сказаться на настроении проф. Дояренко, работавшего в Госплане. В октябре 1922 года следственное дело в отношении Е. Дояренко было прекращено за недоказанностью антисоветской деятельности (РГАСПИ. Ф. 12. Оп. 1. Д. 823. Л. 2об.–3об.; Бардуков Н. А.Г. Дояренко умел увлечь молодежь // Тимирязевка. 2010. № 1–2. С. 7–8). Студент ПСХА Адольф Эмме не арестовывался ввиду отсутствия по месту жительства (Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК-ГПУ. 1921–1923. М., 2005. С. 118–119).

Глава 1. «Интернационал» vs «Gaudeamus» 199