3. Путешествие как «негатив» эпохи: романы Дж. Свифта о Гулливере

В 1726 году, через семь лет после публикации первого тома «Робинзона» вышла книга, по популярности превзошедшая роман Дефо и так же прочно обосновавшаяся на века в круге детского и юношеского чтения. Это четырехтомные «Путешествия Гулливера» (1721 – 1725) Джонатана Свифта, книга, которую не раз сравнивали с бессмертным романом Дефо и в то же время противопоставляли ему. Сам Свифт в предисловии к роману настаивал на том, что его книга (изданная, кстати, анонимно) преследует совершенно иную цель, нежели «Робинзон» – ее цель «злить, а не развлекать». Поэтому у двух книг совершенно разная направленность: если Дефо показывает нечто нереальное, абстракцию, утопию как нечто реально существующее (благодаря «псевдодокументлизму» дневниковой манеры письма Робинзона), то Свифт, напротив, в форме фантасмагории, гротеска, абсурда показывает реальную «голую» действительность, в ее самых неприглядных проявлениях, создавая своего рода негативный портрет эпохи, направленный на демонстрацию пороков общества с целью их исправления. Есть и еще одно важное отличие: если Робинзон на протяжении всей книги остается статичным, неизменным, то Лемьюэль Гулливер эволюционирует от первой книги к четвертой, причем не только социально (от корабельного врача к капитану), но и психологически и морально-этически. Он проходит своего рода путь воспитания, взросления, условием которого становится мотив путешествия.

Даже по направленности своего творчества и по личным качествам Джонатан Свифт (1667 – 1745) был полной противоположностью Даниэля Дефо, хотя оба стояли у истоков английского Просвещения и европейской романистики и были непримиримыми борцами с человеческими пороками. Свифт родился в Ирландии, в английской семье, образование получил в Тринити-колледже Дублинского университета, а затем в Оксфорде, после чего стал англиканским священником, а впоследствии – настоятелем собора святого Патрика в Дублине в сане диакона (декана). Свою карьеру в литературе и в политике Свифт начал в качестве секретаря у своего дальнего родственника – политика, эссеиста, знатного дворянина Уильяма Темпла, который ввел его в круг придворной интеллигенции и оказал содействие в публикации первых сочинений – сатирических памфлетов «Битва книг» и «Сказка бочки», в которых писатель впервые продемонстрировал свое мастерство сатирика. Позже Свифт был вынужден вернуться в Ирландию, поменял свои политические убеждения (из сторонника виги стал сторонником тори) и стал активно поддерживать курс на независимость этой страны, осуждая колониальную политику Англии и сами нравы своих соотечественников. Именно в этот период и были написаны четыре книги его «Путешествий Гулливера», проникнутые ненавистью к несовершенству этого мира и человечества. За что Свифт получил репутацию мизантропа и угрюмого брюзги, а также самого злого сатирика со времен Горация, Ювенала и Петрония.

В отличие от Дефо, строящего оптимистическую просветительскую утопию как идеальную альтернативу несовершенной действительности, Свифт с самого начала делает свой роман антиутопией и в то же время жестокой насмешкой над пороками современников. Источниками романа становятся многочисленные утопии эпохи Возрождения и 17 века (книги Ф.. Рабле о Гаргантюа и Пантагрюэле, «Утопия» Томаса Мора, «Путь паломника» Дж. Бэньяна, «Комическая история луны» Сирано де Бержерака и др.), которые одако переосмысляются в книге Свифта, зачастую иронически. Четыре книги романа последовательно разрушают все те стереотипы и высмеивают все те изъяны английского и европейского общества в целом, которые были ненавистны Свифту.

В таком случае путешествие в романе, как и у Дефо, также не является самоцелью, а служит средством актуализации действительности. Поэтому Свифт остается верен бытовым деталям и подробностям, соединяя их с фантасмагорией и гротеском, причем читатель не замечает перехода от одного к другому. Первая книга романа – путешествие в Лилипутию – начинается вполне обыденно: сын небогатого английского помещика, получивший медицинское образование в Кембридже, женившийся на девушке из состоятельной семьи, в качестве корабельного врача отправляется в дальнее (уже не первое) плавание, чтобы поправить свое материальное положение. «Прождав три года улучшения моего положения, я принял выгодное предложение капитана Вильяма Причарда, владельца судна Антилопа, отправиться с ним в Южное море. 4 мая 1699 года мы снялись с якоря в Бристоле, и наше путешествие было сначала очень удачно».

Как и в романе Дефо точность хронологии и бытовые детали создают эффект достоверности, на фоне которого совершенно незаметно фантастика вкрадывается в обыденный мир. «Я чувствовал крайнюю усталость; от усталости, жары, а также от выпитой еще на корабле полупинты коньяку меня сильно клонило ко сну. Я лег на траву, которая была здесь очень низкая и мягкая, и заснул так крепко, как не спал никогда в жизни. По моему расчету, сон мой продолжался около девяти часов, потому что, когда я проснулся, было уже совсем светло. Я попробовал встать, но не мог шевельнуться; я лежал на спине и обнаружил, что мои руки и ноги с обеих сторон крепко привязаны к земле и точно так же прикреплены к земле мои длинные и густые волосы». Гулливер обнаруживает, что он захвачен в плен и связан по рукам и ногам крошечными человечками – лилипутами, в страну которых его занесла судьба.

Эффект достоверности подкрепляется мельчайшими бытовыми деталями, особенностями физиологии, и точным соотнесением размеров. Под покровом этой «фантастики наяву» читатель сначала не замечает сатирического подтекста, однако затем он проступает все более явно. В результате оказывается, что все четыре книги романа, все четыре путешествия Гулливера (в Лилипутию, в страну великанов Бробдингнег, на летающий остров Лапута и в страну Гуингмов) – это аллегория, своего рода «шифр» за которым скрыты реалии современной Свифту Англии. По словам профессора В. С. Рабиновича, специалиста по жанру антиутопии в западноевропейской литературе, путешествие Гулливера – это «путешествие от гротескно преображенной реальности (Лилипутия как проекция Англии) через всевозможные варианты воплощенных человеческих утопий (страна великанов Бробдингнег как воплощенная утопия народной справедливости в варианте Томаса Мора; Лапута и Бальнибарби как воплощения «научного» утопического общества в духе Ф. Бекона) к действительно идеальному обществу (страна гуингмов) – но созданному не людьми».

Ведущую роль в создании этого шифра играет прием «игры размерами», особенно в первых двух книгах (страна лилипутов и страна великанов). Размер здесь приобретает качественное, а не количественное измерение, это буквализация метафоры человеческой ничтожности («маленький» – значит, ничтожный, мелочный, тщеславный, непомерно горделивый; «большой» – великодушный, добросердечный, мудрый, дальновидный и т.п.). В этом смысле Лилипутия олицетворяет собой воплощенную ничтожность (отсюда такие характеристики лилипутов как злоба, жестокость, алчность, имперские амбиции и претензия на мировое господство). Гулливер, предстающий великаном среди лилипутов, олицетворяет тем самым гуманистическое начало, приподнятое над мелочностью и злобой (не случайно он смотрит на лилипутов как бы со сторон и свысока). Однако в то же время Лилипутия имеет конкретное социально-историческое измерение – это современная Свифту Англия, причем не в самом лучшем виде. Свифт подчеркивает самые отвратительные черты англичан, то, что впоследствии будет вызывать насмешку всех беспощадных британских сатириков (от Г. Филдинга до У. Теккерея и Б. Шоу): английский снобизм, чопорность, верность глупым ритуалам и этикетным нормам, тщеславие, холодная рассудочность, имперские амбиции и т.п. первая книга романа буквально нашпигована аллюзиями, пародийными намеками на реалии английской истории и современности. Например, войны между Блефуску и Лилипутией – намек на вечную вражду между Англией и Францией; конфликт между «тупоконечниками» и «остроконечниками» из-за способа разбивания вареного яйца (буквализация фразеологизма «и яйца выеденного не стоит») – вражда между католиками и англиканцами; партии высококаблучников и низкокаблучников при дворе короля Лилипутов – тори и виги и т.п. рассказ о том, что при дворе короля лилипутов высшие чины достаются канатным плясунам, которые исполняют сааме изощренные сальто-мортале, - это намек на придворные интриги и ухищрения английских политиков, в частности, Флимнап – аллюзия на премьер-министра партии виги Роберта Уолпола, которого за глаза называли «политическим акробатом». Таких мельчайших подробностей можно найти огромное множество, достаточно прочитать комментарии А. Аникста к роману. Иногда, правда исследователи передергивают, например, утверждая, что тридцать шесть замков, с помощью которых Гулливер прикован к башне – это тридцать шесть партий и политических объединений, с которыми враждовал Свифт. Однако главный принцип сатиры Свифта не подлежит сомнению: это гротескное отражение конкретной реальности английской жизни.

Однако в первой части не происходит еще осознания Гулливером ненормальности английской жизни, которую олицетворяют лилипуты, для них он сам ненормален с точки зрения их «вывихнутой» логики, поэтому он и остается посторонним для этого сумасшедшего мира, в котором пока не узнает собственную страну и самого себя. Прозрение наступает в следующей книге, где Гулливер оказывается в стране мудрых великанов Бробдингнеге. Мотив путешествия здесь оказывается связующим звеном между нереальными пространствами утопий и антиутопий: Гулливер ненадолго «выпадает» в реальность, чтобы вернуться в Англию, вновь отправиться в очередное путешествие, потерпеть кораблекрушение и оказаться в очередной «вымышленной» стране. При этом для придания достоверности сообщаются «точные» географические координаты этих стран, а сами они оказываются в ряду путешествий в реально существующие пространства, которые почти не описаны, а только названы (например, третья часть романа называется «ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ В ЛАПУТУ, БАЛЬНИБАРБИ, ЛАГГНЕГГ, ГЛАББДОБДРИБ И ЯПОНИЮ»).

Во второй книге происходит «переворачивание» точки зрения и изменение оптики, хотя принцип игры размерами остается актуальным: теперь Гулливер становится лилипутом (со всеми сопутствующими характеристиками) в стране мудрых и добрых великанов – ничтожный «человечишка», англичанишка оказывается в прекрасной утопической стране, которую населяют гуманисты, с высоты и с презрением взирающие на его человеческие слабости. Однако обнаружение в себе лилипута происходит постепенно и становится для Гулливера страшным открытием: осваивая язык великанов, их культуру, сопоставляя все увиденное с тем, что Гулливер видел на родине, герой начинает идентифицировать себя с лилипутом, осознавая свою ничтожность и «пакостность» перед величием утопической страны Бробдингнег. В наиболее полной мере это прозрение достигается в диалогах с королем страны великанов, которому Гулливер с упоением рассказывает о своей «великой» родине, ее истории и достижениях, и в какой-то момент с ужасом понимает, что говорит на языке лилипутов, разделяет их имперские амбиции при абсолютной ничтожности духовного потенциала. «Затем, обратясь к первому министру, который стоял тут же с белым жезлом, длиною в грот-мачту английского корабля "Царственный Монарх", заметил, как ничтожно человеческое величие, если такие крохотные насекомые, как я, могут его перенимать. Кроме того, сказал он, я держу пари, что у этих созданий существуют титулы и ордена; они мастерят гнездышки и норки и называют их домами и городами; они щеголяют нарядами и выездами; они любят, сражаются, ведут диспуты, плутуют, изменяют. Он продолжал в таком же тоне, и краска гнева покрыла мое лицо; я кипел от негодования, слыша этот презрительный отзыв о моем благородном отечестве, владыке искусств и оружия, биче Франции, третейском судье Европы, кладезе добродетели, набожности, чести и истины, гордости и зависти вселенной». Мой краткий исторический очерк нашей страны за последнее столетие поверг короля в крайнее изумление. Он объявил, что, по его мнению, эта история есть не что иное, как куча заговоров, смут, убийств, избиений, революций и высылок, являющихся худшим результатом жадности, партийности, лицемерия, вероломства, жестокости, бешенства, безумия, ненависти, зависти, сластолюбия, злобы и честолюбия».

Постепенно происходит осознание Гулливером собственной ничтожности: «И я не мог также удержаться от улыбки над самим собой, когда королева, поставя меня на руку, подносила к зеркалу, где мы оба были видны во весь рост; ничто не могло быть смешнее этого контраста, так что у меня возникла настоящая иллюзия, будто я в несколько раз стал меньше своего действительного роста». Слова короля Бробдингнега становятся приговором и Англии и всей современной Свифту европейской цивилизации: "Мой маленький друг Грильдриг, вы произнесли удивительнейший панегирик вашему отечеству; вы ясно доказали, что невежество, леность и порок являются подчас единственными качествами, присущими законодателю; что законы лучше всего объясняются, истолковываются и применяются на практике теми, кто более всего заинтересован и способен извращать, запутывать и обходить их. В ваших учреждениях я усматриваю черты, которые в своей основе, может быть, и терпимы, но они наполовину истреблены, а в остальной своей части совершенно замараны и осквернены… факты, отмеченные мной в вашем рассказе, а также ответы, которые мне с таким трудом удалось выжать и вытянуть из вас, не могут не привести меня к заключению, что большинство ваших соотечественников есть порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, какие когда-либо ползали по земной поверхности."

В сопоставлении с Европой и Англией государство великанов предстает утопическим пространством, причем это утопия в лучших традициях ренессанса (в духе Ф. Рабле и особенно Т. Мора, к книге которого проводится немало аллюзий). В Бробдингнеге все подчинено благу обитателей страны. Высший идеал здесь – справедливость. Монарх выступает в роли заботливого отца своих подданных. Все обитатели страны великанов трудятся, в основном, на земле: труд распределен между всеми равномерно, как и общественные богатства. Закон Бробдингнега (как и законы моровской Утопии) просты (число слов в законе не должно превышать число букв в алфавите – 22) и понятны любому, поэтому в стране нет профессиональных адвокатов. Нет в Бробдингнеге и азартных игр (в Утопии Мора две игры, отнюдь не азартных, одна – математическая, вторая – дидактическая, в ней пороки сражаются с добродетелями). Жители Бробдингнега – классические гуманисты, для которых насилие неприемлемо. Не случайно, слыша рассказ Гулливера о порохе и пушках, король приходит в ужас. «Он был поражен, как может такое бессильное и ничтожное насекомое, каким был я (это его собственное выражение), не только питать столь бесчеловечные мысли, но и до того свыкнуться с ними, чтобы совершенно равнодушно рисовать сцены кровопролития и опустошения как самые обыкновенные действия этих разрушительных машин, изобретателем которых, сказал он, был, должно быть, какой-то злобный гений, враг рода человеческого. Он заявил, что, хотя ничто не доставляет ему такого удовольствия, как открытия в области искусства и природы, тем не менее он скорее согласится потерять половину своего королевства, чем быть посвященным в тайну подобного изобретения, и советует мне, если я дорожу своей жизнью, никогда больше о нем не упоминать».

Однако утопическое пространство Бробдингнега разрушается по всем законам жанра антиутопии: хотя в стране великанов нет насилия, здесь справедливые законы, обитатели страны – счастливы. Но при этом их внутренний мир до скуки прост, великаны лишены раздумий, сомнений, колебаний, их науки – прикладные, искусство – самое бесхитростное, самая большая библиотека – королевская – включает в себя не больше тысячи томов. Этот мир. При всей его идеальности, ограничен и скучен. Кроме того, он слишком телесен, раблезианское буйство плоти не оставляет места развитию духа.

В третьей части разрушается еще одна утопия – научно-технократическая (в духе «Новой Атлантиды» Френсиса Бэкона, английского физика и философа 17 века). Здесь Свифт показывает уже не реальный мир, а желаемый, мир будущего, в котором вся власть отдана ученым. Подобные идеи витали в воздухе в эпоху Просвещения, но Свифт иронизирует не над наукой, а над превращением ее в самоцель. Он издевается над чистой наукой, наукой ради науки. В этой части Гулливер оказывается в абсурдном мире, мире, сошедшем с ума, поскольку научные абстракции (в особенности, математические) оторваны от реальности. Гулливер попадает, в результате очередного кораблекрушения, на летающий остров Лапуту, сконструированный учеными и приводимый в движение с помощью гигантского магнита. На острове царствуют ученые. Это их епархия, их заповедный край. Здесь они вволю занимаются своими исследованиями, не заботясь об их практической пользе, именно поэтому этот мир абсурден. Построенные по сложнейшим расчетам дома – все как один кривые, «доме нельзя найти ни одного прямого угла», так как указания, которые лапутяне дают рабочим, слишком сложны и приводят к многочисленным ошибкам. Одежда лапутян, украшенная геометрическими фигурами, изображениями планет, звезд и музыкальных инструментов, сшита криво по той же причине. Все в этом мире кривое – даже головы у ученых скошены направо или налево. Сами портреты ученых гротескны: один глаз у них обращен внутрь (для самосозерцания), второй – к небу (чтобы видеть высшие материи). Они настолько погружены в свои вычисления, что не замечают ничего вокруг, поэтому рядом с каждым лапутянином находится специальный слуга-хлопальщик, который привлекает внимание своего хозяина в минуту опасности, хлопая его специальным мешочком с горохом по губам и ушам.

Власть ученых-интеллектуалов (по образцу платоновского Государства и Дома Соломона Бекона) ведет к превращению чистой науки в абсурд. В изображении Академии в Лагадо Свифт показывает это с полной отчетливостью: один академик добывает солнечные лучи из огуречного рассола, второй – превращает экскременты в пищу, из которой они образовались. Архитектор разрабатывает систему постройки домов с крыши 9по образцу пчел и пауков). Ученый медик создает новый способ лечения с помощью гигантской клизмы. Филологи бьются над проектами по улучшению языка: одни предлагают исключить из языка прилагательные и глаголы, поскольку «все мыслимые вещи суть имена» (аллюзия на средневековые споры между реалистами и номиналистами), другие считают, что все слова лишь искаженно передают суть вещей, а потому предлагают упразднить слова и изъясняться с помощью вещей и т.п. Апофеозом научного безумия становится пляска воскрешенных мертвецов, которые уже сделали при жизни все, что хотели, и теперь, после смерти им нечем заняться, поэтому они пляшут. Тем самым, и научная утопия развенчивается Свифтом. Не случайно рай ученых носит неприличное имя. Лапута – с испанского – «проститутка».

Наконец, в четвертой части сатирик посягает на «святая святых» современной ему цивилизации – разум. В 18 веке самым распространенным ответом на вопрос, чем отличается человек от животного, был ответ – разумом. Свифт решается на рискованный эксперимент: он делает разумными лошадей (гуингмов), а человека превращает в отвратительное звероподобное создание (иеху). Страна мудрых лошадей, куда попадает Гулливер в четвертой части, также представлена воплощенной утопией: здесь нет социальных и военных конфликтов, бедности, пороков. Жизнь разумных лошадей строится на законах здравого смысла, на воздержании, разумно организованном труде и потреблении. Разум – главное условие утопии гуингмов. К тому же их утопия лингвистическая – в жизни говорящих лошадей нет негативных явлений, поскольку нет слов, обозначающих эти явления (нет слова «вор», и нет воров, нет слова «война» - нет войн).

Однако и эта утопия не идеальна. В языке гуингмов есть одно слово, обозначающее все негативные явления – «иеху». Это мерзкие человекоподобные существа, с которыми по началу Гулливер себя не отождествляет. Однако, когда его сравнивают с иеху. Гулливер делает для себя страшное открытие: «это отвратительное животное по внешности в точности напоминает человека». Из разговора с гуингмами выясняется, что иеху – самые необузданные, самые жестокие, самые жадные и самые прожорливые животные в стране гуингмов (эти слова до боли напоминают вердикт человечеству, вынесенный королем Бробдингнега). Гулливер прозревает: он видит в себе черты иеху, понимая, что мало отличается от них. Гуингмы выносят людям свой приговор: «Мы являемся особенной породой животных, наделенных благодаря какой-то непонятной для него случайности крохотной частицей разума, каковым мы пользуемся лишь для усугубления прирожденных нам пороков и для приобретения новых, от природы нам несвойственных. Заглушая в себе многие дарования, которыми наделила нас она, мы необыкновенно искусны по части умножения наших первоначальных потребностей и, по- видимому, проводим всю свою жизнь в суетных стараниях удовлетворить их при помощи изобретенных нами средств».

Вот портрет человека глазами Свифта. За это его и называли мизантропом. Как и Дефо, он пытается создать модель универсального человека, «человека вообще», вне сословий и титулов. Но если для Дефо этот универсальный человек – олицетворение цивилизации, построенной на законах разума, то для Свифта – омерзительное голое двуного создание, жадный и двуногий иеху. Видя в себе признаки иеху, Гулливер пытается избавиться от них, сбрасывает одежду, начинает ржать и т.п., поэтому по возвращении домой он попадает вполне закономерно – в Бедлам. Тем самым Свифт иронизирует и над своим герое, достигшим прозрения. Следовательно говорить о мизантропии писателя преждевременно. Он ненавидит не человека как такового, а голые абстракции, стереотипы, схемы и модели, пытающиеся все обобщить. Он издевается над «разумностью» (лапутяне) и «естественностью» (иеху) как штампами эпохи.

В одном из своих писем Джонатан Свифт писал: «я всегда ненавидел нации, профессии, сообщества; вся моя любовь обращена к личностям: я ненавижу законников, но люблю адвоката такого-то, то же самое с врачами, соседями, англичанами, французами… Но прежде всего я ненавижу животное, называемое человеком, хотя сердечно люблю Джона, Питера, Томаса. «Разумное животное» - это ложь, оно лишь обладает способностью к разуму». Жестокий обличитель современных пороков не разочаровывается в человеке, считая, что не все еще потеряно, покуда разум существует. И его книга – это средство перевоспитания человека. Литературовед М. Левидов от лица Свифта обращается к читателю: «Да, вы иеху, \ об этом не умолчу. И среди вас, иеху, я, разумный человек, одинок. Но только к вам я могу обратиться со своим призывом: может быть, вы захотите, может быть, сумеете вы перестать быть иеху? Я был побежден как Гулливер, я оказался пленником этого мира. И все же я пишу эту книгу, я не могу молчать. Я следую властному повелению, диктующему мне: скажи им еще раз – может быть. Вы сумеете превратиться из иеху в человека!»

Таким образом, мы видим на примере Дефо и Свифта, что в литературе раннего Просвещения мотив путешествия становится лишь художественной условностью, позволяющей произвести философский эксперимент: в «Робинзоне» это самоидентификация просвещенного буржуа, в «Гулливере» - открытие просвещенным буржуа в себе иеху, страшное открытие, подвигающее к исправлению пороков и к попыткам превратиться в человека. Таким образом, в обоих случаях путешествие используется как средство самопознания (открытие неограниченных возможностей человеческого разума Робинзоном, и открытие животной природы в человеке Гулливером), это путешествие в поисках самого себя, замаскированное под реальную историю путешествия в неведомое.