2.4. Реалии и миражи «свободной конкуренции»

Промышленный переворот начинался в Англии в условиях жёсткого протекционизма, обеспечивавшего интересы национальных производителей, а завершался в обстановке невиданной никогда ранее либерализации международной торговли. Впоследствии это время назовут «эпохой свободной конкуренции». Наблюдалось, прежде всего, повсеместное ослабление государственного контроля над внешнеэкономическими операциями, выразившееся в отмене или значительном снижении таможенных тарифов. Это обусловило масштабное расширение и качественное углубление международного экономического сотрудничества. Роль Великобритании в установлении новых норм на европейской и общемировой арене переоценить очень трудно. «Pax Britannica» и «эпоха свободной конкуренции» - понятия почти идентичные.

Преимущества, связанные со свободной игрой рыночных сил, получили определённое обоснование в теории ещё до выпуска научного бестселлера А.Смита. В своих размышлениях о «природе и причинах богатства народов» эдинбургский профессор не оставил камня на камне от постулатов меркантилизма, определявших протекционистскую политику на протяжении всего XVIII столетия. Простая, «как сама правда», мысль о благотворности для общества свободного состязания производителей не встретила тогда никаких возражений со стороны европейских интеллектуалов. Однако никто из стоявших у власти не поспешил воспользоваться открывшейся истиной, незамедлительно снять таможенные барьеры.

Выбор между протекционизмом и беспошлинной торговлей действительно не составил бы проблему в социально-однородном обществе и при отсутствии трений между государствами. Конечно, лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Но в том-то и дело, что полная социальная однородность общества до сих пор встречалась только в коммунистических утопиях, в которых попутно хоронилась и государственная власть. Реальность же заключается в том, что идея «общего блага» пасует на практике перед специфическими интересами отдельных слоёв населения, не склонных приносить их в жертву чему-нибудь «высшему». И чем ближе стоит та или иная социальная группа к власти, тем больше её возможности отождествлять свои интересы с общенациональными.

Конституционная монархия в Англии имела непосредственную опору в лице землевладельцев и арендаторов, с одной стороны, и торгово-промышленной буржуазии - с другой. Режим протекционизма в целом устраивал всех товаропроизводителей и, в первую очередь – мануфактуристов, утверждавших новые производства на острове. Но по мере укрепления «новорожденных» отраслей государственный протекционизм из блага превращался в обузу для их хозяев. Перейдя к машинным технологиям, те же текстильные капиталисты перестали бояться иностранных конкурентов на внутреннем рынке страны. Они уже готовились к завоеванию внешних рынков, однако независимые соседи были тоже «не лыком шиты», и открытие своих рынков увязывали с аналогичными действиями британских властей.

Во второй половине XVIII в. наметились некоторые послабления в таможенном режиме, но революция во Франции и последовавшие наполеоновские войны прервали движение в этом направлении. Дав «прикурить» от своих пушек всей Европе, великий полководец взялся за организацию «континентальной блокады» Великобритании путём закрытия европейских рынков для английской промышленности и пресечения вывоза продовольствия на остров. В полной мере этого не получилось, но ввоз зерновых на Альбион всё же существенно (не смертельно) сократился. Тем самым британским аграриям был гарантирован высокий уровень доходов от реализации дефицитных продуктов питания. В проигрыше, естественно, оказались рабочие, чья заработная плата не поспевала за ростом цен, и промышленные капиталисты, вынужденные увеличивать номинальную зарплату для частичной компенсации роста цен. Возросшая стоимость рабочей силы дала вместе с тем дополнительный толчок механизации производства.

Крушение французской империи широко распахнуло двери разоренных войной европейских рынков перед закалённой «континентальной блокадой» британской промышленностью. Однако английские аграрии не собирались поступаться величиной доходов военного лихолетья. Им удалось в 1815 г. провести «хлебные законы», запрещавшие ввоз зерновых в страну, пока цена на хлеб не превысит установленный (достаточно высокий) максимум. В результате накапливались проблемы с дальнейшими поставками английских промтоваров на континент. Удовлетворив ажиотажный спрос первых послевоенных лет, в европейских столицах задумались: с какой стати пропускать и дальше британский экспорт, если Альбион препятствует ввозу их продукции? Да и чем платить англичанам, если они не собираются слишком тратиться в Европе?

В ответ на эти вопросы Великобритания в 20-е гг. снижает пошлины на ввоз промышленных товаров с 50 до 20 % их стоимости. Это был паллиатив, который никого за рубежом обмануть не мог, поскольку господству английских промтоваров внутри страны импорт угрожать не мог. Англия закупала в основном сельскохозяйственное сырье и продовольствие, а в этой сфере аграрное лобби стояло «насмерть». В конце концов, оно оказалось в изоляции.

В развернувшемся движении за отмену хлебных законов сошлись два потока. Первый - отражал чаяния широких народных масс, связывавших с ростом продовольственного импорта значительное снижение розничных цен. Второй - аккумулировал интересы промышленной буржуазии, видевшей в снижении цен возможность экономии на заработной плате. Но главным для неё был внешний эффект от ликвидации правительственных ограничений, позволявшей надеяться на встречные шаги по снятию таможенных барьеров со стороны соседей Великобритании. Закономерно, что ядро фритредерской (free trade – свободная торговля) оппозиции сформировалось в Манчестере – крупнейшем центре текстильной промышленности Англии. Общенациональный напор был так силён, что отмена хлебных законов (1846 г.) была проведена в премьерство Р.Пиля, лидера тори – партии крупных землевладельцев (которой в дальнейшем суждено было трансформироваться в партию финансового капитала).

Ожидавшегося снижения цен после отмены хлебных законов не произошло. Они продолжали расти, однако при сохранении прежнего законодательства рост цен шёл бы куда быстрей. Время аграрной Англии заканчивалось, а отмена хлебных законов заметно ускорила этот процесс. Механизация сельского хозяйства, убыстрившаяся с середины XIX в., и упор на развитие высокотоварного животноводства в условиях нарастания зернового импорта ещё более подняли эффективность аграрного сектора. Но о том, чтобы обеспечить «хлебную независимость» страны (особенно после того, как прогресс на морском транспорте «завалил» Европу дешёвым американским зерном) не могло быть и речи. Впрочем, ближе к концу столетия в Англии попытались реанимировать крестьянский уклад, обязав крупных землевладельцев продавать или сдавать в долгосрочную аренду мелкие участки энтузиастам. Но очень скоро стало ясно: «поезд ушёл». Великобритания уже не могла существовать вне системы мирового рынка.

Важным шагом новой, фритредерской, политики стала отмена основных положений Навигационного акта, принятого ещё в 1651 г., ликвидировавшая формальные привилегии отечественного торгового флота, фактическая сила которого делала их излишними. В совокупности эти мероприятия создали уникальный шанс для многократного увеличения промышленной экспансии на европейские рынки. Лозунг «свободной торговли», под которым английская буржуазия овладевала мировым экономическим пространством, пропагандировался как единственно разумный, взаимовыгодный подход к организации международного экономического сотрудничества. Относительно мирные времена в Европе после революций 1848 г. способствовали принятию новых правил игры главными партнёрами Англии на континенте.

Реализация нового порядка шла главным образом через систему межгосударственных договоров. Никаких проблем не возникло с Португалией, ещё в XVIII в. ставшей младшим привилегированным компаньоном Великобритании. Но особую важность имел договор 1860 г. с Францией. Стороны отменили запреты на импорт некоторых товаров, установили максимальную ставку пошлин в 30%, а средний уровень обложения по всем товарам оказался не более 15%. Чрезвычайно важным в этом договоре было провозглашение принципа «наибольшего благоприятствования». Это означало, что если одна сторона заключала договор с третьей, то на вторую сторону автоматически распространялось снижение пошлин, предоставленное третьей стороне. В дальнейшем все заключаемые в Европе торговые межгосударственные договоры стали включать такой пункт, в результате чего все стали «благоприятствовать» всем.

Следствиями взаимного «благоприятствования» явились беспрецедентный рост международной торговли, часто превышавший 10% в год; порядковый рост иностранных капиталовложений; становление мировой валютной системы, в центре которой, разумеется, оказался английский фунт стерлингов. Последний ещё в XVIII в. получил золотое обеспечение (правда, в военные годы английское правительство приостанавливало свободный обмен банкнот на золото). В 1867 г. международная конференция в Париже признала золото единственной формой мировых денег. Вслед за Великобританией золотой монометаллический стандарт приняла возникшая Германская империя, затем - Франция, США, Россия.

Таким образом, мировая и, прежде всего, европейская экономика во второй половине XIX в. достигли высшего уровня интеграции за всю предшествовавшую историю человечества, что воплощалось, в частности, в той лёгкости, с которой пересекались государственные границы людьми и капиталами. В дальнейшем такая степень интеграции будет превзойдена только после Второй мировой войны.

Либерализация международных экономических связей в целом пошла на пользу населению всех стран ею охваченных. Снижение таможенных тарифов удешевляло импортные товары, а вслед за ними и отечественные, т.е. росла покупательная способность населения. Мирное экономическое сотрудничество между странами способствовало расширению обмена передовыми технологиями, более полной реализации сравнительных конкурентных преимуществ, которыми обладали те или иные страны в силу своих природных ресурсов, географического положения, особенностей исторического развития и т.д. Однако «мёд» в экономике без «дёгтя» не бывает: становление тех или иных отраслей в отдельных государствах тормозилось экспансией аналогичной продукции из-за рубежа. (Выгоды от интеграции и дефицит «экономической независимости» - две стороны одной и той же «медали». Воистину - все недостатки являются продолжением соответствующих достоинств).

Червоточиной, заложенной в любом механизме внешнеэкономического сотрудничества, является неравномерное распределение выгод. Помнится, Д.Оруэлл, характеризуя изнанку равноправия, подметил: «все люди стали равными, только одни оказались равнее других». В ту эпоху «равнее» других оказались англичане. Они уже осуществили промышленный переворот, в то время как другие ещё не прошли и половину пути, а некоторые к нему и не приступали. Поэтому взаимный отказ от протекционизма на практике означал «избиение» машинной индустрией Великобритании своих «несовершеннолетних» конкурентов на континенте. Свободная конкуренция, построенная на формальном равноправии её участников, объективно находящихся в разных «весовых категориях», так же «непредсказуема», как и схватка «чёрта с младенцем». Альбион был настолько уверен в своём превосходстве, что в начале 50-х г. в духе фритредерства разрешил устанавливать собственный таможенный режим переселенческим колониям (лучше британских товаров им не найти).

«Эпоха свободной конкуренции», открыв перед британской промышленностью огромные рынки сбыта, превратила страну в подлинную «мастерскую мира». С конца 40-х по середину 70-х гг. XIX в. Великобритания переживала пик своего могущества, производя треть всей промышленной продукции мира, выплавляя половину чугуна и стали и добывая больше, чем во всём остальном мире, вместе взятом, каменного угля. Тоннаж торгового флота составлял 60% от мирового, а в мировом товарообороте доля Англии равнялась двум третям. Великобритания была безусловным лидером по размерам зарубежных инвестиций. К 1871 г. иностранные капиталовложения англичан уже превышали 1 млрд. ф.ст. Вместе с капиталами Англия наладила экспорт услуг – британские специалисты на британские кредиты помогали строить железные дороги сначала во Франции, а затем во всём остальном мире.

«Свободная конкуренция» резко пошла на убыль с середины 70-х гг., в связи с мировым экономическим кризисом 1873 г. и последовавшей длительной депрессией. Экономические кризисы перепроизводства, начиная с 1825 г., повторялись в среднем через 10-12 лет и большей частью в XIX в. были связаны с какими-либо затруднениями в аграрной сфере. Снижение доходов аграриев существенно снижало общую платёжеспособность, поскольку именно сельское население составляло самый большой массив покупателей. Масштабы и продолжительность кризиса 70-х гг. были обусловлены «нашествием» заокеанского зерна, дешевизна которого поставила в труднейшее положение европейских хлеборобов. Как результат, континентальные державы стали вновь «ощетиниваться» заградительными таможенными барьерами, заодно прикрывая и свою промышленность.

Экономический кризис и общеевропейский возврат к протекционизму не был смертельным ударом для Великобритании, поскольку у неё был амортизатор – самая обширная колониальная империя. Ещё до кризиса большая часть английских товаров и капиталов уходила за пределы Европы, а в последней четверти XIX в. процесс переориентации на периферийные рынки резко усилился. Прибыль от вложений в слаборазвитые страны была значительно выше, а если они являлись английскими колониями – то и надёжней. Если экспорт товаров вёл к разорению туземной домашней промышленности (огромное число ручных ткачей в Индии просто вымерло после наплыва фабричных тканей из Англии), то экспорт капиталов создавал нужные для колонизаторов производства. С 1870 по 1900гг. весь национальный доход Великобритании увеличился в 2 раза, а доходы от зарубежных инвестиций – в 9 раз.

В самой метрополии экономический рост стал замедляться, начиная с 80-х годов. Если с 1856 по 1873 гг. среднегодовой прирост ВНП составлял 2.5%, то с 1873 по 1913 гг. – 1.9%. В пересчёте же на душу населения Великобританию опередила даже Франция, которая рассматривалась как самая инертная из великих держав. Частичной утрате динамизма британского развития есть ряд объяснений, помимо того, что производительный капитал перемещался с острова за границу. Это моральный и физический износ технической базы (регулярное обновление которой отнюдь не стимулировалось монопольным превосходством английских производителей - жалко выбрасывать то, что ещё работает и даёт прибыль), упущения в постановке общего и профессионального образования, «джентльменские» наклонности потомков когда-то кипевших энергией первопроходцев индустриализации и т.д.

В любом случае снижение удельного веса Великобритании в мировой экономике было неизбежно, поскольку её конкуренты на континенте, прежде всего, Германия, завершали промышленный переворот на самой передовой технико-технологической основе, сокращали отрыв от лидера по более короткому пути. Крайне важно и то, что длительное превосходство британских производителей на международных рынках задержало их консолидацию, создание монопольных объединений. Для Германии же мощные монополии являлись необходимыми орудиями экспансии. Время доминирования предприятий средних размеров заканчивалось вместе со «свободной конкуренцией и «британским миром».

Снижение производственной динамики Великобритании вовсе не означало, что англичане стали жить хуже, Средний уровень жизни в стране был самый высокий в Европе, а в мире уступал только США. Несмотря на то, что торговый баланс Великобритании стал в конце столетия перманентно отрицательным (импорт превышал экспорт), общий платёжный баланс сводился с плюсом. Превышение импорта более чем компенсировалось прибылями от иностранных капиталовложений, доходами от транзитных перевозок британского флота, платой за посредничество в торговых и банковских операциях, страховыми взносами иностранцев. Притом, что темпы экономического роста снизились, по сравнению с серединой XIX в., они оставались выше, чем в любой другой период английской истории.