Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Рождение индустриального мира.doc
Скачиваний:
14
Добавлен:
21.11.2019
Размер:
714.24 Кб
Скачать

Рекомендуемая литература

Геблер К. История человечества: Америка после открытия Колумба. – СПб.,2003.

Зомбарт В. Очерки из истории развития Северо-Американского пролетариата. – М., 1906.

Невинс А., Комманджер Г. История США: от английской колонии до мировой державы. Нью-Йорк.,1991.

Сайсмонс А. Американский фермер. – Спб., 1906.

Согрин В. История США. – СПб., 2003.

4. Франция - вариант неспешной индустриализации

Лишённая резких ускорений и спадов, делимая на ряд не слишком продолжительных отрезков индустриализация французской экономики заметно отличалась как от спонтанного промышленного переворота в Великобритании, так и от непрерывно нараставшей индустриализации США. В её описании кажется более уместным использование термина «промышленная эволюция», имея в виду не конечные результаты индустриализации, а характер протекания данного процесса. При этом в несуетливой индустриализации Франции можно найти немало общего с капиталистическим развитием менее крупных государств Европы – Нидерландов, Швейцарии, скандинавских стран, не преследовавших целей создания самодостаточного национально-хозяйственного комплекса и обретения имперского величия.

Французские притязания на гегемонию в Европе были дважды в «пух и прах» разбиты в течение XIX века – антибонапартовской коалицией почти всего континента в его начале и Пруссией в 1870 - 1871 годах. Отрезвление, наступавшее после сокрушительных поражений, способствовало тяготению к Великобритании, в сотрудничестве с которой Франция, не теряя статуса великой европейской державы, являлась всё же младшим партнёром. Возможность импорта машиностроительной продукции из первого индустриального государства планеты в определённой мере амортизировала присущий великим державам упор на приоритетное развитие тяжёлой промышленности, обеспечивавшей их военный потенциал.

Французские капиталы в наибольшей для стран такого ранга пропорции воплощались не в прямые инвестиции в национальное производство, а в государственные займы, ускорявшие экономическое развитие тех стран, где их применение сопровождалось большей отдачей, чем на родине. В значительной мере банковский крен французской экономики определялся наименьшей обеспеченностью страны, в сравнении с её ближайшими конкурентами, каменным углем – важнейшим компонентом промышленной революции в XIX веке. Свою роль в формировании специфических черт буржуазной Франции сыграла и инерция социально-экономических процессов, имевших своё начало в рамках феодально-абсолютистского прошлого.

4.1. Глубинные корни французской специфики

В отличие от феодально-периферийной Британии, Франция формировалась как страна классического феодализма. Именно на её территории синтез элементов погибавшего античного мира и приходившего ему на смену германского варварства положил начало феодальной цивилизации. Общественный уклад, стихийно возникший в постантичной Галлии, стал эталоном, образцом для подражания со стороны соседей или экспортировался французскими рыцарями, как это случилось, к примеру, во время норманнского завоевания Англии. Естественность происхождения феодализма, органичное соответствие сословно-корпоративного устройства Франции средневековой реальности определили его особую прочность, способности к консервации, противодействию разлагающим новым факторам.

Главным из них стала реанимация городской жизни: ремесла, торговли и денежного обращения в зрелом Средневековье. Если на Альбионе всё это способствовало консолидации общества против королевского произвола, то во Франции рост городов послужил укреплению королевской власти, её абсолютизации. Французские города вступили в союз с короной против произвола сеньориальной знати. В итоге, всё раздираемое внутренними противоречиями общество оказалось под монаршим каблуком. Франция, не отказавшись от большей части феодального наследия, стала на заре Новой истории и страной классического абсолютизма.

Абсолютизм породил бюрократическую систему управления, пришедшую на смену хаотичному наслоению местных иммунитетов. Потомки горделивого французского рыцарства становились винтиками чиновничьего аппарата. Это ещё больше ослабляло и без того не очень прочную связь дворянства со своими владениями. Если типичный английский дворянин проводил большую часть жизни в поместье, лично занимаясь его обустройством, то его французский собрат оставлял хозяйство на управляющего, стремясь подняться вверх по служебной лестнице, быть ближе не к собственному, а к королевскому двору. Городская светская жизнь на получаемую из сельских владений ренту и королевское жалование составляла жизненный идеал французской верхушки.

Протобуржуазные элементы обретали своё бытие под презрительным взглядом привилегированных сословий и тяжёлым прессом бюрократического всевластия. Занимаясь торгово-ремесленной деятельностью, ростовщичеством и откупами, они всеми силами стремились слиться с аристократией, скупая поместья и титулы, вступая в браки с отпрысками родовитых, но обедневших фамилий и стараясь спрятать все концы своего «бакалейного» прошлого. Если в Англии результатом интеграции аристократизма с предпринимательством стало «обуржуазивание» дворянства, то во Франции – «одворянивание» её деловых кругов. Мещанин «во дворянстве» приобретал и определённую материальную выгоду, поскольку долгое время доходы с феодов налогами не облагались. Сформировавшееся в стане привилегированных предпочтение фиксированной ренте перед связанным с хозяйственными хлопотами предпринимательским доходом долгие времена развращало и «третье сословие». Ситуация, согласитесь, не самая благоприятная для обеспечения преемственности в хозяйственно-предпринимательской среде.

Нажитые капиталы уходили не только на приобретение дворянских званий, но и мест на служебной лестнице. В чиновничьем королевстве купля-продажа должностей, вместе с причитавшимися окладами и привилегиями, осуществлялась открыто, на законном основании и при участии государства. Благодаря этому бюрократическому рынку центральная власть пополняла казну в трудные для неё времена, десятками и сотнями штампуя предназначенные для продажи государственные посты. Новоиспечённый чиновник, субсидировав своей покупкой казну, взамен истраченной суммы приобретал вожделенную, гарантированную государством ренту. Фактически это была разновидность практики покупки облигаций государственных займов, также утвердившейся во Франции.

Вполне логично, что самая мощная в тогдашней Европе бюрократическая машина активно занималась и хозяйственными делами, руководствуясь меркантильными интересами казны. Их реализация не ограничивалась установлением протекционистских пошлин на импорт. Государство взяло под свой непосредственный контроль ряд мануфактур, производящих промышленную продукцию на экспорт, подвергая их деятельность самой дотошной регламентации. Как видно, традиции французского этатизма (etat – государство; политика активного участия государства в экономической жизни общества) имеют давнюю историю.

Однако далеко не всё во Франции укладывалось в нарисованную выше картину. И в Средневековье торговая жизнь не прекращалась в средиземноморских портах. Сама география позаботилась о том, чтобы ближневосточное и североафриканское направления международных контактов Франции сохранили свою значимость до наших дней. Со второй половины XVI в. французы втягиваются в процесс Великих географических открытий: захватывают часть островов в Карибском море, осваивают Канаду, пытаются закрепиться вдоль берегов Миссисипи. На Востоке они пробуют колонизировать Индию, поднимают свой флаг над многими архипелагами и атоллами в Тихом океане.

Закономерным следствием успехов торговой экспансии Франции стал хозяйственный подъём на её Атлантическом побережье, где сходились и расходились дальние океанские пути. Благодаря колониальному товарообороту, в стране возникли новые отрасли производства, работавшие на заморском сырье – хлопке, сахарном тростнике и др. Ф.Бродель для данной эпохи отмечал сосуществование «двух Франций». «Одна из них - морская держава, живая и гибкая, полностью захваченная экономическим подъёмом XVIII в., однако недостаточно связанная с материковой частью страны и полностью устремлённая во внешний мир; другая – континентальная страна, приземлённая, консервативная, привязанная к местным горизонтам…». Но именно второй и принадлежала политическая власть.

Экономическому подъёму XVIII столетия предшествовала длительная стагнация, наблюдавшаяся во всей Европе, за исключением Нидерландов и Англии. В её основе лежала аграрная перенаселённость континента в условиях господства экстенсивных форм хозяйствования. Сверхнизкие доходы земледельцев, составлявших подавляющее большинство европейского населения, не могли обеспечить необходимый сбыт продукции несельскохозяйственного сектора, сдерживали развитие мануфактурной промышленности, в частности. Свою разорительную лепту внесли и европейские войны предыдущего века, в которых французская монархия принимала самое активное участие на беду собственного населения, как всегда и везде призванного расплачиваться за амбиции своего правительства.

Закономерно поэтому, что в основе наступившего подъёма, охватившего все отрасли французской экономики, было, прежде всего, оживление в аграрной сфере. (Косвенным свидетельством этого явилось заметное ускорение роста народонаселения страны, увеличившегося за XVIII в. с 22 до 28 млн. человек). Приоритет принадлежал северным провинциям страны, перенимавшим у соседей из Нидерландов отдельные элементы интенсивных сельскохозяйственных технологий. В других местах прогресс был менее очевиден, но всё же присутствовал. Это подтолкнуло развитие промышленности. Предпосылкой и одновременно следствием общего экономического роста явилось значительное увеличение объёма внешней торговли, колониальной в особенности. Даже развал первой французской колониальной империи после поражения в Семилетней войне не смог воспрепятствовать его росту, и к 1780г. Франция практически сравнялась с Англией по внешнеторговому обороту (правда, в перёсчете его на душу населения внушительное преимущество оставалось за Англией, существенно уступавшей Франции по числу жителей).

Совокупный анализ всех критериев говорит о том, что во второй половине XVIII в. Франция не слишком уступала Великобритании, а по отдельным показателям – и превосходила её, т.е. оба государства находились примерно на одном уровне экономического развития. Впечатляющий разрыв между ними образовался позже, когда набрала силу британская промышленная революция, а Франция вступила на путь социальных потрясений и войн, порождённых Великой французской революцией.

Вместе с тем Ж.Асслэн, сопоставляя в своём превосходном исследовании структуры общественного производства в обеих странах, обратил внимание на крайнюю поляризацию французской промышленной продукции, представленной либо дорогостоящими, высококачественными предметами роскоши, либо намного более грубыми товарами низкого качества. Весьма ограниченным, в отличие от Англии, оказался промежуточный слой продуктов «хорошего среднего качества», производство которых наилучшим образом осуществляется поточным путём, с использованием машинных технологий. Казалось бы - мелочь, деталь. Но «дьявол», как известно – «в подробностях». В данном факте можно прочесть закодированную информацию, во-первых, о существенной разнице социально-экономического расклада в Англии и Франции; во-вторых, о глубинных истоках Великой французской революции; в-третьих, о грядущем отклонении экономического развития Франции от эталонной траектории промышленного переворота в Великобритании.

Притом, что обе страны ещё не перешагнули через индустриальный порог, Англия уже являлась буржуазно-аграрным государством, с быстро растущими средними слоями, теми же фермерами-предпринимателями, предъявлявшими спрос на стандартизированную продукцию фабричного производства. Франция же оставалась аграрно-крестьянской страной с абсолютно преобладавшим сельским населением, которое в массе своей было неспособно платить за добротные фабричные товары. Бедность французского крестьянина, обусловив высокий накал страстей в период социальных потрясений конца XVIII в., не могла быть преодолена в короткий срок никакой революцией. Она явилась главным фактором, определившим замедленные темпы и особенности экономического развития Франции в последующем столетии.

Описания бедственного положения крестьян во времена, предшествовавшие Великой революции: их эксплуатации феодалами и абсолютистско-чиновничьим государством, паутины ростовщических процентов, раскинутой над убогими хозяйствами, содержатся в любом учебнике истории. Подчеркнём только, что сельское хозяйство для Франции имело ещё большую значимость, чем для соседних стран. Практически вся её история была вынесена на плечах крестьянства, обеспечивавшего изысканную жизнь привилегированных сословий, блеск государственного фасада, нужды французской промышленности и почти ничего, кроме унижений, не получавшего взамен.

Сознавали ли это в правящих кругах? Вполне. И считали естественным. На их век хватит, а дальше – «хоть потоп». Могли ли они в должной мере понять, что такое голод; оценить опасность, исходящую от затоптанных ими же людей? Сомнительно. Сытый голодного не разумеет. Мария-Антуанетта, впоследствии казнённая вместе со своим мужем, королём Франции, узнав, что у населения нет хлеба, порекомендовала кушать пирожное. «Демократическую оппозицию» в стране куда больше интересовали свободы слова, чем позорные условия жизни кормильцев страны. Кое-кто уже рассматривал крестьянство как материал и орудие для реализации собственных утопий.

Правда, в эпоху Просвещения появилась кучка интеллектуалов, считавших сельскохозяйственный труд единственно производительным, а развитие аграрной сферы – залогом процветания всей страны. Исходя из этого, они требовали приоритетного внимания именно сельскому хозяйству, проведения такой политики, которая бы в максимальной степени способствовала экономической свободе земледельцев и гарантировала достаток трудолюбивым аграриям. Разделявших эти взгляды людей впоследствии назвали физиократами («физио-кратос» в переводе с греческого языка – «власть природы»), а при их жизни, во Франции – просто экономистами. Ф.Кенэ и А.Тюрго стали виднейшими представителями этой научной школы, подобно классикам английской политэкономии отвергавшей аксиомы меркантилизма. Призванный возглавить финансы Франции А.Тюрго попытался рядом реформ воплотить свои теоретические подходы в практику, устраняя формальные барьеры для развития общенационального рынка. Таким образом, сознательную буржуазную модернизацию Франции начал сам абсолютистский режим, но история не дала ему времени на её завершение. Возможность мирной, эволюционной трансформации была утрачена в результате величайшего взрыва накопленных за многие столетия социальных противоречий, усугубленных резко ухудшившейся конъюнктурой.

Великой французской революции предшествовал глубокий финансово-экономический кризис, развернувшийся на фоне общего разлада всей системы общественных отношений в феодально-абсолютистской стране. Ухудшение жизненных условий стало заметным в результате «пирровой» победы Франции в союзе с восставшими американцами над Великобританией. Отомстив, таким образом, извечным обидчикам, французское правительство истощило до предела государственную казну, восполнить которую пыталось путём интенсификации налоговых сборов со всех слоёв населения (само по себе это свидетельство отхода от принципов феодальной привилегированности), что и привело к всеобщему недовольству. Гнев народа, обусловленный его крайним обнищанием, достиг «точки кипения» к 1789 г. после трёх неурожайных лет.

Революционный опыт Франции способствовал выведению грустного умозаключения о том, что революции готовят философы, осуществляют - фанатики, а пользуются их плодами - проходимцы. Идеология социального переворота действительно вынашивалась интеллектуальной элитой страны в течение всего XVIII столетия. Французское Просвещение сформировалось под сильным влиянием английского и имело своим ориентиром либеральный строй, установившийся в соседнем государстве. Однако, в сравнении с английским Просвещением, установки французских мыслителей носили более абстрактный, умозрительный характер и в меньшей степени были пригодны к практическому воплощению.

Мировоззренческую платформу революции составили представления о наличии неотчуждаемых, «естественных» прав человека, прежде всего – на собственность, договорном происхождении и характере государственной власти. В абстрактном виде данные установки не вызывали принципиального неприятия даже у «просвещённых» монархов, к числу которых можно отнести и казнённого короля Франции. (Настоящий тиран не допустил бы такого «Просвещения» в своей стране). Поэтому либеральная Европа с ликованием встретила декларирование этих постулатов в исторических документах Революции. Но по мере того, как воплощались эти прекрасные принципы в реальную революционную практику, первоначальная эйфория сменялась недоумением, а затем – ужасом. Впрочем, этот разговор может надолго отвлечь от основного русла нашего исследования.

С «чисто экономической» точки зрения, важен сам факт исторической молниеносности, с которой французская революция покончила с главными пережитками феодального прошлого страны: сеньориальным землевладением и личной, внеэкономической зависимостью крестьянства, цеховыми ограничениями промышленной деятельности, формальными барьерами для беспрепятственного развития торговли и формирования общенационального рынка. Всё это соответствовало перспективам ускоренной капитализации страны. В то же время плебейская интерпретация лозунга «Свободы, Равенства и Братства», безусловно, способствовало развёртыванию экономического и массового физического террора якобинцев, что могло бы послужить предостережением нашим отечественным революционерам, но стало для них руководством к действию. Сменивший якобинцев режим фактически прямого политического господства финансовой олигархии также оказался недолговечным, подготовив почву для диктатуры Бонапарта.