6.2. Реформы Мейдзи – модернизация по-самурайски

Итак, одно из важнейших обстоятельств, приведших к смене государственного строя Японии, было связано с её принудительным «открытием» великими державами. Однако разрушители сёгуната, как вскоре выяснилось, вовсе не собирались закрывать двери для иностранцев. Напротив, они их распахнули настежь, подчеркнув свою готовность не только торговать, но и учиться на самых передовых образцах западной цивилизации.

Решение этой задачи существенно облегчалось тем, что победителям не пришлось преодолевать у населения, да и у себя самих чувства ненависти и отвращения к заморским капиталистическим ценностям, чужому образу жизни, которые неизбежно формировались в колониальных и полуколониальных странах. Япония никогда не относилась ни к первым, ни ко вторым. В предшествующую доиндустриальную эпоху её лишённая экзотических богатств территория просто не представляла интерес для колонизаторов, какой они испытывали к Индии, Китаю, Островам Пряностей. В дальнейшем же её суверенность не слишком надёжно, но всё же оберегала конкуренция между великими державами, ревниво следившими за экспансионистскими успехами друг друга.

По сути ничего особенно страшного не произошло и после того, как сёгунат заставили открыть Японию для внешней торговли. Навязанные низкие (5 %) торговые пошлины, конечно, делали беззащитными отечественных производителей перед наплывом фабричных импортных товаров, но страна не столь уж много и производила промышленной продукции. Было неприятно, что этого добились демонстрацией военной силы, но ни американцы, ни европейцы от этого не стали хозяйничать в Японии так же, как они это делали в своих колониях или в том же почти парализованном Китае. Больше всего раздражение вызывала неподвластность иностранцев японскому суду, но она достаточно быстро была устранена с официальным принятием императорским правительством норм международного права, выработанных западной цивилизацией.

Окружавшие императора молодые, честолюбивые самураи были уже поколением, выросшим в условиях отмирания сёгуната, знакомым с достижениями Запада, научившимся их уважать, не падая ниц и не убегая от «паровоза». Новое правительство всемерно поощряло обучение и стажировки молодёжи за границей, особенно в части знакомства с передовыми промышленными технологиями, организацией государственного управления, торговлей, финансами и военным делом. В самой Японии были созданы школы по западному образцу, различного рода курсы «переподготовки», где преподавали иностранные педагоги и специалисты. При этом правительство вовсе не собиралось превращать страну в «Новую Голландию» или «Новую Англию». Любезно приглашая и приветствуя иностранцев, власти, вместе с тем, устанавливали жёсткие сроки их пребывания в стране.

Общая установка заключалась в том, что Япония должна была, не выделяя никого конкретно в качестве идеала, вобрать в себя всё самое лучшее из всех стран западной цивилизации. В результате сознательных заимствований административная структура стала аналогичной французской, армия – прусской, флот - британскому, а промышленные и финансовые технологии в наибольшей мере были переняты у США (хотя Банк Японии непосредственно создавался по модели Национального банка Бельгии). Предпринятая модернизация должна была обеспечить условия для ускоренного капиталистического развития страны, перевода её на индустриальные рельсы главным образом для завоевания статуса великой державы. При этом, не игнорируя гуманитарные ценности Запада, его демократические элементы, политическая элита Японии была не склонна превозносить их самостоятельную ценность, прагматично относясь к либерализму, как к одному из необходимых средств, ведущих к грядущему величию «страны восходящего солнца».

Административная реформа имела своей непосредственной целью устранить саму возможность продолжения феодальных распрей, гасившихся сёгунатом чисто полицейскими методами. Император ликвидировал феодальные уделы даймё, их наследственные привилегии (официально – «по их собственной просьбе»). Отныне страна состояла из губерний и префектур, во главе с назначаемыми из центра чиновниками. Последние отбирались из числа наиболее толковых представителей прежней знати. На первый взгляд, сформированная бюрократическая система управления была ничем не лучше любой другой системы такого же рода – китайской, к примеру, создававшей огромные трудности развитию капитализма в Поднебесной. Однако новоиспеченные самураи-чиновники ещё просто не постигли всех грязных правил бюрократических проволочек и коррупции, да и понятие самурайской чести не было для большинства из них пустым звуком. Поэтому, несмотря на элементы традиционного кумовства, новый аппарат в целом оказался способен к реализации реформационных устремлений правительства.

«Самурайский набор» в администрацию нового государства определился, скорее, за неимением лучшего. Общий же курс Мейдзи заключался как раз в устранении прежней сословной системы. Оказавшимся не у дел феодалам, взамен их прежних привилегий, были предложены пенсии от государства. Но уже в 1876 г. их фактически вынудили «добровольно» отказаться от них и получить разовые отступные в размере пенсий за 5 – 14 лет вперёд. При этом половину выкупа составили государственные облигации, которые можно было капитализировать в предпринимательской деятельности. Тем самым государство предоставило ещё один реальный шанс прежней элите начать «трудовую буржуазную жизнь», и многие (естественно – не все) им воспользовались. Другие закрепились на государственной службе, в армии и на флоте, а некоторые «растворились» в низах.

Колоссальное значение в определении контуров грядущего капиталистического развития в период радикальных преобразований имеет то или иное решение аграрного вопроса. В научной литературе не раз подмечалось, что при всей своей специфике земельные реформы в Японии в наибольшей степени имели сходство с «прусским путём» сельскохозяйственной эволюции. Общим, во всяком случае, был исходный принцип утверждения частной собственности на землю – она закреплялась за теми, кто мог на ней эффективно хозяйствовать. В наибольшем выигрыше оказались предприимчивые, зажиточные крестьяне, освобождавшиеся от земельной ренты в пользу даймё (за что последним и назначили пенсии от государства). Они получили возможность за весьма умеренный выкуп стать полноценными собственниками – производителями товарной продукции. Разрешение свободной купли-продажи земли способствовало тому, что многие едва сводившие концы с концами крестьянские хозяйства полностью утратили свои участки, перешедшие либо к японским «кулакам», либо к «новым помещикам» - ростовщикам, занявшимся предпринимательской деятельностью на земле. Утратившие наделы крестьяне либо превращались в арендаторов, либо пополняли ряды пролетариев в городах и сельской местности. С 1873 г. был установлен единый денежный поземельный налог в размере 3 % от рыночной стоимости земли. Денежная форма налога «гнала» на рынок и тех, кому ранее он был не нужен.

В учебной литературе до сих пор преобладает критический подход в оценке аграрных преобразований эпохи Мейдзи, схожий с отношением к «прусскому пути» капитализации сельского хозяйства в целом. В качестве аргументов приводятся факты пролетаризации большой части крестьянства, а также то, что аграрный строй Японии подвергся серьезной переделке по окончании Второй мировой войны. При этом, как правило, признаётся, что аграрная реформа, «при всех её противоречиях, способствовала развитию прогрессивных тенденций в сельском хозяйстве Японии». Приводимые же цифры однозначно свидетельствуют о гигантском прогрессе в аграрной сфере, достигнутом на базе этих реформ. За полтора десятка лет после их начала посевные площади расширились на 9 %. И это произошло в стране, где каждый дополнительный клочок сельскохозяйственных угодий буквально «отвоёвывался» у природы; в стране, где за 150 предшествовавших реформе лет посевные площади вообще почти не менялись. С 1878 по 1898 гг. общий объём продукции аграрного сектора увеличился чуть ли не в 3,6 раза (последняя цифра, приводимая в известном вузовском учебнике Т. М. Тимошиной, нам представляется всё же завышенной, как и отмеченный там же рост посевных площадей не на 9, а на 40 %). Производство шёлка-сырца увеличилось в 5 раз с 1868 по 1893 гг., а его продажа давала до трети совокупного экспортного дохода страны. Ускоренный рост японской индустрии базировался на очень даже внушительном сельскохозяйственном прогрессе.

Собственно индустриального сектора накануне Мейдзи в Японии практически не было. Его ещё предстояло создать. Наряду с домашними промыслами и ремесленничеством, несельскохозяйственное производство осуществлялось на мануфактурах, число которых, правда, заметно выросло к окончанию токугавского периода. (В конце XVII в. в Японии насчитывалось 33 мануфактуры, а в те же времена в России – не более 15). В самом начале Мейдзи власти без колебаний отменили все цеховые ограничения, препятствующие развитию конкурентных начал в промышленном секторе. Но при всей важности этих мер, устанавливавших новые правила игры на экономическом фронте, они не могли сразу изменить преимущественно купеческую натуру японских предпринимателей, перевести их энергию в производственную сферу. Правительство же долго ждать не хотело и на государственные средства принялось создавать самые современные, «образцовые», предприятия, налаживая с помощью иностранных специалистов их работу. В 1870 г. был создан Департамент промышленности для управления разраставшимся государственным хозяйством. Одновременно он выполнял функции инновационного центра, способствовавшего внедрению достижений западной науки и техники в отечественное производство.

В 1880-е гг. удельный вес непосредственно государственного сектора в промышленности стал сокращаться: правительство пошло на распродажу собственных, в том числе и прибыльных предприятий старым купеческим домам, часто реализуя их по сильно заниженным ценам. (В России царь Пётр старался «сбагрить» купцам убыточные казённые мануфактуры). До сих пор нельзя с полной уверенностью сказать - являлись ли такие действия частью изначального плана модернизации Японии (если он существовал вообще), или к приватизации подтолкнули конкретные трудности с финансированием и бюрократическим управлением государственным имуществом, пропорционально нараставшие по мере его увеличения. В конечном счете, государство оставило за собой часть военного производства и телеграфную сеть, отдав остальное в частные руки. Получив от правительства нормально функционирующие, высокодоходные предприятия, новые хозяева, естественно, продолжали шлифовать их работу (а не стремились «втихую» распродать их оборудование, как это часто происходило в годы постсоветской приватизации в нашей стране).

Большой массив промышленного производства в стране осуществлялся под контролем нескольких семейных кланов, вышедших из старых купеческих фамилий и тесно связанных с государственными структурами – Мицуи, Мицубиси, Ясуда, Фурукава и др., с давних пор их финансировавших. Каждая из этих корпораций (дзайбацу) вела многопрофильную деятельность, являясь самостоятельной финансово-промышленной группой, производя все возможные виды товаров и услуг, которые приносили прибыль. Государственное предпринимательство на этом направлении органически срасталось с корпоративными структурами, находящимися под особым покровительством властей, получавшими от них выгодные заказы, налоговые льготы и прямые субсидии. Разумеется, и конкретные чиновники, оказывавшие такие услуги бизнесу, не оставались без «благодарности» с его стороны. В дальнейшем этот сплав государственной бюрократии и семейных кланов играл всё более зловещую роль в истории страны, препятствуя её демократизации и способствуя её милитаризации. При всём том, что в данном секторе не производилось большинство промышленных товаров, именно его интересы закладывались в основу внешней и внутренней политики страны.

В тех сферах, где требовались особо масштабные капиталовложения, государство продолжало выступать в качестве основного инвестора, привлекая при возможности и иностранный капитал. Английским компаниям, к примеру, разрешалась организация концессий в угледобыче. Всем инвесторам из-за границы был открыт доступ к участию в железнодорожном строительстве. Приток зарубежных средств шёл и по линии государственных займов, но всё же по ряду причин роль иностранных капиталов в индустриализации Японии оказалась меньшей, чем в экономически-периферийных странах Европы (в той же России) или в Америке.

Средний и мелкий бизнес процветал в тех сферах, которые не требовали больших первоначальных вложений и достаточно быстро приносили прибыль – в производстве товаров массового спроса, в текстильной и пищевой промышленности. Развитие именно этого сектора вызвало восхищение стойких сторонников экономического либерализма на Западе, увидевших в нём классику свободного предпринимательства. Предпринимательство в этих сферах, действительно, характеризовалось максимально высоким уровнем свободы, вытекавшей не только из принципиального курса правительства на развитие конкурентных начал в этих отраслях, но и из меньшей укоренённости цеховых устоев в общественной жизни Японии, в сравнении с Западной Европой. Это распространялось не только на сферу взаимоотношений предпринимателей между собой, но и на характер их взаимоотношений с рабочими.

Конфуцианские идеалы, накладываясь на капиталистические формы хозяйствования, повсеместно рождали особую модель взаимоотношений - патернализм, копирующую модель патриархальной семьи, с безусловным подчинением младших членов (рабочих) - старшим (предпринимателям). Эта модель не совпадала полностью с цеховыми традициями на Западе и была прямо противоположна западному индивидуализму, фиксирующему формальное равноправие нанимателей и нанимаемых, ограничивающему подчинение непосредственно производственным временем и предусматривающему чёткий контракт по найму – определение характера выполняемой работы и размера её оплаты. Неформальность японского патернализма, напротив, предполагала, что опека старших над младшими не заканчивается за воротами предприятия, распространяется на все стороны жизни последних, как забота родителей о детях. «Дети» же (рабочие и служащие) обязаны трудиться «не за страх, а за совесть», не требуя «чрезмерного» вознаграждения; верить на слово своим хозяевам, что те их не обидят при расчёте и т.п.

Современная Япония демонстрирует принципиальную дееспособность патерналистской модели, рождающей крепко спаянные производственные сообщества. Однако в рамках рассматриваемого нами периода неформальные союзы предпринимателей с их рабочими, без сомнения, являлись союзами «всадника и лошади». Пользуясь безропотностью японских пролетариев и полупролетариев, их хозяева устанавливали предельно низкую оплату труда на своих предприятиях при максимально продолжительном рабочем дне, достигавшем 16, а то и более часов (в те времена самурай-начальник мог и «по-отечески» посечь провинившегося - физические наказания практиковались достаточно широко). Тенденция не только к относительному, но и к абсолютному обнищанию пролетариев в Японии не имела существенных, нейтрализующих её противовесов, и уровень реальной зарплаты в стране продолжал падать даже в годы бурного экономического подъёма, начавшегося в 1880-е годы.

Справедливость требует сказать, что и большинство японских предпринимателей в это время отнюдь «не погрязло в роскоши», стремилось в максимально возможной степени направить заработанную прибыль на расширение производства. Уровень инвестиционной активности в стране был необычайно высоким, причём в кратчайшие сроки радикально менялась сама структура инвестиций (в пользу производственной сферы) – удельный вес капитала, инвестированного в промышленность только за период 1884 – 1892 гг. увеличился с 4,9 до 24,6 %, почти в 5 раз! Высочайшая инвестиционная активность создавала возможность обеспечивать не менее высокие темпы прироста ВВП, которые не становились отрицательными даже во времена циклических кризисов, а в среднем были значительно выше общемировых или даже западноевропейских, составляя около 3 % в 1870 – 1913 годы.

Нельзя не отметить и то, что особенно быстрыми темпами наращивалось производство оружия, росли все отрасли, непосредственно связанные с военной сферой. Военные расходы составляли 36 % государственного бюджета пока ещё не очень богатой державы. Гипертрофированное развитие оборонной сферы часто сопутствует особо быстрому общему производственному росту. Так было и во Втором, и в Третьем Рейхе, так было и в годы сталинской индустриализации в нашей стране. Если в гражданских отраслях серьёзным тормозом к дальнейшему наращиванию производства могут послужить проблемы со сбытом произведённой продукции, то военную продукцию гарантированно принимает или производит само государство. Но жизнь населения, естественно, не улучшается оттого, что государственные склады до самого верха наполняются снарядами и патронами. Война в таких случаях является вполне закономерным потребителем накопленных арсеналов.

Новая Япония, без сомнения, была милитаристским государством, очень рано вступившим на путь агрессии. Её первой жертвой стал бессильный в те годы Китай. Правящая элита Японии рассматривало его и соседнюю Корею как важнейший источник природных производственных ресурсов, недостаток которых становися «ахиллесовой пятой» японской экономики. Одновременно гигантский Китай составлял безграничный рынок сбыта для японской индустрии, которая на нём могла помериться силами с европейскими и американскими конкурентами. Захватив Корею и получив права на беспрепятственное открытие собственных предприятий на китайской территории, японцы получили и внушительную контрибуцию с Китая, 90 % которой было опять же направлено в военно-промышленный комплекс для подготовки к следующей войне, на этот раз с царской Россией. Милитаризм, как и протекционизм, также обладает способностью к самовоспроизведению!

Несмотря на значительные успехи в деле индустриализации, к началу XX столетия Япония оставалась преимущественно аграрной страной, две трети населения которой проживало в сельской местности и было связано с сельским хозяйством. В основе экспорта оставались шёлк-сырец, чай, рис и другие продукты сельского хозяйства. Импорт значительно преобладал над экспортом, поскольку страна была вынуждена ввозить не только необходимое для развития промышленности оборудование, но и большую часть сырьевых ресурсов. Перманентную разницу между ввозом и вывозом товаров отчасти компенсировало добывавшееся в стране золото. Уровень жизни населения в это время был значительно ниже, чем в Западной Европе или в Америке.

Вместе с тем, динамика основных экономических показателей однозначно свидетельствовала о том, что индустриальная трансформация в стране шла чрезвычайно высокими темпами. Прежде всего, стремительно росло число мелких и средних предприятий в сфере переработки сельскохозяйственного сырья, текстильного производства. Применяя отдельные машинные технологии, большинство предприятий такого рода сохраняли и черты мануфактурной стадии развития индустрии, широко используя ручной труд, поскольку рабочие руки в это время в стране стоили недорого. За некоторым исключением их продукция не могла конкурировать с фабричной продукцией Запада на его собственных рынках. Невысокие жизненные стандарты, низкие доходы и низкий покупательный спрос в самой Японии также притормаживали развитие данной сферы, неоднократно создавая кризисы перепроизводства. В этом плане подкреплённая военным превосходством экспансия японской продукции в близлежащие страны Азии была неизбежной. Уже в начале XX в. японские товары преимущественно мануфактурного типа составляли 74 % корейского и 60 % маньчжурского импорта. В эпоху, когда Запад уже делал акцент на вывозе капиталов в колониальные и полуколониальные страны, Япония ускоряла своё экономическое развитие преимущественно за счёт вывоза товаров за границу, а не повышения внутренней покупательной способности населения.

Несмотря на то, что 90 % производства японской промышленности составляла продукция текстильной и пищевой отраслей, в стране неуклонно поднимались и базовые отрасли индустрии, внедрявшие не только паровые двигатели, но и самые современные электрические машины. Темпы развития этих отраслей были самыми высокими в мире, хотя по валовому производству Япония ещё продолжала значительно уступать лидерам индустриализации. Недостаточность собственной сырьевой базы уже к началу XX столетия обозначила контуры трудоёмкой модели экономики страны, наиболее рациональной в данных условиях. Производство готовой стали в стране, к примеру, превосходило выплавку чугуна в самой Японии, ставшей вывозить его из-за границы. Морской характер страны логично порождал особый упор на развитии гражданского и военного флота, с самого начала способствовал высокой степени интеграции в систему мировых экономических связей.

В предпринятом обзоре, безусловно, нашли отражение не все факторы, определившие специфику уникально быстрой индустриально-капиталистической трансформации Японии. Некоторые из них в модифицированном виде продолжают действовать и в сегодняшней Японии (недостаточность собственной сырьевой базы, традиции патернализма в трудовых отношениях). Другие - определили особенности японской экономики только в период её прорыва в индустриальное сообщество (высочайший уровень внутренних инвестиций, узость внутреннего потребительского рынка, повышенная агрессивность к соседям).

Среди неназванных факторов, срывающих мистический налёт с японской проблематики, мы приберегли «на десерт» важнейший – сравнительно высокий уровень грамотности населения в стране, ещё в годы сёгуната превосходившей по этому показателю Южную и Восточную Европу, в том числе и Россию. Принимая одним из первых в мире (1872 г.) решение о всеобщем начальном образовании, правительство Японии символизировало своё понимание исключительной важности «человеческого фактора», позволившего этой стране в следующем веке подняться на самую вершину мировой экономики.