Рекомендуемая литература

Асслэн Ж. Экономическая история Франции с XVIII в. по наши дни. – М., 1995.

Бродель Ф. Что такое Франция: В 2 кн. – М., 1994.

Смирнов А. Империя Наполеона III (от истоков к современному бонапартизму). – М., 2003.

Черников Г. Экономика Франции: Традиции и новейшие исследования. – М., 2002.

5. Германия: слагаемые отсроченного подъёма

Промышленный переворот в Германии начался позже, чем в Англии, Бельгии или Франции и поначалу осуществлялся по выработанным в данных странах схемам. Однако во второй половине XIX в. германская промышленность совершила колоссальный рывок и, в свою очередь, открыла новые перспективы индустриализации хозяйственной жизни, связанные, в частности, с её электрификацией. Германии были присущи и те черты, которые сопутствуют спонтанному капиталистическому развитию (сближавшие её с передовыми западноевропейскими странами), и те, что были свойственны государствам, целенаправленно ломавшим свои традиционные структуры в интересах буржуазного прогресса (России, Японии и др.). Поэтому её можно рассматривать и как одну из последних стран первой волны индустриализации, и как одного из лидеров «второго эшелона» развития капитализма.

Промежуточному месту Германии в общем процессе становления индустриальной цивилизации вполне соответствовала её расположенность в воронке геополитического размежевания Европы на Запад и Восток. Это сейчас кажется странным, что даже в начале XX столетия индустриально могущественной Германии её североатлантические соседи отказывали в праве считаться органической частью западного мира. Причиной тому было существенное отличие общественной атмосферы кайзеровской Германии от гражданского духа, царившего в «старых» очагах буржуазной демократии. Это различие закладывалось в сложных перипетиях формирования единой немецкой нации и государства и не могло не отразиться на облике германского капитализма.

5.1. От этнокультурной общности - к общему государству

В раннем и зрелом Средневековье уровень хозяйственного развития в границах современной Германии был не ниже, чем у её западных соседей. Купеческие богатства северонемецкой Ганзы, южногерманских городских ярмарочных центров – Нюрнберга, Аугсбурга и др. не ослепляли только ещё больше преуспевавших итальянских негоциантов. Относительное отставание немецких земель стало явственным на завершающем этапе феодализма. По ряду причин «Священная Римская Империя Германской Нации» оставалась весьма аморфным политическим образованием, состоящим из нескольких сотен беспрерывно ссорившихся и мирившихся отдельных государств. Большинство их по размерам были сопоставимы с современными районами, а то и с сёлами. Интересы наиболее крупной австрийской монархии Габсбургов всё больше смещались от собственно немецких земель в сторону итальянских и славянских. В это же время на территории Франции уже завершалось преодоление феодальной раздробленности, складывалась централизованная монархия. Определилось ядро даже беднейших в Западной Европе пиренейских королевств, не говоря уж о вполне сложившемся английском национальном государстве.

Во многом поэтому немцы не смогли включиться в процесс заокеанской экспансии, снять «сливки» с Великих географических открытий вместе со странами, расположенными на Атлантическом побережье Европы. В какой-то мере Германия разделила судьбу итальянских городов-республик, экономическое лидерство которых также пошло к закату по мере смещения основных торговых маршрутов из европейских морей на просторы Океана. Тем не менее общее оживление хозяйственной жизни Европы в XVI в. коснулось и немецких земель, в которых В.Зомбарт отмечал подъём «предпринимательского духа».

Рост протобуржуазных элементов в Германии способствовал тому, что она стала родиной протестантизма, послужившего мощным орудием крушения устоев традиционного общества в соседних странах. В самой же Германии опустошительные религиозные войны закончились компромиссом, оставившим конфессиональную принадлежность подданных на усмотрение их властителей. К политической раздробленности добавилась и религиозная разобщённость. На севере страны с тех пор возобладали протестанты, Юг же остался преимущественно католическим.

Вместе с тем одним из позитивных моментов, связанных с Реформацией, стало укрепление культурной общности германского населения Империи, говорившего на сильно отличавшихся друг от друга диалектах. Перевод М.Лютером Библии с латинского ознаменовал рождение литературного немецкого языка, на котором формировалась общенемецкая культура при отсутствии политической и религиозной сплочённости в стране. Значение этого для будущего немецкого единения переоценить просто невозможно. Если «Империя», хоть и не такая уж «Римская», всё же была, то «Германская Нация» существовала только как феномен культуры, не имевший зримой земной опоры.

Довольно быстро восстановившаяся хозяйственная жизнь в первой половине XVII в. оказалась вновь парализованной, на этот раз Тридцатилетней войной, которая опять же велась в основном на земле Германии. В сравнении с гулявшим все эти долгие годы смерчем грабежей и насилия, чинимых переходившими с одной стороны на другую наёмниками, поблекли даже ужасы военных лет предшествовавшей эпохи. Заключённый в 1648 г. Вестфальский мир фактически ничего не изменил в устройстве страны, ещё на два столетия закрепив её положение не столько субъекта, сколько объекта международной политики более сплочённых соседей.

В это время на её территории пышно расцвёл «мелкодержавный» вариант абсолютизма, носителями которого являлись многочисленные местные правители – герцоги, курфюсты, маркграфы и пр., рассматривавшие своих подданных как богоданный материал для социального экспериментирования. Среди сделанных «открытий» было и «военное животноводство» - целенаправленное «выращивание» юношей на продажу в иностранные армии. Торговля подданными вообще считалась делом житейским. Один из мелких властителей «не мелочась» продал всё (!) население своей земли. Каков же был масштаб «издержек» военных действий на германской территории, если население в целом предпочло послушание таким правителям активному сопротивлению им? Далеко не надумана связь между вошедшей в фольклор немецкой дисциплинированностью, почитанием любого мундира и закреплённой на ментальном уровне памятью об ужасах анархии военного лихолетья. После них любая, более-менее устойчивая власть воспринималась как подарок.

Вместе с тем геополитические обстоятельства предопределили не только общие черты, но и существенные различия в облике отдельных частей германского конгломерата. На Юге ещё тлели очаги ярмарочного торга, бурно кипевшего в те времена, когда тамошние города служили связующим звеном между Балтикой и Средиземноморьем. На граничащем с либеральной Данией Севере не пропали бесследно традиции свободолюбивой Ганзы. Западные, рейнские, земли издавна испытывали влияние соседней, более «продвинутой» Франции. Для всех трёх частей было характерно наличие хозяйственно-самостоятельного крестьянства; не быстрый, но неуклонный рост удельного веса его капитализировавшейся верхушки – гроссбауэров («больших» крестьян)

Меньше оптимизма вызывала картина, открывавшаяся к востоку от Эльбы, где практически безраздельно восторжествовали юнкеры (местные помещики), обладавшие почти абсолютной властью над своими крестьянами. Именно здесь наиболее полно было реанимировано крепостничество во «втором издании», когда о нём уже и не помнили в большинстве западноевропейских стран, да и в самой Германии можно было без калькулятора подсчитать его осколки. Однако разгром массовых крестьянских выступлений в период Реформации и опустошительные последствия Тридцатилетней войны способствовали тому, что потерявшие последний инвентарь селяне часто сами «записывались» за тем или иным помещиком, помогая тем самым «феодальной реакции»

Ярким свидетельством перехода хозяйственной инициативы от крестьян к поместному дворянству являлось преобладание барщины над оброком. Причиной же подъёма предпринимательской активности военного сословия была усилившаяся коммерциализация повседневной жизни. Торжество барщины в производстве товарного хлеба, объясняется и тем, что юнкеры не чурались знакомства с передовыми технологиями, обеспечивавшими более высокую отдачу на обширных барских запашках, чем на традиционных крестьянских наделах. Мощным стимулом помещичьего предпринимательства стал дефицит зерновых в предындустриальных Нидерландах и Англии. Открывшиеся здесь рынки сбыта сельскохозяйственной продукции были, естественно, недоступны для мелких производителей, крестьян, даже если бы у них и оставались какие-то излишки.

Течение Эльбы символично разделяло Германию на Запад и Восток так же, как оно делило на две ветви всю европейскую цивилизацию. Именно на восточной окраине Запада сформировалось ядро прусского государства, заставившего о себе говорить всю Европу после стремительного и абсолютно циничного захвата у Австрии Силезии, положившего началу общеевропейской Семилетней войне в середине XVIII столетия. Дальнейшая история подтвердила, что с возвышением Пруссии наступил конец безраздельной австрийской гегемонии в германских делах, что у Габсбургов появился мощный соперник в деле «собирания немецких земель» – прусская королевская династия Гогенцоллернов, которой и было суждено объединить под своим скипетром то, что мы сейчас называем Германией.

Основными владениями Гогенцоллернов были Бранденбург (со столицей в Берлине) и Восточная Пруссия (ныне Калининградская область РФ), не соприкасавшиеся границами друг с другом. Государства такого рода не являлись редкостью ещё и в XVIII в., унаследовавшем династический принцип формирования «отечеств» у феодальной классики. Редкостью было то, что прусское «лоскутное» государство, в отличие от множества других, не распалось, а продолжало расти в течение всех поколений Гогенцоллернов. Этот объективный факт отчасти подтверждает обоснованность восторгов перед административными талантами коронованных представителей данного семейства.

Простое выживание «лоскутной» монархии прямо зависело от наличия всегда находящегося «под ружьём» войска, готового в любую минуту выступить против любого потенциального противника. Содержание многочисленной регулярной армии требовало устойчиво крупных финансов, а те, в свою очередь, формировались в результате скрупулёзной фискальной деятельности прекрасно выученного и вымуштрованного чиновничества. Армия, Финансы и Чиновничество являлись тремя столпами, на которых покоилось всё здание прусской монархии. Ещё современники иронизировали, что в Пруссии, в отличие от других стран, не армия существовала для страны, а страна была предназначена для содержания армии. Ирония - иронией, но другого пути к сохранению государства у пруссаков не было. Понятно также и то, что традиции прусско-юнкерского милитаризма не могли улетучиться и после объединения Германии.

Начиная со сказочно везучего героя Семилетней войны - Фридриха Великого, практически все Гогенцоллерны на троне были хорошо образованы, не чужды идеям Просвещения и Прогресса, считали своим долгом вразумлять подданных, подводить их к идеально организованному обществу. Фридрих II, к примеру, настолько не верил в разумность своих граждан, что посылал солдат наблюдать за культурой яблочных плантаций, разведению которых в Пруссии придавал большое значение. Он лично планировал фабрики, которые следовало основать и даже количество рабочих для них. Культ беспрекословной дисциплины и образцового порядка в прусской армии ставился идеалом и в гражданской жизни. Это способствовало особо прочной консервации старых цеховых правил промышленной деятельности, их законодательному оформлению, не допускавшему никаких лазеек для предпринимателей.

Отлаженная «до последнего винтика» прусская государственная и военная машина была вне конкуренции в Германии, в кругу себе подобных, однако позорно спасовала перед победоносными армиями Наполеона Бонапарта. Великий полководец и его маршалы заняли свои посты не в силу знатного происхождения, а благодаря Революции, востребовавшей их личные доблести и таланты. Менее подверженные церемониальному муштрованию французские гренадёры были проникнуты национальным духом, которого не было в войсках центральноевропейских монархий. В результате, как не без злорадства, писал Г.Гейне: «Наполеон дунул – и Пруссии не стало». Пруссия на самом деле осталась – безжалостно урезанная, униженная, низведённая до ранга второстепенной державы. А вот шансы на объединение Германии одно время, казалось, растаяли совсем.

Перекраивая политическую карту Германии, Наполеон расколол общественное мнение страны как минимум на две полярные позиции. Склонные к либерализму круги с восторгом отнеслись к тем антифеодальным мероприятиям, с которыми была связана французская экспансия. Особенно заметен был дрейф на Запад пограничных рейнских земель, издавна находившихся под сильным французским влиянием. Однако в других областях первоначальная эйфория стала испаряться, когда выяснилось, что императорской Франции значительно важней выкачать из Германии деньги, нежели осчастливить её демократическими порядками.

Затянувшееся хозяйничанье французов в Германии объективно усиливало популярность патриотических лозунгов. Националистические идеи общности интересов всего немецкого населения, до сих пор остававшиеся достоянием предельно узкого круга интеллектуалов, стали стремительно расти вширь, выходя из собственно культурной сферы на уровень конкретных политических действий. Их эпицентр находился как раз на востоке, в Пруссии, где извлёкшей выводы из горького поражения части административного аппарата удалось убедить корону в необходимости проведения прогрессивных реформ буржуазного толка для того, чтобы укрепить страну. Фактически впервые в Германии настоялась небезопасная для соседей смесь национализма, буржуазного прагматизма и полуфеодального авторитаризма, которая ещё многие десятилетия будет определять стратегию страны. В 1807 г. в Пруссии была начата аграрная реформа, при всей своей ограниченности подрывавшая феодальный строй в деревне, а вскоре после этого введённый порядок лицензирования промышленной деятельности положил конец всевластию городских цехов.

С окончанием наполеоновских войн ситуация в Германии существенно изменилась. Вместо бесславно скончавшейся ещё раньше «Священной Империи» был образован Германский Союз, насчитывавший уже не сотни, а десятки пропорционально более крупных государств. Падение авторитета насмерть перепуганных Наполеоном Габсбургов делало маловероятным создание в будущем «Большой Германии» под их руководством и включение в её состав австрийских владений, компактно населённых негерманскими народами. Зато существенно поднялся престиж Пруссии в силу её активной роли в освободительной войне. Кроме того, союзники по антибонапартовской коалиции вознаградили королевство солидным приращением к его территории новых областей.

Вплоть до начала 30-х гг. на территории Пруссии и ряда сопредельных государств шёл небыстрый, с отдельными отступлениями, процесс буржуазного реформирования. (Важным стимулом к его ускорению послужила новая революция во Франции). Нараставшая во всех слоях общества тяга к общегерманской консолидации оказалась в том же русле, что и насущные направления буржуазной перестройки. Они подпитывали друг друга. Ярчайшим образом связь между ними высветилась в создании межгосударственного Таможенного Союза (1833 г.).

Материальным фундаментом формирования нации как таковой является общее экономическое пространство, включённость деятельности товаропроизводителей в единую систему национальной экономики, создающую общий рынок. Экономико-географическое разнообразие отдельных областей Германии объективно благоприятствовало установлению между ними торговых связей, выходу последних на уровень долгосрочной кооперации. Этому препятствовали унаследованные от феодального прошлого искусственные барьеры, ограничивавшие свободу торговли внутри отдельных владений, с одной стороны, и присущие любому государству структуры, контролирующие внешнеторговый оборот - с другой. Устранение первых всегда шло в русле общих буржуазных преобразований и являлось сугубо внутренним делом каждого более-менее самостоятельного государства. Та или иная настройка вторых прямо зависит от межправительственных соглашений, отражающих интересы договаривающихся сторон.

По мере либерализации условий предпринимательской деятельности внутри германских государств всё актуальней становился вопрос о координации их внешнеэкономической политики, иначе говоря – о начале экономической интеграции. В самом деле, полным абсурдом было то, что товар из одного конца Германии подчас было дешевле доставить на край Европы, чем в другой конец страны, поскольку при пересечении нескольких границ отдельных немецких государств каждый раз нужно было уплачивать пошлины. В границах Таможенного Союза полностью ликвидировались пошлины за провоз собственных товаров для всех государств-участников. Умеренный общий тариф (10 %) был установлен на импортную продукцию из других стран. Тем самым «начинающих» германских промышленников слегка прикрыли от разрушающей их бизнес дешевизны зарубежной продукции, прежде всего, британской машинной индустрии.

Функционирование Таможенного Союза, охватившего преимущественно север страны, не только способствовало хозяйственной консолидации германских земель, укреплению личных контактов между населением, ускоряющих формирование любой нации, но и отрепетировало их общежитие в рамках будущего единого государства. Закономерно, что инициатором и «вдохновителем» таможенного соглашения была Пруссия. Именно в Берлине формулировалась стратегия и происходила настройка текущей деятельности всего механизма экономического сотрудничества. В целом Таможенный Союз оправдал возлагавшиеся на него надежды. (Нечто подобное намечалось создать между бывшими республиками СССР в период его распада. Однако совместные декларации до сих пор остались преимущественно на бумаге. Несоразмерность результатов предопределила противоположность векторов национального самоопределения – к объединению в Германии и разъединению в нашей стране).

Происходившие в разных сферах общественной жизни процессы сводились, тем не менее, к одному знаменателю – созданию условий для слияния германских государств в единое политическое образование. Вопрос к середине XIX в. заключался лишь в сроках и способах объединения, от которых зависел характер будущей германской державы. Теоретически объединение страны могло произойти «снизу» - в результате победы буржуазно-демократических сил в отдельных монархиях и реализации внятно выраженной воли населения полновластными представительными учреждениями.

Такая возможность, казалось, возникла с очередной революцией (1848 г.) во Франции, получившей продолжение в ряде европейских стран, в том числе и в Германии. Однако слабость германской буржуазной демократии, вытекавшая из недоразвитости местного капитализма, не позволила её использовать. Наступивший вскоре спад революционной волны во всей Европе оставил только один реальный путь к объединению – посредством «железа и крови», через победоносные войны юнкерско-капиталистической Пруссии с внешними противниками германского единства (австрийскими Габсбургами и новой французской империей). Разгром армий Наполеона III (1870 – 1871 гг.), в котором, наряду с главной ударной силой – прусскими войсками, приняли активное участие и вооружённые силы других германских государств, поставил последнюю точку в объединительном процессе. В образованной Германской Империи (Втором Рейхе) Гогенцоллерны добавили к титулу королей Пруссии кайзерство (верховную власть) над всей Германией. Избираемый населением Рейхстаг, вотируя законы и утверждая бюджет, не контролировал, однако, состав и текущую работу имперского правительства, ответственного только перед кайзерами. Главой общегерманского правительства - канцлером, стал главный демиург объединения Германии «сверху» - О. Бисмарк, человек, воплотившей в себе помноженные на личный гений типичные черты прусского юнкерства.