Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Рождение индустриального мира.doc
Скачиваний:
14
Добавлен:
21.11.2019
Размер:
714.24 Кб
Скачать

Рекомендуемая литература

Индустриализация: исторический опыт и современность. – СПб.,1998.

Камерон Р. Краткая экономическая история мира от палеолита до наших дней. – М.,: 2001.

Козлов В. Предындустриальное развитие Западной Европы: очерки по истории экономики конца XV – середины XVIII вв. - Барнаул, 2004.

Котта А. Капитализм / Ревуар Ж. Рыночная экономика. – М., 1995.

Маркс К. Капитал. – Т.1 // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. – Т.23.

2. Британия на пути к индустриальной гегемонии

Великобритания стала первой страной, перестроившейся на индустриальный лад. Уникальность английской промышленной революции была предопределена её первородством, спонтанностью протекания при отсутствии целенаправленного руководства этим процессом в общенациональном масштабе. Иначе и быть не могло во времена глобального господства аграрной экономики и полной неизведанности открывающихся за её пределами перспектив. Осознание совокупной значимости происшедших на рубеже XVIII – XIX вв. перемен как необратимого переворота в самих основах общественной жизни пришло уже «по факту». Даже гений экономической науки А.Смит, будучи современником начального этапа промышленной революции, не зафиксировал её как таковую.

Стихия британского рынка осуществила промышленный переворот в исторически сжатые сроки, без «научно-обоснованных» правительственных директив и «митингового энтузиазма». Государственным учреждениям страны хватило мудрости не подстёгивать органично шедший процесс, а сосредоточиться на обеспечении благоприятных условий для эффективной работы конкурентных сил рыночной экономики, регулировании новых социальных проблем.

Завершение промышленного переворота в Великобритании превратило её прежнее лидерство в предындустриальной Европе в настоящую гегемонию на мировой сцене. «Pax Britannica» (британский мир) означал в XIX в. не только индустриальное, торговое и военно-политическое превосходство разросшейся по всему свету Империи, но и то, что господствовавшие на Альбионе либеральные правила экономической игры возобладали в международных связях, породив феномен «эпохи свободной конкуренции»

2.1. «Чисто английский» заряд свободы

Необратимое и безостановочное шествие промышленного переворота началось с Англии. С давних пор подчинив Уэльс, постепенно превратив в свою внутреннюю колонию Ирландию и окончательно присоединив в 1707г. Шотландию, Англия стала наиболее развитой и благополучной частью Соединённого Королевства Великобритании и Ирландии (ныне – только Северной Ирландии). Именно здесь вызревавшие в недрах предындустриальной экономики силы машинного производства впервые вырвались на простор. В скором времени смерч английской промышленной революции втянул в себя Шотландию и Уэльс, встряхнул континентальную Европу и устремился к дальним заморским территориям.

Приоритет Англии в развёртывании индустриальной революции практически ни у кого не вызывает сомнений. Отдельные попытки связать начало промышленного переворота с протоиндустриальной Голландией, развитием металлургического производства на территории ещё не возникшего бельгийского государства и даже с королевскими мануфактурами Франции не следует воспринимать слишком всерьёз. Как правило - это лишь вполне простительные уловки авторов, стимулирующих внимание читателей к их собственным предметам исследований.

Закономерность английского лидерства многократно доказана рядом поколений историков. Наверное, нет ни одного сколько-нибудь значимого нюанса в географии и истории Альбиона (от островного положения страны до постановки страхового бизнеса или особенностей налогообложения), который не объявлялся бы предпосылкой британского триумфа, не нашёл своей ниши в том или ином пасьянсе доказательств его неслучайности. Расширять их перечень – нечем, сокращать – незачем (в конце концов, «ничто на Земле не проходит бесследно»), а вот попытаться упорядочить – стоит.

Во-первых, различимость отдельных этапов промышленного переворота предполагает, что определённые аспекты британской жизни имели неодинаковое значение на тех или иных отрезках процесса. Так, например, английские банки или достижения науки явно не дали первотолчок к перевооружению текстильной промышленности Англии. В то же время правительственный протекционизм, оберегая молодые побеги британской индустрии в начале переворота, исчерпывал себя по мере его завершения.

Во-вторых, полезно развести прямые предпосылки промышленной революции и тот комплекс обстоятельств, который придал неповторимый колорит именно британскому пути к индустриальному обществу. Очаги протоиндустриализации в отдельных европейских странах были залогами их индустриального будущего в каких бы формах оно не пришло. Разница же самих форм определялась спецификой исторического пути конкретных государств, сложившихся политико-правовых режимов, социальных отношений, общественной атмосферы, геополитического расклада. Именно эти слагаемые, обусловившие британский тип промышленного капитализма будут в центре нашего внимания.

Квинтэссенцией английской уникальности можно считать высокий уровень свободы, гарантий прав собственности, сочетавшихся с развитием подлинно национальной производящей экономики, включённой в мировую сеть торговых обменов на правах одного из главных её «соучредителей». Именно это сочетание обеспечило быстроту и радикальность промышленного переворота в Англии, либеральный имидж английского капитализма в рассматриваемый период. Первая буржуазная страна, Голландия, не стала лидером индустриализации во многом потому, что ничем не ограниченная свобода торговли препятствовала формированию национально-государственного экономического пространства. Основная масса голландских капиталов устремлялась в сферы международной торговли, чисто финансовых спекуляций. Экономическое могущество Амстердама носило космополитический характер и было мало связано со всей территорией Нидерландов. Англия же предстала перед миром как мощная держава, населённая сплочённой нацией, гордой своими свободами и сознающей свои общие интересы.

Корни британского феномена уходят во времена германского освоения римского «наследства». Современное имя большой остров в Атлантике получил от римлян, называвших бриттами его кельтское население. Британия была одним из последних крупным приобретений Рима, и она же одной из первых освободилась от его владычества. Завоёванная легионерами Цезаря земля оказалась на самом краю античного мира и имела слишком мало времени, чтобы вкусить все прелести рабовладельческой цивилизации. При первых же признаках тотального натиска варваров римские гарнизоны сами покинули Альбион, чтобы помочь спасти более ценные части разрушавшейся Империи.

Их место заняли германские племена англов, саксов (чем они отличались между собой - сейчас уже никто точно не скажет) и ютов, устроившиеся на самых плодородных почвах юго-восточной Англии. В образовавшихся королевствах лучше сохранились патриархальные, «военно-демократические» черты германского варварства, чем у родственных франков на континенте, поскольку оккупированная ими Галлия (Франция) подверглась в своё время большей романизации. Это способствовало здесь более быстрому росту феодализма, чем в Англии.

Функцией англосаксонских королей было не издание новых законов, а обеспечение порядка на основе традиций, сложившихся в родовом обществе. Привившиеся на континенте элементы кодифицированного Римского права с его претензией на абсолютность подведения любой ситуации под букву того или иного закона не оказывали существенного воздействия на судебную практику в Британии. Решения судей определялись здесь общим духом правовой традиции, элементарным здравым смыслом и прецедентом (примером) разрешения похожего конфликта в прошлом. Опора на прецедент до сих пор составляет отличительную черту правовой системы Великобритании и отпочковавшихся от неё стран, обеспечивая большую гибкость правовых норм, плавность их эволюции в соответствии с меняющимися условиями жизни.

Лениво протекавший процесс феодализации Англии получил резкое ускорение после её завоевания норманнами. Унаследовавшие отчаянность своих северных прародителей – викингов и вкусившие плоды классического феодализма, новые завоеватели поначалу отнеслись к покорённому населению как к быдлу, обязанному обеспечивать им безбедную жизнь и военные авантюры во Франции, которую они продолжали считать своей родиной. Англия была всего лишь «дойной коровой». Перелом в настроениях нормандских королей Англии и знати произошёл лишь после того, как они утратили большую часть своих владений на континенте. Волей-неволей пришлось свыкаться с мыслью, что другой отчизны, кроме Англии, у них нет. Прежняя пропасть между саксами и норманнами быстро ушла в прошлое так же, как до этого исчезли различия между англами, саксами и ютами. Новый десант (XIV в.) Эдуарда III во Францию состоял уже не из норманнов и саксов, а из англичан, живо откликнувшихся на призыв улучшить своё благосостояние за счёт соседей. В конечном счёте, островитянам пришлось покинуть континент и это стимулировало благоустройство собственной страны.

Но ещё раньше, в 1215 году, саксонские и норманнские бароны при поддержке купечества, проявив «классовую солидарность», заставили подписать незадачливого короля Иоанна Безземельного «Великую Хартию Вольностей», которую принято считать поворотным пунктом в английской истории. Конфликт был вызван «превышением должностных полномочий» монархом, взимавшим чрезмерные налоги и беззастенчиво экспроприировавшего поместья неугодных вассалов. Поэтому содержание Хартии не выходило из рамок феодального права. Напротив, она требовала от сюзерена скрупулёзного исполнения норм взаимоотношений с подданными. Гарантируя защиту купечеству от произвольного обложения, Хартия в то же время провозглашала неприкосновенность собственности и самой личности «свободного человека».

Наверное, стоит рассматривать «Великую Хартию» не как источник английской свободы, а как исторический документ, раскрывающий преемственность взаимоотношений общества и власти на Альбионе, в сравнении с абсолютистскими порядками, установившимися позже на континенте. В континентальной Европе короли укрепляли свою власть, заключая союз с горожанами против феодальной вольницы. В Англии же землевладельцы повели горожан на защиту традиционных свобод. Именно этот социально-политический альянс создавал реальную, а не бумажную преграду тирании.

С момента подписания Хартии английские монархи одновременно и нарушали её положения и придерживались её принципов. Нарушали потому, что «этого требовали обстоятельства» - срочно нужны деньги для войны, не было сил дождаться решения суда (ещё неизвестно какого), чтобы покарать изменника и т.п. Действовали же в соответствии с её пунктами не оттого, что почитали сей документ (сомнительно, что они его вообще читали), а потому, что таков был «естественный порядок», не ими заведённый. Население достаточно равнодушно, а то и сочувственно относилось к репрессивным выходкам своих правителей против опальных царедворцев (это ваши проблемы; не надо было высовываться). Люди терпели и отдельные нарушения по части налогов (значит, так надо). Было бы неправильно приписывать тогдашнему британскому обществу его сегодняшнюю нетерпимость к произволу власти.

Однако даже самые буйные из монархов понимали, насколько опасно перегнуть в своём произволе. Континентальные самодержцы в критической ситуации могли рассчитывать на регулярную армию, находившуюся под их командованием. Альбион в ней не нуждался. Войны на континенте англичане предпочитали вести купленными армиями союзников. Колониальные войска находились там, где им и положено было находиться – в колониях. Непревзойдённый британский флот не мог быть защитником на суше. Разъярённые обыватели просто смели бы, в случае чего, немногочисленную королевскую стражу. Волна народного протеста не раз заставляла давать «задний ход» даже самых необузданных монархов. Наибольшим уважением пользовались те властители, кто умел отступить, не дожидаясь выплеска недовольства, вроде как по собственному почину, не потеряв лица.

Получается, что английским монархам было далеко до абсолютизма своих коллег на континенте. Но ни один европейский самодержец не мог рассчитывать на такую искреннюю, всенародную поддержку, которую получала королевская власть при острой угрозе Альбиону. Когда испанцы собрали «Великую Армаду» против Англии, заключённые в её тюрьмах пуритане молились за здравие своей притеснительницы Елизаветы. А пуритане были не те люди, которых можно было заподозрить в лицемерии или в низкопоклонстве перед властью. На запрос правительства: какие силы мог бы предоставить Лондон для обороны, городской Совет пожелал узнать – а сколько нужно? Узнав, что необходимо ещё 15 кораблей и 5000 вооружённых людей, лондонцы, посовещавшись, «нижайше просили Её Величество принять 30 кораблей и 10000 человек с полным вооружением».

Можно считать, что к началу буржуазной революции Англия уже была Островом Свободы и приближалась по ряду параметров к стандартам правового государства, к конституционной монархии, не имея, правда, ни тогда, ни сейчас особой Конституции. Но её конкретные законы и неформальные правила общественного поведения более чем компенсировали отсутствие такового документа.

Во-первых, вместе с королевской властью с XIII в. действовали парламенты, утверждавшие законы, регулировавшие количество и размеры налогов. С феодальных времён были сильны органы местного самоуправления, самостоятельно решавшие локальные вопросы. Весь бюрократический аппарат даже к началу XVIII в. насчитывал не более 1200 чиновников (во Франции – 40 тыс.). В стране существовали независимые (относительно, конечно) суды, не склонные считать мнение «начальства» истиной в последней инстанции. Более того, не желая брать грех на душу, судьи часто оправдывали виновных, если по закону последним грозило жестокое наказание, несоразмерное (по мнению судей) с их проступками.

Во-вторых, в сравнении с большей частью Европы, Англия отличалась веротерпимостью. В Средние века она давала пристанище для гонимых религиозных меньшинств со всего континента. Волны антисемитизма не обошли Альбион. Но опять же, в сравнении со зверствами в других странах, принудительная высылка некрещеных с её территории выглядела почти «цивилизованным актом». Не породила массового кровопролития и направляемая монархами Реформация. Сама государственная англиканская церковь, её вероучение и обрядность представляли компромисс между католичеством и радикальным протестантизмом. Лишь самые ортодоксальные сторонники католицизма или непримиримых течений протестантизма ощущали себя париями.

В-третьих, в стране не существовало непроходимой пропасти между отдельными сословиями и социальными группами. Ещё феодальная война Йорков и Ланкастеров (Алой и Белой розы), сопровождавшаяся тотальным самоистреблением старинной аристократии, широко распахнула двери для продвижения наверх выходцев из непривилегированных сословий. Рыцарское звание получали за определённые (не только военные) заслуги, а разбогатевшие простолюдины просто обязывались покупать дворянство. В то же время младшие чада самых родовитых фамилий не могли рассчитывать на наследование титула и постоянно пополняли ряды непривилегированных. На скамейках Палаты Общин вместе могли сидеть городские бакалейщики и сыновья пэров Англии. Как выразился английский историк Т.Маколей: «наша аристократия была самой демократичной, а демократия – самой аристократичной».

В совокупности специфические черты английского общества создавали достаточный уровень свободы, прежде всего – экономической, для развития рыночных начал в хозяйственной жизни. Проницаемость социальных перегородок обеспечивала мобильность капиталов, возможность их перемещения между торговлей, сельским хозяйством и промышленностью. Предубеждения против любой коммерческой деятельности с давних пор развеивали сами монархи, приторговывавшие оловом, шерстью и сукном, а для «нового дворянства», джентри и сквайров, «хозрасчёт» был условием существования. Отсутствовали серьезные препоны и для миграции рабочей силы: недолго просуществовавшее крепостничество без следа исчезло ещё в Средневековье; остатки феодальной патриархальщины добивали сами землевладельцы – уже к XVI в. исчезла крестьянская община. Сопротивление цехов преодолевалось путём формирования «частных рынков» и «рассеивания» мануфактурного производства по сельской местности.

Всё это отнюдь не свидетельствует о случайности английской буржуазной революции, которая, конечно, не могла возникнуть на «ровном месте», как и Великая французская. Однако специфику первой создавало то, что она выступила в защиту традиционных норм против их нарушения монархом, в то время как французские революционеры требовали отмены старых закостеневших порядков. Это различие во многом объясняется периферийностью английского феодализма, поздно начавшего своё формирование и рано заразившегося «бациллами» товарно-денежных отношений.

Спровоцированная Карлом I революция уже не могла ограничиться восстановлением прежнего порядка. Она пошла дальше, ликвидируя и те заскорузлости в общественном устройстве, которые при эволюционном пути могли бы просуществовать ещё какое-то время. Конфисковав земли «старосветских» сторонников короля, революция расширила пространство для капитализации сельского хозяйства. Гораздо жёстче стал режим протекционизма, защищавший интересы национальных производителей и т.д.

Вместе с тем события показали, что никакая революция не способна освободить народ в большей степени, чем он к этому готов. В противном случае свобода легко превращается во вседозволенность, анархию и новое рабство, а равенство и братство в бесконечную схватку за передел собственности и социальное панибратство, когда «из грязи» лезут прямо в «князи», не считая нужным учиться искусству управления у прежней элиты. К счастью для Англии, её постреволюционное руководство сумело разглядеть эту опасность: вернуло армию в казармы, согласилось с реставрацией Стюартов, сохранением Палаты Лордов и других институтов, ставших предохранителями от чрезмерного радикализма. В итоге английская революция не перевернула мир «до основания», а модернизировала старую государственную машину для более плавного движения по капиталистическому пути.

Традиции английских свобод получили чёткую правовую основу. Парламент стал работать на постоянной основе, принимая законы, осуществляя систематический контроль над деятельностью правительства, формированием и расходованием государственных средств. Это способствовало упорядочению бюджета, поскольку преобладавшие в Палате Общин депутаты «от коммерции» хорошо знали счёт деньгам. По решению парламента была проведена денежная реформа, уникальная тем, что все потери от замены старых - «неправильных» монет на новые - «правильные», взяло на себя государство. Персональную благодарность англичане выразили лорду И.Ньютону, тогдашнему директору Монетного Двора, не допустившему никаких махинаций в ходе реформы.

Особое внимание новый режим уделял спецификации прав собственности. С этой целью проводились масштабные парламентские проверки обоснованности прав землевладельцев. Если до революции все землевладельцы номинально считались держателями королевской земли, то в послереволюционной Англии они и юридически стали безусловными собственниками своих угодий. Высшим деянием революции стало принятие «Билля о правах» (1679 г.), утвердившего личную неприкосновенность англичан и гражданское равенство всех перед законом.

В эпоху буржуазно-демократических революций конца XVIII – XIX вв. на континенте Великобритания, сохраняя свою монархию и аристократию, по-прежнему оставалась страной самых полных экономических свобод, наиболее наглядным воплощением ценностей либерализма. Демократизация английской политической системы, расширение круга избирателей, в частности, осуществлялись мирным, реформистским путём, постепенно, но неуклонно, по мере социально-экономической трансформации, вызревания тех или иных противоречий в обществе.