2.2. Спонтанный ход индустриальной перестройки

Прологом общенациональной перестройки и сердцевиной начального этапа промышленной революции в Англии стала сквозная механизация хлопчатобумажного производства. Знаменательно, что прорыв состоялся в отрасли, которую никак нельзя считать исконно английской: хлопок-то на Альбионе не растёт. В Средневековье лёгкие восточные ткани были экзотикой даже для феодальной элиты. Ситуация стала меняться в результате открытия морского пути в Индийский океан, в особенности после того, как англичане, проигнорировав «права» португальских первопроходцев, обустроились на побережье Индостана. Прямые торговые связи с Южной Азией привели к значительному снижению цен на восточные товары, что, в свою очередь, резко расширило круг их покупателей, включивший в себя низы английского общества. В XVII в. хлопчатобумажное производство на основе импортируемого сырья развернулось и в самой Англии, но ввоз готовых тканей из-за границы продолжал расти.

Хлопковые и шерстяные ткани в большой степени являются взаимозаменяемыми товарами. Поэтому увеличение продажи первых сокращало объём реализации вторых. Однако сукноделие как важнейшая традиционная отрасль Англии пользовалось особым покровительством государства. И хотя «не шерстью единой» жила к началу XVIII столетия Британия, совместное лобби овцевладельцев и переработчиков шерсти смогло использовать «административный ресурс» - провести парламентский запрет на ввоз в страну хлопковых тканей. Как обычно, корпоративные интересы (производителей и продавцов сукна в данном случае) были отождествлены с национальными. Запрет ввоза мотивировался тем, что он «неизбежно наносит вред Королевству,…выкачивает из него деньги и лишает работы людей»

Однако закон не запрещал в принципе продажу хлопковых тканей, как это подчас делалось с «суровой простотой абсолютизма» в соседней Франции. Не для того англичане проливали кровь в революции, чтобы государство определяло, что им носить. В итоге, запрет на импорт дал сильнейший импульс развитию собственного хлопчатобумажного производства, искусственно отстранив от английского рынка иностранных конкурентов. Обладай англичане нашей любовью к профессиональным праздникам, то дату принятия этого запрета они бы пометили в календарях красным цветом, как «День работников хлопчатобумажной промышленности».

Дальнейшее развёртывание хлопчатобумажного производства шло на фоне состязания с изготовителями шерстяных тканей. Английское сукноделие базировалось на отечественном сырье и располагало полной поддержкой власти, многие служители которой имели прямое отношение к этому бизнесу. Владельцы же хлопчатобумажных мануфактур не принадлежали к сливкам британского общества, не ждали особых «милостей» от правительства, которыми оно осыпало родное детище - сукноделие. Новая отрасль была скорее падчерицей, пользовавшейся протекционистским прикрытием «на общих основаниях».

Но положение «Золушки» означало и отсутствие правительственной регламентации внутри отрасли, по причине которой был утрачен первоначальный динамизм в сукноделии. Кроме того, новая отрасль, являясь порождением складывавшегося мирового рынка, изначально создавалась на мануфактурно-капиталистической основе, не имела цехового прошлого и, следовательно, не была стеснена отжившими правилами. В итоге хлопковые предприятия были лучше подготовлены к безжалостной конкурентной борьбе, следствием которой стал быстрый технический прогресс.

Само существование хлопчатобумажной промышленности прямо зависело от удешевления её продукции, возможного на пути технологического обновления производственного процесса, его рационализации. Направление рационализации подсказала технологическая простота хлопчатобумажного производства, предоставившая хорошие возможности для применения простейших механических устройств. (В историко-экономической литературе не раз высказывалось предположение, что не будь хлопчатобумажного производства как такового, промышленная революция могла быть отсрочена на несколько десятилетий). Весь производственный цикл в отрасли разделялся на две стадии – прядение и ткачество. Ускорение работы в одном подразделении стимулировало инновации в другом. Изобретённый в 1733 г. механиком Д. Кеем «летающий» челнок вдвое ускорил работу ткача и тем самым увеличил спрос на пряжу. «Ассиметричный» ответ последовал в 1764 г. в виде механической прялки «Дженни» Д.Харгривса, заменявшей труд уже нескольких человек. Его вызов был принят священником Э.Картрайтом, создавшим в 1785 г. ещё более производительный механический ткацкий станок и т.д.

Параллельно с совершенствованием машины-орудия шёл поиск оптимального её двигателя. В 1769 г. парикмахер Р.Аркрайт создал прядильную ватер-машину, а ещё через несколько лет С. Кромптон усовершенствовал мюль-машину для выработки тонкой хлопковой ткани. Но, как выяснилось позже, судьбоносное значение для перехода к фабричному типу производства имели усилия по совершенствованию парового двигателя, начатые ещё в 1725 г. Т.Ньюкоменом и продолженные во второй половине века Д.Уаттом, который и вошёл в историю как изобретатель универсального парового двигателя.

Обращает на себя внимание минимальная наукоёмкость изобретений. Внедрявшиеся приспособления были настолько просты, что вполне могли принадлежать предшествовавшим эпохам. Даже опыты с использованием силы пара имели предысторию со времён эллинистического Египта. Собственные научные разработки эпохи Просвещения за редким исключением не создали интеллектуальной базы промышленной революции на её раннем этапе. Куда большую роль сыграл сам дух эпохи, подвергавший сомнению прежние аксиомы и стремление к новаторству, проникшее в самые толщи хозяйственной жизни. Не странно поэтому, что среди авторов важнейших изобретений мы видим механиков-самоучек, священников и просто смышленых мастеровых. Последние есть в любое время в любой стране, но в крепостнической России они от беспросветности жизни и желания «утереть нос заносчивому Альбиону» могли, подобно Левше у Н.Лескова, утешаться подковкой блох. Хрестоматийным является и пример с паровой машиной гениального И.И. Ползунова, оказавшейся ненужной в докапиталистической России. Скорость, с какой изобретения повсеместно внедрялись в Англии, была прямо пропорциональна накалу конкурентной борьбы на внутреннем рынке страны.

Не последнюю роль в подъёме изобретательской деятельности сыграли материальные стимулы. В 1710 г. в Великобритании был принят первый в мире закон об авторском праве. Прялка «Дженни» Д.Харгривса рассматривалась среди многих других изобретений, предложенных после того, как «Общество поощрения искусств и промышленности» установило награду за разработку эффективной прядильной машины. Бывало, что изобретатели оставались и без вознаграждения, но такое случается и сегодня. Формирование патентного дела способствовало учащению краж интеллектуальной собственности не только из тщеславия, как раньше, но и из корысти. Одним и первых и самых громких скандалов был связан с лишением патента фабриканта Р.Аркрайта, бывшего парикмахера, укравшего идею модернизации ватер-машины у плотника Хейса.

Конкретные факты не подтверждают также постулат о «первоначальном накоплении, как необходимой предпосылке развёртывания промышленной революции. Дешевизна простейших приспособлений, многократно увеличивавших при этом производительность труда, делала излишним предварительное ограбление кого-либо, будь то заморский абориген или отечественный крестьянин. Подавляющее большинство свободных капиталов и во второй половине XVIII в. по-прежнему шло мимо промышленности, в торговлю, сельское хозяйство, финансовые операции (правда, заметно увеличились инвестиции в транспортную инфраструктуру, что существенно ускорило ход промышленного переворота в дальнейшем). Как уже отмечалось, промышленный переворот Великобритания встретила с серьёзными ограничениями на акционерную форму предпринимательской деятельности, централизующую отдельные капиталы. То, что данный факт не слишком волновал промышленников, также свидетельствует о достаточности их индивидуальных капиталов.

При самой развитой по тем временам финансовой системе промышленники редко прибегали к банковскому кредиту. Средства для расширения производства черпались в основном из «честно заработанной» капиталистической прибыли, которая у первопроходцев промышленного переворота могла измеряться даже не сотнями, а тысячами процентов! Будущий «утопист-практик» Р.Оуэн начал свой бизнес в Манчестере с сотни фунтов в кармане, а через 20 лет выкупил долю своих партнёров за 84ооо ф.ст. При таких сверхприбылях действительно можно впасть в утопию, но, в капиталистической рыночной экономике долго так продолжаться не может.

Быстрый рост фабричного производства хлопчатобумажных тканей в XVIII в. отнюдь не означал передышки в технической перестройке в следующем столетии. Напротив, завершение механизации основных операций стимулировало её на других участках производственного процесса, старые машины повсеместно сменялись более производительными новыми. Как результат, с 1785 по 1885 гг. потребление хлопка сырца и, соответственно, выпуск хлопковых тканей в Великобритании увеличились в 50 раз, при снижении в 12 раз средних издержек на их производство. При значительном снижении цен и нормы прибыли доходы фабрикантов росли за счёт резкого увеличения объёма продаж, первоначально на внутреннем, а затем и на внешних рынках. Дешевизна предложения – мощный фактор расширения спроса. Но он всё же не безразмерен, и с определённого времени падение прибыльности приводит к переливу капиталов в другие сферы.

Технический переворот в хлопчатобумажном производстве породил цепную реакцию, коренным образом изменившую «структурную решётку» британской экономики, способствуя росту базовых отраслей промышленности – тяжёлой индустрии. Возникновение машиностроения, перевооружение добывающей промышленности и металлургии составили основное содержание второго этапа промышленной революции в Англии, который можно датировать с начала XIX в. и по 30-е гг. этого столетия.

Взяв для машиностроения такую точку отсчёта, мы неминуемо натыкаемся на резонный вопрос: откуда же брались хлопкообрабатывающие машины в предшествующем столетии? Ответ на него так же прост, как сами станки, с которых начиналась промышленная революция. Их изготавливали механики и мастеровые в подсобках хлопчатобумажных мануфактур. Но рынок был бы не рынком, если бы не откликнулся на стремительно возраставшие потребности в большем количестве и лучшем качестве машин, которые можно было удовлетворить путём специализированного поточного производства последних – создания машиностроительных предприятий. Пример хлопчатобумажной отрасли подсказывал и главное направление снижения себестоимости продукции машиностроения – механизацию производства. Круг замыкался: одни машины стали производить другие. Чем дальше, тем больше Великобритания производила машины и на экспорт.

Рост машиностроения закономерно сопровождался переоснащением металлургии, удовлетворяющей её потребности в дешёвом и качественном железе. Переворот в металлургии выразился в замене «растительной пищи» плавильных печей, древесного угля, каменным углем (коксом), ставшей возможной благодаря открытиям английских предпринимателей – отца и сына Дерби, Г.Корта. В результате нововведений производство чугуна в Великобритании увеличилось с 1790 по 1825 гг. с 80 тыс. до 250 тыс. тонн. Это позволило Альбиону превратиться из крупнейшего импортёра металлов (основными поставщиками железа на остров во второй половине XVIII в. были Россия и Швеция) в столь же крупного экспортёра.

Угля ждала не только металлургия. На нём работали все паровые двигатели страны, им отапливались помещения. К счастью для англичан, запасы этого топлива были огромны не только в традиционных промышленных районах «доброй старой Англии», но и на периферии – в Шотландии и Уэльсе. Проблема топливного обеспечения заключалась главным образом в удешевлении транспортировки угля: в конце XVIII – начале XIX вв. в стране ускоряется строительство каналов, соединявших русла рек в единую водную сеть, твёрдое покрытие получают дороги, прокладываются рельсы, по которым двигают повозки лошади. Паровые двигатели пробуют устанавливать на суднах, а с 1814 г. Д.Стефенсон строит всё более совершенные паровозы. В 1830 г. открыта первая в мире железная дорога протяжённостью более 50 км, соединившая один из крупнейших портов страны Ливерпуль с мощнейшим промышленным центром Манчестером.

Таким образом, предпосылки перехода ко второму этапу промышленной революции во многом были созданы достижениями первого. В большей мере успехи британской экономики стали определяться природными факторами – наличием обильных запасов каменного угля, железной руды и т.п., что способствовало развитию базовых отраслей индустриальной экономики. Но подъём металлургии и машиностроения, в отличие от бума в лёгкой промышленности, требовал несопоставимо больших капиталов и не сулил быстрой прибыли. Финансирование тяжёлой промышленности нуждалось в привлечении как можно большего количества свободных капиталов. Осознание этого привело к отмене в 1825 г. ряда ограничений на создание акционерных обществ. Шире стали использоваться возможности банковского кредита. Тут-то и пригодились накопленные в предыдущие столетия богатства, какими бы ни были их источники. Размеры частных капиталов на острове были настолько велики и мобильны, что индустриализация Великобритании прошла с минимальным, в сравнении с другими странами, участием государства.

Подъём тяжёлой индустрии к началу 30-х гг. XIX столетия позволил авторам Оксфордской Энциклопедии констатировать окончание промышленной революции в Англии. В самом деле, с развитием производства средств производства экономика страны приобрела способность к «самоподдерживающемуся» росту – достигнутые прорывы в одних отраслях стимулировали развитие других. Но если исходить из такого критерия, как динамика экономического роста, то она не только не упала после 1830 г., а продолжала нарастать дальше. Стало быть, революция продолжилась…или нет?

Вплоть до конца XIX столетия мощным ускорителем экономического роста стало железнодорожное строительство, потребовавшее самого широкого распространения акционерных форм аккумуляции капиталов и самого широкого привлечения банковского кредита. При этом Великобритания до сих пор остаётся единственной в мире страной, чья железнодорожная сеть построена исключительно усилиями частных инвесторов, без премий и гарантий со стороны государства. Железнодорожное строительство затребовало огромное количество металла для рельсовых путей и угля для локомотивов, стимулировало дальнейшее развитие угледобычи и металлургии.

Это и есть наглядный пример «самоподдерживающегося» роста, способность к которому британская экономика приобрела не позже середины XIX столетия. Главным экономическим условием данного качества является отсутствие барьеров для перемещения капиталов между отдельными отраслями национального хозяйства, иначе говоря – свобода хозяйственной деятельности. Снижение прибыли в одних отраслях и её рост в других обусловливали соответствующее перераспределение капиталовложений (от лёгкой промышленности - к тяжёлой индустрии и транспорту), как это и должно происходить в нормальной рыночной экономике.