1. 2. Основные научные идеалы

Идеалы‑образцы определяют постановку исследовательских задач. В научной литературе указывают на типичные источники исследовательских проблем: 1) предложения других людей: а) научный руководитель дает своему аспиранту тему; б) специалист советует новичку заняться определенной проблемой; в) спонсор заказывает ученому интересующую его задачу; 2) нахождение проблем в специальной литературе; 3) обнаружение задач в своем личном опыте⁷⁴. Такие способы действительно имеют место, но важно отделить формы передачи готовой проблемы от процесса ее создания. Последнее как раз и представляет собой интерес.

Представители современной герменевтики полагают, что «наивная вера в метод», идущая от естествознания, наиболее остро выявляет свою ограниченность в сфере постановки научных проб­лем. «Не существует метода, который позволил бы научиться спра­шивать, научиться видеть проблематическое»⁷⁵. Якобы Сократ и Платон доказывали, что не «технэ», а искусство вопрошания в ви­де диалогической диалектики порождает содержательные вопросы.

Г.-Х. Гадамер исходит из концепции, которая сводит метод исключительно к логическому инструментарию. Но еще в антично­сти возникла широкая трактовка метода, включающая такие фор­мы как: органон и канон. Если органон преобразует проблемный материал, то метод-канон осуществляет ценностную селекцию зна­ний и тем самым способствует постановке проблем.

К. Попперу принадлежит следующая сентенция: «Важен не метод и не техника, а чувствительность к проблемам». На первый взгляд кажется, что британский философ жестко противопоставил «чувствительность к проблемам» рациональному методу, но дело оказывается в другом. Попперу было важно в данном высказывании подчеркнуть первичную значимость проблемы по отношению к методу ее решения. Можно ли признать существование методов, детерминирующих постановку самих проблем? Позиция Поппера здесь достаточно широка и гибка: «любой метод имеет право на существование, если он приводит к результатам, поддающимся разумному рассуждению». Исследовательская проблема вполне удовлетворяет этим критериям, она формируется как некий продукт акта проблематизации и также подлежит рациональному публичному суду.

Проблема не может избежать универсальной технологии интеллекта. Предметом проблемной оценки могут быть любые когнитивные образования (эмпирический опыт, теории, концепции и т.п.), лишь бы с ними была связана возможность получения новых сведений. В качестве методов оценивания действуют исторически сложившиеся целевые образцы знаний‑результатов. Центральную линию здесь определила логическая культура, в рамках которой возникли ключевые идеалы когнитивной связанности и непротиворечивости. Эти нормы вместе со своими частными и особыми вариантами стали ведущими методами проблематизации. Если некоторое знание в качестве предмета оценивания соответствует образцам, оно квалифицируется в виде нормативного и рационального продукта. Любое отклонение от идеалов расценивается как иррациональное образование. Такие фрагменты знания отделяются от нормальных структур и становятся содержанием проблем.

Исторический характер норм науки. Истоки ценностных идеалов науки тянутся в древние цивилизации и, в частности, в античность. Идеал античной теории, по которому выделялись проблемные фрагменты, имел свои разновидности. Сначала фигурировали натурфилософские учения, которые по современным меркам оцениваются как промежуточный синтез ли­тературных метафор, философского дискурса и естественнонауч­ных догадок. Но кроме них были созданы математические модели в астрономии (Гиппарх, Кл. Птолемей), арифметические концеп­ции (школа Пифагора, Евклид), геометрические системы (софис­ты, Евклид, Аполлоний). В математике возникли специальные иде­алы, такие как: требование точных значений математических вели­чин, исключающее приближенные значения; построение геометри­ческих фигур исключительно с помощью линейки и циркуля. В пло­скости этих ценностных образцов приобрели славу трудноразреши­мых три задачи древности: удвоение куба, трисекция угла и квад­ратура круга. Через всю историю науки идеалом «внутреннего со­вершенства» (А. Эйнштейн) прошла геометрия Евклида. Ее аксиоматико-дедуктивная структура стала образцом для подражания во многих разделах теоретического естествознания и гуманитарных дисциплин (этика Б. Спинозы).

Античные идеалы познания оказались независимыми от религии и знание стало не предметом веры, а продуктом публичного и критического об­суждения. Практика демократического суда и искусство риторики потребовали разработки основ доказательства и логической аргу­ментации. Особое внимание к внутренней структуре знания было еще и обусловлено сменой ценностной ориентации познания. Прак­тически ориентированному мнению (doxa) античные мыслители противопоставили чисто умозрительную теорию (episteme). Уста­новка на знание ради самого знания позволила преодолеть узкий прагматизм рецептурных правил. Отвлечение от влияния эмпирии стимулировало развитие концептуального сознания, что привело к выработке стиля свободного и гибкого мышления. Конечно, сле­дование идеалу интеллектуального созерцания нередко оборачива­лось спекулятивными вымыслами. Но при всех издержках как раз здесь формировался ценный опыт теоретической проблематизации и гипотезирования.

В древнекитайской космологии при описании небесных движе­ний использование мифологем жестко нормировалось. Идеал тре­бовал сохранять некогда избранную схему объяснения. Поэтому ученые разрабатывали изощренную технику вычислений, пригод­ную для утилитарных нужд, но шедшую в ущерб развитию теорети­ческого мышления. Такой путь привел китайскую астрономию к I в. в полосу стагнации⁷⁶. По иным стандартам действовали древ­негреческие мыслители. Проблема закономерного космоса стави­лась и решалась ими с привлечением обилия разных мифологиче­ских схем и философем. Так, при конструировании динамической модели космоса Гераклит использовал мифологему небесного ста­диона. «Колесница Солнца» достигает поворотных столбов (точек равноденствия), поворачивает обратно и завершает циклическое движение под наблюдением космического судьи. Этот образ мер­ного движения варьировался военной метафорой (воюющие сторо­ны уравновешиваются Аресом), экономическим смыслообразом (кредитор и должник связаны общим соглашением), образами ре­ки и человеческого тела. Такие вариации существенно расширяли поле проблемного мышления и проблематизация велась с позиции комплексного критерия оценки завершенности познания.

Для древневосточных мудрецов мифы и обычаи были незыбле­мыми священными установлениями. Это отношение античные мыс­лители пересмотрели. Под влиянием социокультурных факторов (демократический образ жизни полисов) сформировались такие идеалы познания, согласно которым мифологемы были оценены в виде проблемного материала, подлежащего рациональной переделке.

Для характеристики формы небесных тел и траекторий их дви­жения античные астрономы выработали каноническое представ­ление о круге (сфере). Если перемещение звезд выражалось прос­тыми кругами, то видимые движения Солнца, Луны и планет опи­сывались более сложными видами геометрии кругов: гомоцентри­ческие сферы (Евдокс, Аристотель), схемы эпициклов и эксцентри­ков (Гиппарх, Птолемей, Аполлоний). Идеал круга служил сред­ством постановки и решения астрономических задач около двадца­ти веков. Традиционное убеждение в его правильности разделял и И. Кеплер. Но «унаследовав» от Т. Браге значительный по объ­ему свод эмпирических данных и получив новые факты, относящи­еся к движению Марса, он пришел к сомнению в правильности кругового канона. Основанием для этого было противоречие меж­ду ним и расчетами по данным наблюдений. В мучительной борьбе с силой интеллектуальной традиции Кеплер пришел к выводу о не­обходимости отказа от старого образца. Налицо акт проблематизации. Ведь до осознания расхождения с фактами ученый не считал возможным менять теорию, т. е. идея круговой траектории была нейтральной в проблемном отношении. Когда под давлением фак­тов возникло сомнение в ее эффективности, прежний идеал сам стал предметом ценностного анализа. В ходе пересмотра старую модель круга Кеплер трансформировал в схему эллипса. Она и утверди­лась в качестве нового образца траектории движения планет.

Античное и средневековое мировоззрение запрещали нарушать естественную связь. Это было оформлено идеалами описательного факта и созерцательной теории. Практика ремесел, эзотерических «искусств» типа алхимии, промышленный способ производства раннего капитализма подготовили почву для переоценки старых методов проблематизации. Стал утверждаться естественнонаучный эксперимент как способ «пытать природу» (Ф. Бэкон). Здесь уже ученый руководствуется установкой -вырывать исследуемые яв­ления из совокупной связи природы. Соответственно этому идеалом научного факта становится не только описательная констатация (как в древней астрономии), но и феномены, предсказанные тео­рией и подтвержденные лабораторной практикой. Отражая глу­бинные законы природы математическими уравнениями, теория уже строится на сущностном отличии от эмпирии. Образцом такой тео­рии стала динамика И. Ньютона с ее тремя законами. Те представ­ления, которые не соответствовали новым идеалам, подлежали проб­лемному совершенствованию.

Новые идеалы революционизировали лишь математическое ес­тествознание. В медицине, минералогии, биологических науках вплоть до середины XIX в. сохранились идеалы описательного знания. На этапах сбора относительно доступных фактов и их первич­ной классификации было вполне достаточно процедур точного опи­сания и простого обобщения. По мнению В. И. Вернадского, такой стиль мышления воплощали К. Линней и И. В. Гёте как натура­лист. Натурфилософскую разновидность теории-созерцания пред­ставили Ж. Сент-Иллер и Ж.-Б. Ламарк.

Историческая изменчивость идеалов науки вносит свою лепту в сложный процесс их функционирования в качестве методов проблематизации. Постановка новых проблем исключает отношения логической выводимости. Здесь господствуют ценностные процеду­ры с неявной и нечеткой структурой рациональности. Вот почему выделение проблемного материала из массива знаний относят к высшим формам научного творчества. «Гораздо труднее увидеть проблему, чем найти ее решение: для первого требуется воображе­ние, а для второго только умение» (Дж. Бернал). Воображение подсказывает ученому как можно распорядиться ценностными об­разцами в том или ином случае. Определенную направленность этой деятельности придают философско-методологические нормы.

Норма рациональной связности. Ведущим методом проблематизации является идеал когнитивной связности. Этот образец сначала акцентировал внимание на логическую согласованность элементов знания. Аристотель характеризовал его в виде универсального требования‑ установки: «следует смотреть, нет ли где какой-нибудь несогласованности».⁷⁷ Если об одном и том же предмете существуют раздельно общее суждение и частичное замечание, то эта проблема легко решается дедуктивным умозаключением. Сложнее обстоит дело с другими случаями и особенно с теми, где царит беспорядок и запутанность.

Ясную модельную иллюстрацию действия канона связности дал Дж. Джентиле. Есть два познанных факта А и Б. Каждый из них в отдельности, хотя и известен, несет все же на себе некоторую печать таинственности. Мысль наталкивается на них, останавливается и не способна идти дальше. Проблема рождается тогда, когда мы хотим определить отношение между двумя фактами, оценивая их разорванную дуальность как нечто недостаточное. И если наше исследование устанавливает, что А есть причина, а В – следствие, то такое единство и будет искомым решением⁷⁸.

Идеал связи фактов и теории. Исходная область проблемной культуры - производство фак­тов науки. Норма связи ориентирует на установление зависимости фактов от теории, что и должно дать между ними ясные и опреде­ленные виды отношений. В проблемно-деятельностном же контек­сте здесь устанавливаются два типа далеко неоднозначных отно­шений: факты подтверждают наличную теорию, а новая эмпирия способствует изменению старой теории. На них накладываются и две основные линии проблемности: от фактов к теории и от тео­рии к фактам. Одна сложных форм вопрошания в науке связа­на с процессами, где факты, помогая рождению новой теории, полу­чают в ней должное объяснение.

К 1911 г. в спектроскопии был накоплен большой объем фак­тов - «мозаичное полотно», непонятное и распадающееся на час­ти. Это неблагополучие ощущали спектроскописты и теоретики. Проблемность спектроскопического материала осознавалась на фо­не классической электродинамики Максвелла-Лоренца, которая не могла его объяснить. А. Зоммерфельд сформулировал три обоб­щенные загадки, мучившие ученых того времени: 1) почему спек­тральные линии сходятся к некоторому пределу?; 2) чем регулиру­ются отношения серий друг с другом?; 3) почему серии переходят в область непрерывного спектра? Ответы на эти вопросы пришли на пути формирования сначала полуклассической, а потом само­стоятельной квантовой теории. Отразив глубинные связи нового типа, они помогли систематизировать некогда аморфный материал.

Смутное и нечеткое знание, спутанное в узел, оценивается проблемой. В 1918 году Б. Рассел – лидер аналитической философии – отметил, что пока в теории познания недооценивается феномен нечетких знаний. Конечно, любой мыслитель или ученый стремится получить четкое и ясное итоговое знание, и некоторая степень четкости в этом направлении достигается. Но если обратить внимание на исходные предпосылки, то картина будет совершенно другая. Не нужно брать в расчет точные пропозиции как основы строгих дедуктивных систем, речь здесь идет об обыденных представлениях опыта, которые берутся в качестве предпосылок теории познания. Вот они-то и являют собой то нечеткое знание, которое должно стать предметом философской рефлексии и логического анализа⁷⁹.

Б. Рассел характеризовал одну из проблемных областей философии – представления обычного жизненного опыта. Их значения действительно далеки от логической четкости. И такая черта присуща всем разновидностям проблемного знания как конститутивная особенность. Исходная необходимость спутанного и беспорядочного знания была очевидна для Аристотеля. Познанию также нужна своя материя, которой можно придать должную форму. В качестве сырьевого материала и выступает проблемное знание, и как любой полуфабрикат, оно требует предварительных усилий. «Необходимо сначала хорошо затрудниться, ведь всякое действительное разрешение есть распутывание прежде скопившихся затруднений. Распутывать же не могут те, которые не познали узла»⁸⁰.

Сравнение проблемы с узлом, где все нити спутаны, весьма показательно. Идеал рационального порядка, где каждая нить занимает свое место и переходы от одного элемента к другому прослеживаются с ясностью логических ходов, указывает на иррациональность того знания, который напоминает клубок-узел. И такое оценивающее познание в форме проблемы открывает дорогу познанию, которое способно решать выдвинутую задачу, распутав тем самым хаотически завязанный узел. Аристотелевскому ходу мысли близка позиция Ж. Деррида. Текстовую проблему он сравнивает с «пучком» разных значений, где группировка обладает структурой спутанности, тканья и переплетения. И в то же время такой фрагмент таит в себе перспективу, когда линии смысла могут разойтись ясным рисунком⁸¹.

У. Джеймс также полагал, что в интеллектуальной жизни следует надлежащее место предоставить смутным и неясным представлениям. С логической точки зрения все неопределенные и двусмысленные суждения осуждаются и подвергаются критическому изгнанию. И если это станет стратегической линией, задающей только определенные и четко структурированные понятия, теории и концепции, то такой универсальный рационализм может подорвать корневую систему человеческого творчества. Окружающая нас Вселенная неизмеримо богата и сложна, все человеческие подходы изначально упрощают положение вещей. Вот почему познавательная культура должна пульсировать между двумя крайними полюсами: ясная и точная определенность – неясная и смутная неопределенность. Выражением последней стратегии выступает плюрализм подходов и контекстное знание.

С идеей Джеймса следует согласиться, ибо единство противоположностей всегда предпочтительнее любой односторонности. Но нам хотелось бы внести сюда уточняющее дополнение, учитывающее логику нашего подхода. В представление о взаимосвязи неопределенного и определенного хорошо вписываются соображения об отношении между знанием‑результатом и проблемой. Если для первого характерна четкая определенность и завершенность, то проблемное знание отличается аморфным содержанием. Но как раз такая неопределенность задачного материала дает возможность для становления новых определенных результатов. И эта реальная диалектика мышления весьма созвучна идеям современной синергетики, которая исследует то, как из хаоса рождается порядок.

Применительно к вербальному описанию Дж. Остин дал детализированный перечень возможных отклонений от нормы смысловой определенности: 1) приблизительное представление о некотором объекте; 2)двусмысленность, допускающая двоякое истолкование; 3) неточность – нет подробного указания признаков; 4) слабая детализированность; 5) формулировки даны в общих терминах, охватывающих довольно много самых различных случаев; 6) описание не очень полное. Представив такой портрет неопределенности, Остин замечает, что было бы очень прискорбно, если бы все это прошло под флагом критического отрицания. Неопределенность описания можно расценить и как позитивный фактор продвижения к определенным структурам⁸². К этому лишь следует добавить, что описание проблемы будет неизбежно страдать дефектами неопределенности, так как само знание здесь содержит смутную неясность. Как раз решение и должно внести сюда свет порядка и завершенности.

Идеал единства научного знания. Данная норма основана на идее всеобщей свя­зи, имеющей древнее происхождение. Натурфилософское положение: «Всё связано со всем» («Всё во всём») входило в фонд античной науки. Онтологическая «картина бесконечного сплетения связей и взаимодействий» (Ф. Энгельс) обернулась методологическим кри­терием на все дальнейшие этапы развития науки. Приобретенные знания стали оцениваться под углом их ра­циональной связности. Если в них фиксировалась внутренняя рас­согласованность и логическая непоследовательность, то такие фрагменты становились проблемным материалом. Дефицит связ­ности стал составлять содержание проблемы и ее решение сводилось к установлению должных зависимостей.

Процедура оценивания продуктов познания на единство нашла свое отражение в психологии исследователей. Изолирован­ные факты и логические разрывы между понятиями (теориями) в восприятии ученого приобрели черты «удивительного» (Арис­тотель), «таинственного» (Ф. Бэкон, Дж. Дальтон), «загадочного» (О. Френель. X. Юкава). При этом ученые осознавали, что данный эффект выражает начальную стадию познания. Оперируя термином «непреодолимое препятствие», Ж. Даламбер подчеркивал, что это лишь - кажущееся явление, которое в конце исследования уступает место выясненной связи. Таким образом, эффект «тайн мира» воз­никает в первоначальный период, когда нечто новое не впи­сывается в сложившуюся картину. «Когда ученый открывает новое явление природы, еще не получившее объяснения с позиций общепризнанных к тому времени теоретических представлений, он стал­кивается с проблемой...»⁸³.

Идеал внутреннего единства теории. Теоретическое естествознание нацелено «на открытие сущест­венно нового, хотя бы только существенно новых связей между старыми мыслями» (Л. Больцман). Когда в рамках научной дис­циплины накапливается некоторое многообразие форм теоретиче­ского знания, начинается этап чисто теоретических проблем. Они возникают в русле «внутреннего совершенства» теории. Этот идеал конкретизирует универсальную норму связности, ибо он направляет уси­лия исследователя на устранение концептуальных пробелов и раз­рывов. Такая деятельность составляет важный аспект работы тео­ретика. «Я думаю, - отмечал видный японский физик X. Юкава, - что творческая активность человека проявляется в способности увидеть тождество понятий там, где его никто не видит, и она тем выше, чем глубже устанавливается между понятиями связь»⁸⁴.

Конструирование новых понятийных связей предполагает нали­чие своего проблемного материала. Он образуется из разрозненных эмпирических законов и тех теорий, которые являются «плохими» структурами («гештальтами»). В них имеются различные откло­нения от должной связности: логическая незавершенность, концеп­туальные пробелы и смысловые разрывы. Общеметодологическое правило связи, сопряженное со специально-теоретическими норма­тивами, помогает оценить такое знание в качестве предмета иссле­дования. Его осмысление и преобразование сводятся к наведению понятийных «мостов», расширению упорядоченной связной струк­туры теории. Данный процесс осознается учеными как сближение некогда разных проблем.

К середине XVII в. математическая задача о квадратурах и проблема касательных получили разнообразные виды решения, но они казались ученым совершенно изолированными по отноше­нию друг к другу. Связь этих задач была впервые осознана Дж. Грегори и И. Барроу. Последний показал, что проблема касатель­ных является обратной по отношению к задаче о квадратурах и наоборот. Обобщенная проблема стала важной предпосылкой в формировании развитого исчисления бесконечно малых, постро­енного на взаимосвязи дифференциального и интегрального аппа­ратов.

Идеал единства в математике. В естественных науках идеал единства сопряжен с применени­ем математики. Эту мысль высказывали древние философы и она пронизывает всю историю науки. Поразительная аналогичность математических урав­нений, относящихся к различным природным явлениям, поражала многих ученых. Создатель одной из первых математических теорий теплопроводности фран­цуз Ж. Фурье (1768-1830) писал, что математический анализ «сближает самые разнообразные явления и обнаруживает объеди­няющие их скрытые аналогии. Он объясняет их одним языком, как бы для того, чтобы подчеркнуть единство и простоту устройства Вселенной...»⁸⁵. Математика дает качественное единообразие и по­этому, будучи вовлеченной в проблемную ситуацию, она сближает различные природные процессы. В некоторых случаях математиче­ский аппарат способен «нейтрализовать» теоретические заблужде­ния ученого. Тот же Фурье руководствовался иллюзией своего вре­мени - идеей теплорода, но строгое и вместе с тем творческое при­менение исчисления бесконечно малых к проблеме теплопроводно­сти позволило ему получить правильные законы. Он разработал новый способ разложения функций в тригонометрические ряды (ря­ды Фурье), который помог ему описать теплопередачу через дина­мику бесконечно малых элементов.

Методологические соображения единства диктуют требование единого математического аппарата. Оно также включается в на­чальные условия проблемности. Этот стандарт широко использует­ся в оценках новых теорий. Так, Эйнштейн основным недостатком одной из теоретических разработок Г. Лоренца считал рассогла­сованность ее математического оформления. Голландский ученый поставил проблему - объединить основы механики Ньютона с те­орией электромагнитного поля Максвелла. Но у него получилась «противоестественная» комбинация уравнений в частных производ­ных (поле в вакууме) с уравнениями в полных производных (дви­жение материальной точки). По мнению Эйнштейна, единая форма уравнений в частных производных могла бы внести свой вклад в успешное решение физической проблемы⁸⁶.

Правило единства математики в структуре физической теории используется для выдвижения перспективных проблем. Любое от­сутствие виутриматематической согласованности можно расценить посредством его как основание для проблематизации. Такой подход определяет поле для последующих исследований. По подобно­му сценарию уже в 1945 г. В. Паули набрасывал путь развития квантовой теории. Он полагал, что, заимствуя математический формализм гамильтониана у классической физики, квантовая ме­ханика приобрела тем самым двойственность своих основ. Про­изошло эклектическое соединение аппарата механики материаль­ной точки с формализмом теории поля Максвелла-Лоренца. Вот почему современная квантовая теория не способна объяснить ато­мизм электрического заряда и не устанавливает логической связи между элементарным зарядом и квантом действия⁸⁷. Про­блемная ситуация выявлена Паули через анализ формализма. И такая установка во многом стимулировала разработку квантовой электродинамики.

Под знаком идеала единства протекало и внутреннее совер­шенствование самой математики. Его действие существенно допол­няло влияние потребностного фактора практики. Проблематика достижения внутри математического единства явно прослеживается на этапах перехода от «рецептурных» правил к аксиоматическим системам геометрии. По мере роста разделов математики проблемы синтеза становились острее и сложнее. Особый пик остроты возник во второй половине XIX в. К этому времени возникло многообра­зие евклидовой и неевклидовых геометрий. Многие математики оце­нивали эту ситуацию как проблемную. Она была усугублена раз­работкой геометрии проективной (Ж. Понселе, Ф. Мёбиус, К. фон Штаудт). Стало ясно, что постановка и решение проблемы зависят от концептуальной конкретизации абстрактного идеала единства. Выход подсказал английский алгебраист А. Кэли, который выска­зал идею о том, что метрическая геометрия является частью про­ективной геометрии. Эту мысль развил немецкий математик Ф.Клейн (1849-1925). К классу метрических он отнес все неевк­лидовы геометрии и вместе с теорией Евклида оценил их в виде особых форм проявления проективной концепции. Далее Клейн вы­двинул так называемую «Эрлангенскую программу» (1872). Она начиналась с проблемной установки - вывести оба класса гео­метрических структур из единого принципа. Ее «решающая» часть состояла в том, что в качестве единой основы была выбрана теория групп инвариантов преобразований. Из этой алгебраической кон­цепции выводилась метрическая геометрия (частная подгруппа) и проективная (общая подгруппа). Идеи эрлангенской программы существенно повлияли на развитие не только математики, но и фи­зики (СТО, квантовая физика).

Единство научной теории и картины мира. По мере развития научного познания в нем накапливается мно­жество разнообразных теоретических образований (частные и фун­даментальные теории, дисциплинарные концепции и философские идеи). Соот­ветственно возникает проблематика концептуального синтеза, ко­торая имеет мировоззренческий характер.

Уже в древнем естествознании норма единства влияла на пос­тановку натурфилософских вопросов. Через многообразие учений проходят сквозные проблемные установки на поиск единого бытия, первоэлементов и т. п. Ориентация на единство помогла интегри­ровать астрономические представления античности в общую кон­цепцию геоцентризма. С дальнейшим ростом объема специальных теорий идеал единства становился важным каноном их синтеза в дисциплинарные картины мира. При такой интеграции с реше­нием частнонаучных вопросов выдвигались и мировоззренческие проблемы. Так, в XVII в. физики поставили проблему установления связи между законами, открытыми Галилеем для земных тел, и за­конами Кеплера для движения планет. Этот вопрос разрешил Нью­тон, выведя кеплеровские обобщения в виде частных следствий из трех основных законов динамики и принципа всемирного тяготения. Но данное, чисто физическое решение привело к проблемному пе­ресмотру средневекового мировоззренческого положения о принци­пиальном различии «небесного» и «земного» миров. В механической картине эти миры объединились общими законами.

Уровень частнонаучной конкретизации универсального идеала единства определяет эффективность последнего. У Эйнштейна этот идеал определял всю его научную деятельность. Однако, если при создании СТО и ОТО он проявил себя успешно, то работа над еди­ной теорией поля закончилась относительной неудачей. Уже самой постановкой проблемы Эйнштейн заложил ошибочную теоретиче­скую установку. Он решил ограничиться достижением единства ОТО и теории электромагнитного поля. Одна из его фундамен­тальных посылок заключалась в том, что за всеми точками прост­ранства-времени признавалась определенность (однозначность) их свойств. Отсюда следовал вывод о классической измеримости на­пряженности поля в точках пространства-времени. Но квантовая теория установила, что нет однозначной локализации свойств в точке. Оператор положения для мировой линии частицы здесь не имеет смысла, ибо существует лишь распределение вероятности по­ложения. Стало быть, проблему объединения следует ставить и в отношении квантовой концепции. На современном уровне вопрос стоит как раз в плане единства теорий микро, макро и мегамиров.

Проблемный канон противоречия. «Говорят, что посредине между двумя противоположными мнениями лежит истина. Никоим образом! Между ними лежит проблема» (И.В. Гете). Противоречие есть резкая форма когнитивной несвязности, когда одно и то же утверждается и в то же время отрицается. Основной формально-логический закон гласит: «Невозможно что-либо вместе утверждать и отри­цать)? (Аристотель]. Важно отметить два аспекта идеала непротиворечивости: в отношении знания-результата он действует в негативной форме запрета, но для конструирования проблемы срабатывает позитивная сторона - когнитивное противоречие нужно найти, оценить и придать ему форму проблемы. Эту двойственность очень хорошо выразил английский ученый и философ Н.А. Уайтхед: «В формальной логике противоречие является сигналом бедствия, но в развитии реального знания оно означает первый шаг по направлению к успеху». Трудно переоценить значение идеала непротиворечивости, достаточно отметить, что у греков оно стало основой теоретической науки. Доказательство геометрических теорем предполагает прием «сведения к абсурду», что является частной формой нормы непротиворечивости.

В методологической литературе у идеала непротиворечивости при­знаются две разные функции указывать на непригодность научных систем с субъективными противоречиями и помогать фор­мироваться проблемным ситуациям. Думается, что такой вариант неприемлем. Введение двух различных идеалов (принцип непроти­воречивости и канон противоречивости) продиктовано следую­щими аргументами. Если правило исключения противоречий регу­лирует этапы исследования с их явной направленностью к конеч­ному результату, то канон обслуживает лишь сферу предпосылок мышления. Как особый регулятив он обеспечивает движение от непроблемных состояний к проблемным ситуациям. Кроме того, у этих идеалов противоположные ценностные модальности. Если для первого когнитивное противоречие является исключительно негативным фактором, то для второго оно несет позитивный и кон­структивный смысл, В виде проблемных противоречий намечаются перспективные точки роста и приумножения научной продукции, ибо «умеренно противореча, достигнешь полноты знаний» (Б. Гарсиан). Данные идеалы, к тому же, находятся в разных системах. Если правило непротиворечивости представляет один из законов формальной (чисто рассудочной) логики, то идеал противоречиво­сти формируется в теории познания и имеет ярко выраженные признаки диалектического разума. Итак, идеал противоречивости не совпадает с законом (правилом) исключения противоречий.

Проблемная норма противоречивости не противостоит идеалу непротиворечивости. «Говорят, что посредине между двумя противоположными мнениями лежит истина. Никоим образом! Между ними лежит проблема» (И.В. Гете). Одним из самых очевидных методов проблематизации является норма непротиворечивости. Противоречие есть резкая форма когнитивной несвязности, когда одно и то же утверждается и в то же время отрицается. Важно отметить два аспекта идеала непротиворечивости: в отношении знания-результата он действует в негативной форме запрета, но для конструирования проблемы действует позитивная сторона – когнитивное противоречие нужно найти, оценить и придать ему форму проблемы. Эту двойственность очень хорошо выразил английский ученый и философ Н.А. Уайтхед: «В формальной логике противоречие является сигналом бедствия, но в развитии реального знания оно означает первый шаг по направлению к успеху». Трудно переоценить значение идеала непротиворечивости, достаточно отметить, что у греков оно стало основой теоретической науки. Доказательство геометрических теорем предполагает прием «сведения к абсурду», что является частной формой нормы непротиворечивости.

Своеобразную трактовку идеалу непротиворечивости дал социальный психолог Л. Фестингер. В человеческой культуре сформировалась норма, согласно которой требуется, чтобы все когнитивные элементы были приведены к внутреннему согласию и соответствию. Но такое состояние консонанса может быть только относительно конечным, ибо реальные ситуации чаще всего далеки от него. Речь идет о таких ситуациях, когда в нашем сознании мы фиксируем элементы, отрицающие друг друга и противостоящие друг другу. Такие положения, сопряженные с психическим дискомфортом, можно назвать «когнитивным диссонансом», и их нельзя оценивать негативно, так как они порождают стремление к интеллектуальной и практической активности. Все усилия направляются к тому, чтобы перейти от когнитивного диссонанса к когнитивному консонансу. Здесь совсем нетрудно обнаружить в первом проблему, а во втором – результат мышления.

Особый конструктивный характер методологического принципа противоречия начинает осознаваться видными западными методологами, «...Логика требует, - пишет финский ученый Г. X. фон Вригт, - чтобы истинные описания были свободны от противоре­чия. Но должна ли логика отвергать противоречия? Я не уверен в этом, и гегелевская логика как раз дает контрпример»⁸⁸. Если стремиться к тому, чтобы логика охватила деятельностные процессы науки, связанные с ее предпосылками, то ей не обойтись без идеи противоречия. Этот ценностный регулятив - ключевое звено в по­становке проблемы как «теоретически обработанного противоре­чия» (К. Маркс).

Своеобразным «здравым смыслом» науки стало утверждение о том, что внутренне противоречивое знание страдает неэффектив­ностью: «Противоречивая теория бесполезна». Это объясняется тем, что из противоречивого множества посылок выводимо все, что угодно. Произвольность полученных следствий придает им ложный характер. Данные рассуждения справедливы, но они имеют отно­шение только и исключительно к знанию в роли метода. Действи­тельно, когда теория применяется как инструмент анализа, она ис­пользуется в виде дедуктивного начала и здесь требуется логиче­ская связность. Но проблемное знание занимает в структуре спосо­ба мышления иное место и выполняет другую функцию. Являясь интеллектуальным сырьем, оно преобразуется как бы «индуктив­но», для чего вовсе не требуется логическая согласованность. Как раз наоборот, его «дефектность» (логическое противоречие) явля­ется необходимым условием получения новых образов.

Деление на метод и проблемное знание ситуативно-относитель­но. То, что в одном акте исследования выступает проблемным ма­териалом, в другом может стать методом. Это означает, что неко­торое знание со сложным составом может играть роль метода, не­ся в себе логическое противоречие. В качестве эффективного мето­да функционирует часть без противоречий, а логически дефектные элементы, хотя и сопряжены с нею, но в плане метода могут не действовать. В дальнейшем эта совокупная структура оценивается как проблемная и подвергается соответствующим преобразовани­ям.

Данные рассуждения хорошо иллюстрируются историей разви­тия исчисления бесконечно малых. Хотя Лейбниц и Ньютон завер­шили создание его основ, у них не было строгого определения бес­конечно малого. Последнее трактовалось по-разному и здесь пре­валировали философские категории с неопределенным смыслом. Бесконечно малые понимались как: 1) мгновенные изменения; 2) нулевые, величины; 3) неопределимые; 4) некоторое подобие мнимых чисел и т. п. Но такая многомерная противоречивость не мешала использовать это исчисление в физике и при том весьма успешно. Дело в том, что концептуальная противоречивость как бы выключалась из содержания математического метода в силу того, что в реальном исследовании «работали» не изолированные беско­нечно малые элементы, а их отношения (например, отношение дифференциалов - равно производной функции f (x)). Такая нейтрализация делала возможным эффективные действия посред­ством противоречивых представлений. (Позднее этот эффект был оценен в виде ситуации, когда математический аппарат в своем функционировании выглядит «умнее» своих создателей и потреби­телей).

В начале XIX в. математики взялись за математическое обос­нование исчисления бесконечно малых. В трудах Б. Больцано и О. Коши бесконечно малые стали предметом критического иссле­дования, т. е. они вошли в состав проблемного материала. В рам­ках арифметического подхода за основу было взято понятие преде­ла. Сведение бесконечно малой величины к сходящейся последо­вательности с пределом нуль по сути дела устранило понятие бес­конечно малого. Аргумент его противоречивости был закреплен за­претом на обращение к нему (Г. Кантор, Дж. Пеано, Б. Рассел). Казалось бы, бесконечно малые были окончательно удалены из на­учного оборота. Но в математике остались ученые, которые пола­гали, что можно построить непротиворечивую теорию бесконечно малых (II. Дюбуа-Реймон, О. Штольц, Ф. Клейн). Был предложен перспективный путь - отказ от аксиомы вещественных чисел (Клейн). В 1934 г. Т. Сколем ввел новые числа - гипервеществен­ные, а А. Робинсон завершил создание теории нестандартного ана­лиза. Здесь бесконечно малые обрели статус фиксированных чисел. Так, положительная бесконечно малая есть число, которое меньше любого положительного вещественного числа, но больше нуля. Гипервещественные числа как и комплексные построены на принци­пе раздвоения математического объекта на два элемента: обычное вещественное число и бесконечное малое. Такое раздвоение сродни диалектической процедуре, ибо оно устра­няет логическое противоречие, обеспечивая решение проблемы в ви­де выявленной взаимосвязи.

Итак, знание со сложной структурой может нести противоречи­вые элементы и одновременно играть роль эффективного метода. В последнем качестве выступают истинные и непротиворечивые компоненты. В физике такую «кентаврообразность» демонстриро­вали капельная и одночастичная модели атомного ядра. Логически они были внутренне противоречивы, но с их помощью был полу­чен ряд эмпирических законов (формула Вейцзеккера о массе ядер, предсказание предела устойчивости тяжелых ядер по отношению к спонтанному делению). В дальнейшем их противоречия были оценены как проблемные и соответствующее переосмысление по­могло получить более строгие и совершенные модели.

Многообразие форм проблемных противоречий. Идеалы связи, единства и противоречивости далеко не исчерпывают всего содер­жания фонда методов проблематизации. Все увеличивающиеся пласты частнонаучных норм также играют роль канонов. В реальном исследовании ученые пользуются идеалами и нормами в раз­личной форме и в разных комбинациях. Отсюда вытекает исключи­тельное богатство проблемных разновидностей.

Термин «парадокс» (греч. paradoxos — неожиданный, стран­ный) распространен в языке пауки. Он выражает те элементы зна­ния, которые «находятся друг с другом во враждебной связи» (К. Маркс). Особо острый характер имеют противоречия между научной практикой и теорией. Если теория предсказывает одни эмпирические следствия, а эксперимент обнаруживает иные факты, то подобное расхождение воспринимается как парадокс. Сложный характер связи фактов с законами пауки диктует нелинейные про­цедуры конструирования теории. Физические рассуждения Аристо­теля были построены в стиле индуктивного обобщения, с макси­мальным учетом фактов наблюдений. Но такое гармоническое соот­ветствие оказалось надуманным. Те же гипотезы, которые казались несовместимыми с очевидными фактами, обрели право научного гражданства. Так, гелиоцентризм явно противоречил чувственному опыту, но именно он заменил геоцентрические представления. Пря­мые эмпирические свидетельства в пользу системы Коперника бы­ли получены позднее в особых экспериментах (опыты Фуко с ма­ятником, аберрация света и т. п.). Трудности различения проблем­ных парадоксов и кажущихся несообразностей не покидают и современных естествоиспытателей.

Основная роль противоречий «факты-теория» сводится к проб­лемному развитию теоретических структур. «В общем случае появ­ляются эмпирические результаты, обработанные с помощью уже известных теорий, но выходящие за пределы объяснимого этими теориями»⁸⁹. Проблемные факты могут не затрагивать законы тео­рии, вызывая изменения модельных схем и математического аппа­рата. Так, опыты Й. Лошмидта в свое время показали, что скорость диффузии одного газа в другой на два порядка меньше скорости, предсказываемой молекулярно-кинетической теорией (МКТ). Это противоречие Р. Клаузиус осознал как проблему и разрешил ее путем сохранения основ МКТ. Изменению подверглась модель мо­лекулы, материальная точка уступила место твердому шарику, что в свою очередь потребовало введения новых переменных в уравнения. Такие новообразования сняли противоречия экспери­ментальных данных с теорией.

Особо важная проблематика связана с радикальными противо­речиями эмпирии и теории. Здесь уже протекает ломка основ тео­рии. В 1820 г. Г. X. Эрстед на опыте установил влияние электриче­ского тока на магнитную стрелку. Здесь сила, действовавшая меж­ду проводником с током и стрелкой, оказалась направленной перпендикулярно к соединяющей их прямой. Для механики, признаю­щей действие сил по линиям, соединяющим центры тел, этот факт был аномальным. Вот почему Д. Араго назвал опыт Эрстеда «экс­траординарным». Нецентральный характер воздействия электри­чества на магнетизм создал проблемную ситуацию, с которой на­чалось формирование новой немеханической теории фундаменталь­ного содержания (теории электромагнитного поля Фарадея-Максвелла).

Основной объем противоречий типа «факты-теория» форми­руется за счет новых фактов. Но есть и иные случаи, когда иници­атива обновления исходит от теории. Из нее выводятся следствия в виде предсказаний фактов и сопоставляются с данными, которые могут быть известны давно. Подобным образом возник фотометри­ческий парадокс. Строя модель космоса, Ньютон использовал арис­тотелевскую идею о вечной и неизменяющейся Вселенной. Астро­номы де Шезо (1744) и Ольберс (1826) из ньютоновской КМ сде­лали выводы. Рассуждали они так. Если пространство вокруг Зем­ли бесконечно, вечно и неизменно и если оно равномерно заполнено звездами со средней постоянной плотностью, то полное количество света, посылаемое на Землю звездами, должно быть бесконечным. Ночное небо должно быть залито светом, но наблюдения показы­вают обратное. Данное противоречие теоретического следствия с простейшими фактами стало важной проблемой развития космо­логической картины. Фотометрический парадокс разрешался эта­пами. Сначала была принята эволюция звезд с. устойчивостью и равномерным распределением галактик, а после открытия Э. П. Хабблом эффекта красного смещения (1929) окончательно утвер­дилась модель нестационарной Вселенной с разбеганием послед­них. Здесь уже теоретические следствия совпали с чувственными данными.

Своеобразны проблемные парадоксы внутритеоретического раз­вития. Одна из сравнительно простых форм - уточнение и исправ­ление старых понятий. Противопоставленность некоторых тракто­вок может существовать явно пли неявно до тех пор, пока не воз­никнет достаточно фундаментальная теория, способная внести кон­цептуальное единообразие. К примеру, до создания ОТО гравита­ция интерпретировалась в виде определенной физической силы. Такое определение вносило концептуальное противоречие в струк­туру классической механики. Согласно второму закону Ньютона сила гравитации нарушает инерциальное движение, а по закону эквивалентности гравитация обеспечивает равномерное движение по инерции, то есть является гарантом несилового перемещения. Выходило так, что гравитация противопоставляла друг другу первый и второй законы динамики. Разрешение парадокса внутри ме­ханики произошло путем отказа от силовой характеристики грави­тации и перехода к понятию гравитационного поля.

Идеал непротиворечивости в различных видах познавательной деятельности обретает специфическую конкретную форму. Эффект конкретизации достигается за счет сочетания идеала с другими ценностными нормами, которые могут иметь отнюдь не универсальный характер. Таковыми являются каноны, присущие определенному историческому периоду или отдельной этнической культуре. Так, у античных греков конечная мера считалась высокой положительной ценностью, а все виды бесконечности оценивались негативно. И это была нормативность, давшая два ведущих требования логико-теоретического мышления: а) правильный вывод должен производиться из конечного числа посылок за конечное количество шагов рассуждения; б) регресс в бесконечность есть абсурд или ошибка мышления. Правило непротиворечивости может конкретизироваться дисциплинарными нормами. Если взять развитие технических систем, то здесь началом каждого открытия выступает изобретательская задача. Ее ядром является техническое противоречие: «идеальный конечный результат» – реальная техническая система с рядом недостатков. Подобная специфичность отличает любую специальную проблему.