2. Совместима ли истинностность с научной эффективностью?

2.1. Оппозиция реализма и инструментализма. Реальное различие между теорией и методом стало предметным водоразделом оппозиции реализма и инструментализма. Сформировалось своеобразное разделение труда – представители первого стали специализироваться на связях теории с познаваемым объектом, а вторые занялись осмыслением места и роли метода. В рамках реализма, объединившего религиозную философию, объективный идеализм и материализм, возникла концепция корреспонденции, где истина определяется как соответствие знаний какому-то изучаемому объекту. Инструментализм возник в недрах древней преднауки и длительное время существовал в виде периферийной идеи – некоторые знания являются методами безотносительно к изучаемой реальности. Так, в античной астрономии математические теории интерпретировались в виде чисто технических методов предсказания феноменов наблюдения, не имеющих прямого отношения к устройству неба. Такие гипотезы эффективны для вычисления положений планет, Луны, Солнца, но они ничего не говорят о сущности небесных явлений. Инструментализм был использован некоторыми религиозными деятелями для дискредитации мировоззренческих выводов коперниканского гелиоцентризма (Беллармини, Осиандер).

Во второй половине XIX века на основе субъективистских принципов позитивизма оформился прагматизм. Его лидеры попытались придать узкой версии инструментализма более или менее систематизированный вид. Была четко задана установка отрицания всей тематики отношения между знаниями и объективной реальностью. У. Джеймс неоднократно подчеркивал, что он отбросил «абсолютно пустое понятие статического отношения соответствия между нашим духом и действительностью». Если знание может действовать лишь по субъективным основаниям полезности и удобности, то мысль «истинна как орудие личной работы, инструментально»²⁵⁹. Классический прагматизм произвел радикальную переоценку античной антитезы «теория – практика». Если греческие мыслители и ученые отдавали приоритет теории, ориентированной на знание ради знания, пренебрегая духом практики, то прагматисты как раз его сделали главной мерой познания и мышления. Создание сложных и чисто теоретических конструкций стало пустым «теоретизированием». Так, теория атома есть удобная система приемов организации научного опыта, но «мы не должны позволять себе быть одураченными ею в качестве самостоятельного инструмента» (Э. Мах). Поскольку теория работает как метод лишь той периферической частью, которая непосредственно связана с ощущениями, то отсюда понятно, почему везде, в том числе и в науке, знания растут подобно пятнам жидкости на ткани или кому снега (У. Джеймс).

Инструментализм обрел свою вторую жизнь в форме прагматизма, и его идеи повлияли на логический позитивизм и постпозитивизм. На место наивного эмпиризма пришли гибкие версии, созвучные новым философским и культурологическим подходам. Для этой тенденции показателен «методологический прагматизм», разрабатываемый в терминах системного анализа²⁶⁰. Представители экстернализма существенно расширили сферу поиска элементов научного метода за счет «метафизики», обыденного сознания, практического опыта, искусства. Принципом «допустимо все» П. Фейерабенд устранил всякое различие между научными методами и вненаучными средствами познания.

Рефлексия над методами науки начинает захватывать и тему проблемности (неявно это направление было уже задано К. Поппером). Связь метода и проблемы по-своему очевидна для ученого, и этим отношением все более начинают интересоваться методологи. Но и здесь их подстерегает «сцилла инструментализма». Не избежал ее американский эпистемолог Л. Лаудан, по мнению которого, непрерывная смена и опровергаемость научных теорий убеждает в иррациональности представления «истина о мире». Надо отрешиться от веры в то, что якобы научные методы ведут к созданию истинных или правдоподобных теорий. Прогресс науки состоит в совершенствовании деятельности по решению проблем соответствующими методами. Здесь методолог должен учесть то обстоятельство, что вопросы истинности обычно не волнуют ученых, озабоченных лишь тем, решает ли данная теория ту или иную проблему²⁶¹. Апелляция Л. Лаудана к мнениям ученых весьма симптоматична.

Конечно, мимо таких суждений методолог науки пройти не может, но и принимать их за чистую монету как профессионал он не должен. В науке оставили след выдающиеся ученые с высокой методологической культурой (Н. Бор, В. И. Вернадский, А. Эйнштейн и др.), но большинство исследователей не строят рефлексивных картин собственного поиска. В том и в другом случаях эпистемолог обязан подвергнуть высказывания особой критической оценке, исходя из специальных философских концепций и моделей. Это правило Л. Лаудан нарушил, взяв утверждения ученых на веру.

Многое в инструментализме становится понятным через его критическое отношение к материалистической идее отражения. Когда в 1910 году в России издали книгу Джеймса «Прагматизм», то в ней свою сопроводительную статью поместил историк математики и философ П. Юшкевич. Он не скрывал своих симпатий к прагматизму, который отверг отражательную трактовку всякого познания и науки. Юшкевич согласен на некий компромисс, признающий наряду с описательными копиями чувственного опыта символическое знание, где нет отражательного отношения к действительности. Так, в теоретической математике интеллект ученого путем обрабатывающей деятельности создает символы свободной игрой, где все удерживается внутренними логическими связями. Здесь отсутствуют копии, отражения и пассивные воспроизведения опыта, на чем настаивает «реализм»²⁶².

Неопрагматизм как новый инструментализм. Преодоление традиционной концепции истины сделал своей магистральной стратегией постмодернизм, который можно считать неопрагматизмом. Декартовская схема связи объекта и субъекта кажется его лидерам давно устаревшим реликтом, мешающим свести науку к игровым и текстовым коммуникациям. Но языковая деятельность такова, что она предполагает инструментальные проявления знаний, их орудийную действенность. Оценивая динамику гуманитарных наук, Ж. Деррида утверждал, что научные понятия используются в качестве орудий дискурса и им больше не приписываются признаки истинности. Если исследователи готовы отказаться от одних понятий в пользу других, то лишь потому, что последние оцениваются более удачными в роли орудий²⁶³.

Постмодернистский вариант программы борьбы с концепцией отражения предложил американец Р. Рорти. Свою стратегическую цель он обозначил так – деконструкция традиционного образа Зеркала Природы. Современному философу нужно отказаться от: а) метафоры отражения; б) платонистской фикции Истины; в) понятия «точной репрезентации». Познание и мышление следует понять в контексте разговора разных партнеров, где нет единой истины на всех. Эффективное поддержание беседы как языковой игры, погружающей партнеров в проблематическое состояние, – главная функция постмодернизма²⁶⁴.

Уже классический инструментализм был подвергнут критике со стороны разных форм реализма. Одним из первых критиков стал Б. Рассел, его версия аналитической философии противоречила основной идее прагматизма. В качестве предмета анализа он взял главный тезис Дж. Дьюи – истина есть успешное действие или убеждения суть средства, ведущие к практическому результату. Рассел полагал, что прагматисты выделяют «практику» и «средства», но игнорируют «исследование» и «цели». Назначение исследования состоит в том, чтобы обеспечить жизненное действие необходимыми и специальными знаниями. Как практика, так и исследование имеют соответствующие средства, при этом в данном качестве выступают определенным образом структурированные знания. Соответственно, можно выделить два вида эффективности – практическую и исследовательскую. Если практическую эффективность Дьюи представляет успешным результатом жизни, то эффективность и цель исследования у него оказались пустотными. А ведь речь идет как раз о получении таких знаний, которые могут быть истинными результатами и после такого удостоверения должны стать предварительным условием успешного действия. Первая ошибка, заключает Рассел, сводится к тому, что он устраняет промежуточный этап исследования, где производится знание для практики. Вторая его ошибка состоит в том, что успех действия он ограничивает человеческими качествами «оправдания», «убеждения», «гармонии человека со средой». Для Рассела же успех деятельности зависит от прогресса исследования, а улучшение познания можно оценить только в терминах истины. Это означает, что решение проблемы дает такую теорию, которая соответствует фактам действительности²⁶⁵.

Позднее в западной философии науки с претензией на оппозицию инструментализму выступила школа «научного реализма» (Х. Патнэм, У. Селларс, К. Хардин и др.). Ее представители настаивают на фундаментальности истинностных (истинно – ложно) характеристик знания и ставят основной методологический вопрос: «Как сопоставить теоретические и эмпирические структуры с объектом?». Но при всем этом «научные реалисты» видят в инструменталистской трактовке истины разумный, хотя и частичный смысл. «Истина как понятие не имеет иного содержания, кроме правильной применимости (при благоприятных условиях) суждений»²⁶⁶. Это сближение позиций дало основание Р. Карнапу заявить о том, что конфликт «реалистов» с инструменталистами является чисто лингвистическим. Есть два способа речи об одном и том же, ибо инструментальность теории тождественна ее истинности²⁶⁷. Однако существует и такое мнение, что спор реалистов и инструменталистов принципиально неразрешим, ибо они исходят из «неестественных» установок – выявить у науки единую цель и единый способ познания мира. Эти единства просто невозможны²⁶⁸.

Некоторые современные эпистемологи пытаются преодолеть альтернативы реализма и инструментализма путем поиска некоторого разумного компромисса. К их числу относится американский философ Д. Дэвидсон. Он полагает, что связность (когерентность) знаний может одновременно характеризовать их истинность как соответствие. Следуя идеям У. Куайна, Дэвидсон признает причинный переход от физического объекта к чувственным репрезентациям ощущений и восприятий. Затем у него эти знаки детерминируют перевод своих значений на язык предложений (пропозиций), что дает знания‑убеждения. Последние могут из эмпирических высказываний превратиться в теоретические суждения, что собственно и присуще науке²⁶⁹.

Р. Рорти попытался придать полуреалистической концепции Дэвидсона вид прагматистского учения. Для этого он использовал прием сведения целого к части. Свои рассуждения Дэвидсон закончил тем соображением, что познавательные цели «переводов» от объектов к чувственным значениям и словесным убеждениям хорошо вписываются в любые коммуникации. Допустим, антрополог изучает культуру какого-то архаичного этноса, слушая речи аборигенов. Динамика его познания будет направлена в обратную сторону: убеждения – значения – предметы жизни. И все же за некоторый период времени антрополог как интерпретатор освоит совокупность знаний этноса, большая часть которых будет истинна. У него также выстроится системная цепь: предметы – чувственные значения – вербальные убеждения²⁷⁰. Данный фрагмент Рорти сделал основным, прибегнув при этом к переинтерпретации. На передний план он выдвинул точку зрения лингвиста-практика, который игнорирует вопрос об истинности убеждений. Антрополог наблюдает языковое и неязыковое поведение аборигенов и выясняет правила их действий. Совершенствование его догадок идет по герменевтическому кругу, и спустя какое-то время большая часть представлений антрополога будет соответствовать убеждениям аборигенов. Вчерашний гость будет чувствовать себя почти как дома, не задавая никаких вопросов об истине как идеальной связности и соответствии²⁷¹.

Логика рассуждений Р. Рорти хорошо вписана в контекст постмодернистских идей. Позиция лингвиста-практика оставляет коммуникативные связи и устраняет традиционную культуру мышления, укорененную в отношениях с познаваемой реальностью. Если суть этой редукционистской уловки разгадана, то возврат к исходной тематике может дать искомое решение.

Реалистическая линия Рассела-Дэвидсона вполне убедительна. Нельзя истинность сводить к субъективной полезности, как это делают прагматисты. Австрийский физик Л. Больцман заметил в их адрес, что некоторые авторы хотят видеть в теории только «дойную корову» и уподобляются тем городским потребителям молока, которых не волнует проблема кормов. Примерно в этом же духе выступил Д. Деннет, иронично упрекнувший Р. Рорти в абсолютном вегетарианстве, в заявлении темы истины и игнорировании связи истины с действительным миром. Если человек в обыденной жизни, науке и в других сферах жизни теряет питательную связь с реальностью, то его знания не будут плодотворными инструментами. Деконструктивистский скепсис в отношении истинностной связи обрекает культуру на субъективистский произвол пустых бесед, чреватый голодной смертью²⁷². С другой стороны, в рассуждениях инструменталистов нередко речь идет о таких процессах, которые имеют место в жизни и познании. И действительно, знания способны проявить эффективность, привести нас к успешному решению задачи и получить нужный ответ, обеспечить практическую пользу. Может быть, альтернатива реализма, связанного с истинностностью, и инструментализма, зацикленного на полезности, вполне разрешима? Мы уверены в положительном ответе.

Мыслительное единство инструментальной эффективности метода и истинностности результатного знания. Контуры искомого единства так или иначе проступают у представителей реализма и у тех авторов, которые признают реальность темы объективной истины. Тот же Д. Деннет критикует Р. Рорти не за признание когнитивной инструментальности, а за скептическую деконструкцию классического образа истины. Вместо ясной дихотомии «истина – ложь» пришла игра множественных «истин», реализующих себя в полилоге дискурса. Здесь истинность определяется не реальностью, а прихотями участников разговора, дискуссии, обмена текстами. Для Деннета же знание сочетает в себе традиционную истинность и инструментальную функцию.

К неявному признанию дополнительности когнитивной эффективности и истинностности склоняется и Х. Патнэм. Он исходит из того, что ведущий идеал рациональности в науке ориентирует на постоянное приближение теории к объективной истине (не в смысле трансцендентного соответствия знаний ноуменальному миру, а в значении соответствия теорий эмпирическим фактам). Но чтобы его реализовать, нужно найти критерий отделения истинных гипотез от различных фиктивных догадок. И такую меру дает инструменталистская стратегия – истинно то, что успешно предсказывает факты и упорядочивает опыт. Если гипотеза не способна указывать на новые факты, она является фикцией. Истинно то предположение, которое ведет к эмпирическим открытиям. Но Патнэм высказал опасение в том, что инструментализм легко скатывается к верификационизму, сводящему научную эффективность только к предсказаниям²⁷³. В более поздних работах Патнэм этот аспект обстоятельно раскрыл.

Инструментализм основной упор делает на анализ инструментальной эффективности знаний, но это лишь часть ценностей науки. Неявными ценностями для него остаются когерентность знаний, их полнота, функциональная простота и обоснованность. Учет всех ценностей науки, влияющих на становление приемлемых теорий, есть холистический вопрос. Патнэм намечает схему классификации научных ценностей. Ряд ценностей – объяснение и предсказание фактов, открытие законов мира, – объединенных инструментальной эффективностью, имеют ярко выраженный субъективный характер. И эта черта проявляется в зависимости теоретической картины мира и эмпирического опыта от применяемых методов. С другой стороны, некоторые когнитивные ценности имеют вид объективных условий обоснования, или стандартов рациональной приемлемости: адекватность, отчетливость, когерентность, полнота, функциональная простота. Здесь уже методы зависят от картины мира. В целостном аспекте все это дает две ветви циклической зависимости²⁷⁴. Можно рискнуть и представить точку зрения Х. Патнэма следующей интерпретативной схемой, в которой представлен наш подход.

И все же в этой схеме есть незавершенность. Здесь присутствуют методы, наличествуют результаты и не хватает проблемного блока. С его введением все встает на места и органично складывается основная инструментальная схема мышления. Разрозненные фрагменты мозаики образуют целостную абстрактную картину, где ценностные характеристики объясняются структурно-содержательными компонентами способа мышления. Только после конституирования проблемы развертывается этап мобилизации наличных знаний в качестве метода. Они выбираются в соответствии с особенностями проблемного материала и, хотя истинность привлекаемых когниций предполагается, на первый план выдвигаются свойства орудийного характера. Речь идет о: а) степени общности знаний, позволяющей задачными условиями попасть в область действия метода; б) способности к структурным преобразованиям сырья (наведение смысловых связей, устранение пробелов и противоречий); в) разных формах плодотворности (объяснение, предсказание, открытие). Обладая такими достоинствами, метод концентрирует в себе инструментальные возможности и становится полномочным представителем субъекта в сфере мышления. Его потенциал реализуется в отношении проблемы как заместителя объекта. Получение решения как нового знания означает, что организация наличных когниций (теорий, эмпирических обобщений) в форме метода открыла ранее неизвестный рубеж реальности. И если теоретическая критика и эмпирическая проверка это подтвердили, то результат решения проблемы оценивается как новая истина.

Трансформацию проблемного знания под воздействием метода в истинностный результат можно считать процессом отражения. Схема мышления, объединяющая инструментальность с истинностностью, подсказывает весьма интересную перспективу. Все ценности истинностного блока характеризуют конечный результат мыслительного процесса, и совершенно вне всяких оценок остается процесс его становления. Нам представляется, что для ликвидации такого пробела можно использовать традиционный термин «отражение», придав ему разумный и современный смысл.

В философии диалектического материализма понятие отражения было основой теории познания. В ленинском наследии В.А. Лекторский выделил презентационистскую и репрезентационистскую версии, где первая выглядит более наивно, чем вторая. В последней отражение понимается как соответствие познавательного образа объективному предмету. И здесь теория отражения столкнулась с рядом трудностей: а) неясность с «органами восприятия» внутренних для сознания образов; б) пассивность субъекта; в) разноплановость и противоречивость трактовок. И все же В.А. Лекторский предостерегает от радикального отказа от всего идейного содержания отечественной концепции отражения под давлением инструментализма²⁷⁵.

Главный порок традиционного понимания отражения заключается в том, что активность исходит от объекта, который своим действием оставляет в пассивном сознании, как на воске, свои отпечатки. Такую теорию К. Поппер назвал «бадейной», ибо сознание как бы черпает информацию из внешнего мира, не проявляя собственной преобразующей деятельности. Получается так, что объект – все, субъект – ничто. Этот радикальный недостаток просто невозможен в контексте технологической стратегии. Инициатива в мышлении здесь всегда исходит от субъектного компонента – метода. Ценностные средства конституируют содержание проблемы. Мобилизованная из когнитивных ресурсов теория становится содержанием инструментального метода, под воздействием которого начинает свои метаморфозы проблемное знание. Последнее выступает заместителем и представителем внешнего объекта, и его роль пассивна – быть предметом, на который метод направляет свою активность. Эти трансформации задачного сырья и составляют содержание акта отражения. В такой интерпретации отражение предстает в виде активно-преобразующей процедуры когнитивных изменений.

У традиционной теории отражения есть другой серьезный изъян – это прямое сопоставление знаний с объективным миром. Анализ данного решения провел Х. Патнэм. По отношению к проблеме референции он отнес его к одному из двух возможных стратегических ответов – метафизическому реализму или интерналистской перспективе. Истина здесь является отношением соответствия между внутренними знаками‑мыслями и внешними вещами. Поскольку конкретный индивид не может охватить это соответствие, привлекаются два предположения: гипотеза человеческого сознания как «мозга в бочке тела» и «точка зрения божественного взора». Эту позицию Патнэм считает несостоятельной и отдает предпочтение интернализму. Здесь истинами выступают те знания реальных личностей, которые удовлетворяют исторически выработанным ценностным критериям рациональной приемлемости. Стало быть, при определении истины интерналист остается в границах сложившихся видов знания, включая опытные данные²⁷⁶.

Наша трактовка отражения хорошо вписывается в интернализм Х. Патнэма. Как в технологической модели эмпирического опыта, так и в схеме мышления непосредственные предметы рефлексивного анализа не выходят за пределы сознания. Здесь возможны отсылки к трансцендентным объектам, но только в качестве надстроечных интерпретаций. Все исходные и базисные рассуждения протекают на уровне сознания (ментальная психика и интеллект). Исследуемый объект сведен к репрезентациям проблемы в виде когнитивных условий задачи. Ученому и методологу свою реальность демонстрирует метод, ибо его основным содержанием выступает привлеченная для решения теория. Изменения проблемного материала также находятся в фокусе внимания и переходы от изъянов задачных условий к завершенной и совершенной структуре результата вполне очевидны. Все это означает, что процесс отражения теряет былую магию чего-то сверхъестественного и обретает контуры реальных процедур, которые во многом контролируются исследователями.

Старая концепция отражения причудливо сочетала в себе спекулятивную метафизику с сенсуализмом и эмпиризмом. Для подтверждения здесь достаточно вспомнить ленинское определение материи, где признается ее способность отображаться в ощущениях и восприятиях. Новое понимание отражения открыто для объяснения всех результатных форм познания: эмпирических, научно-теоретических и теоретико-мировоззренческих. Проблемный блок универсален, его содержание демонстрирует все виды задач и вопросов, которые способен ставить человек. Соответственно этому процесс отражения становится единством многообразия, где могут быть представлены все формы когнитивных трансформаций от практических ответов до научных теорий и философских доктрин.