2.1. Условия инструментальной открытости.

Формирование метода связано с особой процедурой выбора. Аристотель полагал, что если логическое рассуждение («соображение») выстраивает конструкции из готовых результатов, то советующая способность ума производит нужную селекцию. Говоря современным языком, интеллект способен оценивать когнитивные ресурсы, взвешивать их потенциальную инструментальность и выделять из всего репертуара методов наиболее предпочтительные для данной проблемы. Все эти действия укладываются в оценивающую активность разума, где есть место воображению и догадке.

Веровательные установки опыта могут навязать мышлению «инструментальный догматизм». «Индивидуальному сознанию свойственно как разворачивать свою творческую деятельность, так и сводить ее к минимуму. Назовем самый нижний уровень селективной активности слепым принятием старых методов, или «инструментальным догматизмом» (ИД). Суть такого процесса сводится к привлечению прежних методов без взвешивания и без аналитического сравнивания их ролевых возможностей. Французский исследователь О. Доснон предпочел иную терминологию – «стереотипизация старой стратегии» – и для объяснения эффекта привлек механизм работы памяти. Нормальная деятельность памяти сочетает воссоздание прошлого опыта из образцов и интерпретаций с реконструкцией когнитивного опыта. В стереотипическом режиме есть первое и отсутствует второе, что демонстрируют многие опытные и пожилые люди¹⁶⁶.

Обращение к действию памяти по-своему интересно, но надо учитывать, что эмпирический опыт и мышление радикально отличаются способами формирования метода. На первый мощное влияние оказывают врожденные программы, что может дать доминирование режима метода-установки. Господство готовых и заряженных на типичные ситуации когнитивных установок опыта закрепляется верой – одним из базисных состояний ментальной психики. Мышление же строится совершенно иначе, непрерывная смена проблем определяет и свободную динамику методов, что поддерживается ментальным состоянием сомнения. Поскольку у интеллекта не существует резких разделительных перегородок, то в некоторых ситуациях режим веровательных установок опыта подавляет стиль мышления. Такое одностороннее влияние можно объяснить различием древней укорененности опытного интеллекта и юным возрастом культурной надстройки мысли. Стало быть, ИД, или стереотипизация стратегии, есть следствие вторжения веровательных методов-установок опыта в область мышления. Вместо того, чтобы быть расторопным слугой двух господ (опыта и мысли), интеллект превращается в раба одного господина (опыта) в формальных владениях другого.

Чрезмерное действие веры ведет к инструментальному догматизму. В явление стереотипизации методов свой вклад вносят не только эмпирический опыт, но и процессы ментальной психики. Одним из общих состояний является вера, в науке она закрепляет не только результаты, но и содержание методов. Как правило, ученый предпочитает старые подходы новым стратегиям, тем более, если первые неоднократно показали свою плодотворность. В своей норме сознание тяготеет к привычным действиям и ходам мысли. Если что-то стало рутиной, привычкой, значит, оно меньше требует на себя внутренних затрат и усилий. Такое стремление к своеобразной «экономии» активности присуще всему живому, включая человека.

Действие веры распространяется и на новые идеи. Если возникает новаторская идея и у исследователя не хватает сил в нее поверить, то у нее нет шансов стать гипотетическим методом. Только ментальная вера придает слабой когниции силу действенного инструмента. Когда М. Планк вводил гипотезу кванта энергии, то по его собственному признанию это было для него «ак­том отчаяния». Примириться с нею помогла глубокая вера ученого в то, что «поиски абсолюта являются наивысшей целью научной деятельности». Полноценным выражением абсолютного в физике он считал универсальные константы и в его новой теории излуче­ния из них оказались две: к - постоянная Больцмана и h - новая мировая постоянная. Это обстоятельство заставило Планка серь­езно отнестись к квантовой догадке.

Динамика распространения новых убеждений направлена от личностных установок к интерсубъективным методам. Если гипо­теза покоряет смутными достоинствами своего творца, то для дру­гих она долгое время может оставаться сомнительной. Лишь тео­ретическое обоснование делает нововведение достоянием других исследователей. Так, в исследованиях электричества О. Хэвисайд разработал «экстравагантные» методы решения расходящихся ря­дов. Они были исключительно плодотворны, но с точки зрения ма­тематики своего времени (конец XIX в.) считались «незаконными». Впоследствии подходы Хэвисайда были обоснованы теоретически и получили общее признание.

С верой связаны как позитивные, так и негативные фор­мы. Механизм выработки личной уверенности может функциони­ровать в «слепом» режиме и продуцировать внешне заданные ве­рования (доверие к научному руководителю, традиции исследователь­ской школы, вненаучные влияния и т. п.). Такой стиль чреват при­нятием и закреплением ошибочных методов. Примечательно сви­детельство английского физика Ш. Л. Глэшоу. В середине 1950-х годов его научный руководитель Дж. Швингер был уверен в том, что электромагнитные и слабые взаимодействия должны описываться единой калибровочной теорией. При этом заряженный массивный промежуточный бозон и безмассовый фотон должны быть калибро­вочными мезонами. Данная идея Швингера была ошибочной, но, как вспоминает Глэшоу, «будучи его учеником я принял эту веру»¹⁶⁷. Под влиянием авторитета научного наставника возникло догмати­ческое убеждение. Лишь в дальнейшем самостоятельные раздумья привели молодого ученого к пересмотру взглядов.

Оптимальный союз веры и сомнения. Культура научных убеждений строится на тонком сочетании авторитетности и критичности. Ученый не может сомневаться во всем и значительный массив обоснованных знаний он вынужден принять за несомненный базис. Но чрезмерная установка на на­учные авторитеты снижает уровень творчества: «Убежденность — это хороший двигатель, но плохой регулятор» (А. Эйнштейн). Вот почему исследователю важно найти разумное ограничение авто­ритетности в виде критического анализа. Концептуальные сомнения в начале должны вести к надежным убеждениям в конце. Если взять такое начало как метод, то отношение ученого к нему долж­но объединить уверенность и критическое сомнение. Каждая из этих ценностных модальностей по-своему необходима, что порож­дает диалектическую установку на их единство. «Посвящая себя исследовательской работе, нужно стремиться сохранять свободу суждений и ни во что не следует слишком сильно верить...». До­стижение оптимального баланса двух противоположных ориента­ции весьма сложно, отсюда высокая ценность научно-критического мышления.

В историко-научной и методологической литературе фигурирует деление ученых на «творцов» и «критиков». Получается, что уче­ный с ярко выраженным критическим мышлением испытывает не­достаток в творческих способностях. К каким же фактам апелли­руют сторонники такой концепции? В качестве типичного «крити­ка» представлен физик-теоретик П. Эренфест (1880—1933). Многие ученые того времени приезжали со своими новыми работами к нему на «суд», ибо от его взгляда не ускользали значительные ошиб­ки и мелкие неточности. В научных кругах сложилось мнение, что у Эренфеста «способности критические опережали способности кон­структивные». Эту оценку, данную А. Эйнштейном, поддержал П. Л. Капица: «Исключительно критический ум, по-видимому, ско­вывал его воображение, и ему самому не удавалось делать работы, которые он мог бы считать крупными». Критическое умение выве­дено здесь за рамки творческих сил и с этим, по нашему мнению, согласиться нельзя.

Научное творчество подчиняется целой системе норм и идеалов, на каждом этапе действуют свои критерии. Если один или несколько ученых выдвинули оригинальную теоретическую гипотезу, то это всего лишь начало ее развития. В виде текста она вовлекается в критическое обсуждение со сто­роны научно-дисциплинарного сообщества. Если становящаяся теория в основе своей истинна и перспективна, то ученые в роли критиков находят слабые места, вносят дополнения, уточнения и тем самым участвуют в процессе ее совершенствования. Как толь­ко П. Дирак опубликовал свою первую работу по квантованию электромагнитного поля, Эренфест указал на ее главное концеп­туальное противоречие - модель точечного электрона приводит к бесконечным значениям собственной энергии. Это затруднение определило важную перспективу развития теории и Эренфеста здесь безусловно надо считать сотворцом. Таким образом, деление ученых на творцов и критиков весьма условно и относительно, ибо критика пронизывает основные этапы научного познания.

Типичными считаются ситуации, когда при объяснении одного и того же эмпирического материала возникает несколько теорети­ческих гипотез. В рамках выбора наилучшей версии и его «теоре­тического оправдания» (Эйнштейн) ведущая роль принадлежит критике. Все конкурирующие предположения требуется оценить на предмет наличия в них концептуальных изъянов и достоинств. Если решается фундаментальная проблема, то среди ученых оп­ределенной дисциплины может надолго установиться состояние взаимной критики. Отношение исследователя к критике его идей определяется не только духовной культурой, но и особенностями его психики. Они могут влиять даже на методологические предпочтения. Так, негативная позиция Ньютона к теоретическим гипо­тезам частично объясняется чертами его психического облика. Уче­ный болезненно воспринимал критику своих работ. Гипотезы же более уязвимы для критики, чем эмпирически сконструированные принципы, отчасти поэтому Ньютон ставил принципы выше гипотез. Нормы современной научной культуры ориентируют ученого на терпимое отношение к критике, но это отнюдь не исключает воз­можных отклонений личностного порядка.

Столкновение критических потенциалов может иногда создать иллюзию спора альтернативных решений, хотя позднее открывает­ся связь дополнения. Такова история борьбы корпускулярной и волновой теорий света. Но и здесь взаимная критика способство­вала творческим открытиям. Так, О. Френель выявил скрытые противоречия теории подвижной поляризации (Ж. Био), разрабо­танной в рамках корпускулярной гипотезы. С другой стороны, С. Пуассон указал на серьезные пробелы волновой теории: отсут­ствие «обратной волны» и трудности с объяснением двойного лу­чепреломления. Это стимулировало Френеля выдвинуть перспек­тивную гипотезу о поперечности световых волн¹⁶⁸.

Критические способности теоретика вовлекают в научное твор­чество мировоззренческие категории. Играя роль общих оценочных критериев, они повышают уровень критического анализа. Достоин­ства мировоззренческих методов могут иногда даже компенсиро­вать ущербность дисциплинарных аргументов. Так, неприятие М. Фарадеем контактной теории электричества во многом оказалось неправомерным. Но в этой критике сформировались ценные дово­ды мировоззренческого содержания («сотворение силы из ничего невозможно», «эквивалентность причины и следствия», «превраще­ние сил друг в друга»). Они детерминировали открытие Фарадеем закона сохранения и превращения энергии в форме, не уступавшей формулировке Майера ни в широте, ни в определенности.

Предметом критических сил становятся мировоззренче­ские понятия, пришедшие в науку извне. Такие ситуации вызываются появлением новых фун­даментальных теорий, которые вступают в противоречия с эле­ментами НКМ и философии. Критика выступает здесь средством восстановления единства мировоззрения с научными знания­ми. Этим занимаются как философы, так и исследователи, при чем выводы ведущих ученых могут по времени значительно опе­режать философские оценки новых открытий. К примеру, как только оформились первые версии неевклидовых геометрий, их творцы сразу поставили вопрос о пересмотре отношения к кантовской концепции пространства. Ее априоризм критиковал Н. И. Лобачевский, Б. Риман и Г. Гаусс после прочтения «Аппендикса» Я. Бойаи, пришел к выводу: «...Кант был неправ, утверждая, что пространство есть только форма нашего сознания»¹⁶⁹.

История науки демонстрирует сложные формы связи между но­выми фактами, теориями и старым мировоззрением. Одна из них представлена некритическим отношением ученого к собственным убеждениям. Чаще всего оно маскируется тенденцией сохранения и защиты мировоззрения как такового. Нарастающий поток новых знаний и методологические кризисы вызывают у субъекта науки желание обрести прочную идейную основу. Защита фундамен­тальных убеждений от псевдокритической эрозии - важная черта мировоззренческой культуры ученого. Когда махисты попытались дискредитировать молекулярно-кинетическую теорию и связанный с нею материалистический атомизм, то отстаивание этих взглядов представителями физического материализма стало ценным вкла­дом в науку. Мудрым и дальновидным оказалось убеждение Л. Больцмана в правильности атомистической концепции: «Я со­вершенно уверен, что ее основная линия никогда не исчезнет из естествознания»¹⁷⁰. Но определение значимых и устойчивых элемен­тов мировоззрения является сложным делом, где ошибки в выборе оборачиваются защитой заблуждений и догматической стагнацией убеждений. Так, английский химик Г. Кавендиш (1731 - 1810) сво­ими опытами буквально подорвал учение о флогистоне, но до са­мой смерти остался верен ему. Даже в естествознании «принци­пиальные убеждения сильнее разумных доводов» (М. Борн).

Стереотипизация знаний в форме убеждений имеет негативные и позитивные последствия. Последние обусловлены необходимостью сохранения ценного содержания сознания, которая породила соот­ветствующие структуры (память и т. п.). По мнению И. А. Беско­вой, у каждого индивида действует механизм психологической за­щиты значимых для него знаний. У креативных же личностей он ослаблен, в силу чего они проявляют повышенную когнитивную открытость новому. В целом такое предположение можно принять, но в отношении мировоззренческих убеждений следует внести уточ­нения.

Защита мировоззрения от критических изменений может при­нимать форму сознательного отвлечения от связи между ним и на­учным открытием. Хотя частные новообразования явно противо­речат убеждениям ученого, он может игнорировать их несоответ­ствие. Вместо взаимодействия двух областей сознания в этом слу­чае устанавливается нейтральное сосуществование. Такая тактика позволяет исследователю, хотя бы временно, избежать острого ду­ховного конфликта и сохранить силы для творчества. Так, раз­мышляя над алгебраической проблематикой, Л. Кронекер (1823 - 1891) получил перспективные решения. Хотя они не соответство­вали критериям строгости интуиционизма, сторонником которого он был, математические результаты им были сохранены и разви­ты. Аналогично поступил и Л. А. Брауэр. В 1907 г. он публично изложил свои интуиционистские убеждения. Но вопреки им все следующее десятилетие он разрабатывал совершенно иной стиль исследования в топологии.

Хотя дисциплинарные и философские убеждения весьма устой­чивы, все же основная линия связана с их изменениями. Кризис доверия к одним мировоззренческим основаниям и вера в другие формируются в критическом контексте. Для исторически развивающейся науки характерна тенденция сокращения периодов пере­оценки фундаментальных убеждений. Если в прошлом такие сме­ны протекали нередко за века, то ныне за десятки лет. Показа­тельна мировоззренческая эволюция физиков XX в., описанная М. Борном. В 1921 г. вместе со своими коллегами он был убежден в том, что природа подчиняется лапласовскому детерминизму, а научный метод не может быть дополнен средствами философии и искусства. Но к 1951 г. ученые уже предпочли противоположные взгляды: законы физики имеют вероятностно-статистическую при­роду и научное мышление выигрывает от связи с художествен­ным воображением и философскими догадками. В XIX в. такая быстрая метаморфоза была бы невозможна и одна из причин фе­номена ускорения - утверждение стиля высокой критичности.

Инструментальный догматизм как следствие рациональной «нагруженности» чувственности. В эпистемологической литературе данное явление хорошо описано. Оно имеет позитивную сторону (единство чувственного знака и рационального значения) и негативный аспект. Последний выражен тем, что знание накладывается на материал чувственности без размышлений или автоматически, что чревато ошибкой. Прежде всего, здесь нарушается соответствие метода содержанию проблемы, то есть происходит субъективизация средства решения, навязывание познаваемому предмету чуждого ему орудия. В таких случаях обычно говорят о предвзятом подходе. Весьма диалектично субъективизация оборачивается в свою крайность – в несвободу мыслителя по отношению к проблемному материалу. Загнав себя в одну колею мысли, интеллект тем самым попадает в зависимость от предмета («что»). Он лишен свободы выбора, так как не отдален от проблемного материала некоторой «дистанцией», пребывая внутри него и подчиняясь его специфическим особенностям. На это указывают А. Страусс и Д. Корбин, делясь опытом обучения социологическому исследованию. Начинающие изучение курса студенты часто так поглощены данными, с которыми они имеют дело, что те зачаровывают их, и они не могут от них освободиться. Умению свободно «раскрывать» смысл социологических данных приходиться учить с помощью специальных техник¹⁷¹.