2.2. Структурность научной проблемы.

Проблемы как полупонятные композиции знания и незнания. Уже древние мудрецы сформулировали парадокс: «Как можно искать то, что мы не знаем? Если мы знаем то, что ищем, то зачем нам его искать?» Уже само отношение между знанием и незнанием волновало умы своей неопределенностью – то ли они как-то сочетаются друг с другом, то ли противостоят друг другу. Особую загадочность нес образ незнания, где явное отрицательное значение способно скрывать и некий положительный смысл. Б. Паскаль предложил различать два представления: а) полное неведение, с которым рождается человеческий разум; б) неведение, присущее умам, достигшим некоторого уровня познания¹⁰⁰. Конечно, самым интересным и перспективным является второй вид незнания, которое Н. Кузанский называл «ученым незнанием». Оно таит в себе некоторую связь со знанием и тем самым обещает через соответствующий анализ раскрыть важный аспект проблемности. М.А. Розов предложил терминологическое различие: первый вид – это «неведение», т.е. состояние, выражаемое формулой: «я не знаю того, чего не знаю» Здесь незнание пребывает в своей абсолютности. Второй вид можно назвать собственно «незнанием», живущим по формуле Сократа: «я знаю, что я не знаю». Оно выражает границы познания, по-своему содержательно и формулируется в виде задачи¹⁰¹.

Ключевым моментом здесь является представление о пограничном сочетании знания и незнания. Понять такой узел весьма непросто и это показала философская дискуссия в Англии на протяжении 1920-1930-х годов. Представители скептицизма заявляли, что человек не может знать ни одной эмпирической пропозиции (суждения-предложения) в том смысле, истинна она или нет. В противовес им Дж. Мур доказывал обратное, защищая здравый смысл, что большинство людей исходят из следующих образцов: «Я знаю, что я человек», «я точно знаю, что это дерево» и т.п. Н. Малькольм согласился с позицией Мура, но ввел в нее уточнение: каждому утверждению должна предшествовать ситуация сомнения и вопрошание должно определять положение ответов. Л. Витгенштейн пошел еще дальше и показал зависимость вопрошающего мышления от обязательной группы несомненных утверждений. Эти знания каждый раз принимаются в качестве достоверных и они очерчивают те пределы, в рамках которых и может протекать мышление, выдвигая вопросы и рассуждения о них. Только в структуре пропозиций, находящихся вне сомнений, может возникнуть вопрошание, ищущее новые ответы¹⁰². Вот уж, действительно, «сомнение рождается у подножия истины» (Б. Кроче).

Вывод Л. Витгенштейна согласуется с мнением Аристотеля, который полагал, что «легче спрашивать о вещи, когда что-то мы знаем о ней». Если принять формулу движения познания от неизвестного к известному, то она выражает лишь часть реальной динамики. В любой области деятельности, где требуются осмысленные поступки, внутренний исходный пункт образуют наличные когнитивные ресурсы, и только в них возникает то незнание, которое в дальнейшем может обернуться новым знанием. Вот почему незнание следует рассматривать как коррелят реального знания, внутри круга которого только и возможна проблема¹⁰³.

Знание, входящее в содержание проблемы, оценивается как данные и еще их называют условиями задачи. Интересно представил связь данных с проблемой Х. Ортега-и-Гассет. Он взял три условных ситуации: а) данных нет (проблема невозможна); б) данные освещают все (проблемы нет); в) данные неполны - проблема¹⁰⁴. В качестве условий задачи данные содержат необходимую информацию о некотором объекте и это одна из двух функций. Другая роль данных сводится к тому, чтобы указывать на нечто отсутствующее и неизвестное, что и требуется найти. Такую двойственность моделируют все учебные задачи.

Таким образом, проблема представляет собой открытую и незавершенную структуру, которая отклоняется от норм полноты и связности (частичная неупорядоченность, отсутствие должных связей и т.п.)

Проблема – это такое старое знание, которое обещает дать новые сведения. Французскому мыслителю XX века Ж. Батаю принадлежит такая сентенция: «тот, кто знает, не может выйти за горизонт знаемого». Конечно, эту мысль нельзя понимать буквально и в абсолютном смысле. Здесь предполагается класс таких ситуаций, где наличное знание потеряло жизненные соки и догматизировалось. Представление, ставшее закостеневшим результатом, никуда не зовет своего обладателя, который пребывает в летаргическом сне догматизма и не может выйти из состояния когнитивной веры. Обычно она связана с традиционным образом жизни, где все строится на привычных и стереотипных способах действия, т.е. на полученных когда-то ответах, ставших укоренившимися приемами. Когда традицию меняет инновация и вера уступает место сомнению, знание теряет форму окончательного ответа и приобретает вид проблемы. Так, ранние греческие философы противопоставляли знание мнению. Под последним они подразумевали тот «здравый смысл», которым руководствовались обычные граждане, получив его от своих предков. Эти знания возникли еще в родовом обществе и обрели форму несомненных истин, имеющих авторитет мифорелигиозной традиции. Сократ и другие философы подвергли «мнения» критике и постарались обучить молодежь культуре сомнения. Сократовская ирония и диалектическое вопрошание стали орудиями рождения и развития «знания», главными формами которого выступили философия и теоретическая наука (геометрия и астрономия). Период господства статичных ответов сменился эрой динамичных вопросов, и если родовой строй верил в традиционные мнения, то граждане античного полиса стали размышлять о переменах в своей жизни.

Проблемное знание своеобразно сочетает в себе оппозицию старое / новое. В состоянии сомнения человек пребывает в динамике, он не удовлетворен имеющимся знанием и стремится найти в нем скрытые возможности. У. Джеймс подчеркивал, что пробел в сознании может быть не мертвой пустотой, а чувствительным недостатком с положительным руководящим мотивом – надо искать неизвестное. Если познавательный результат характеризует знание в его закрытости и завершенности, то проблема выражает его открытый характер и динамику роста. Характеризуя специфику социологического исследования, А. Страусс и Дж. Корбин отмечают, что на всех его этапах действенна одна сквозная техника – постановка вопросов. Только непрерывное вопрошание может сдвинуть мысль со стандартной позиции и открыть дверь оригинальной мысли.

Важно отметить, что проблема не противостоит старым результатам познания и включает некоторые из них в себя, придавая им перспективу будущего и нового продукта. Говоря языком гештальт-психологии, несовершенный гештальт, оцененный в качестве проблемы, сам зовет к своему достраиванию и ориентирует на поиск недостающих звеньев. Осмысливая метаморфозы форм языковой культуры, тонкое замечание относительно цикличности процесса превращения результата в задачный проект сделал Н. Топоров. «Загадка всегда делается из разгадки, и ответы – так было и будет – всегда старше вопросов… Именно на возвратном пути обретаются новые смыслы, до поры неизвестные и индуцируются «известным» ответом‑ разгадкой»¹⁰⁵.

В форме проблемы старое знание намекает человеку, где он может найти новые ответы. Эта закономерность присуща всей культуре, включая и науку. Выдающийся немецкий математик Д. Гильберт (1862-1943) отличался яркой способностью формулировать фундаментальные перспективные проблемы. Он был убежден в том, что только выдвинутые задачи «направляют нашу мысль в неизвестное будущее». Другой аспект связи старого и нового в науке подчеркивал В. Оствальд, известный немецкий ученый-химик. «Человеческий ум по природе своей вовсе не в состоянии усвоить что-либо абсолютно новое; все новое должно быть поставлено в какую бы то ни было связь с уже известным, и только тогда оно может быть включено органически в общую систему понятий».¹⁰⁶ Научное познание весьма динамично и оно непрерывно обогащается новыми результатами: фактами, эмпирическими законами, понятиями и теориями. Часть этих элементов органично вписывается в сложившиеся когнитивные структуры, другие же компоненты входят с ними в отношения конфликта и несогласия. Последняя ситуация типична для образования научных проблем.

Проблемный материал как содержание проблемы. Проблематическое выражает незавершенность науки. Посредством этого критерия выделяются основные компоненты научного знания: ассерторический (завершенный), проблемный (незавершенный) и гипотетический (возможный).

Некоторые авторы предлагают одноаспектную трактовку проб­лемы. Так, В. П. Бранский подразделил знание на два вида: пози­тивное (результаты) и негативное (проблемы). Такая жесткая оппозиция неправомерна, ибо она игнорирует позитивное со­держание проблемы. Известная трехкомпонентная структура за­дачи (дано; требуется; задано) адекватно моделирует основные элементы научной проблемы. Здесь явно известное фигурирует в блоке «дано». Компонент «требуется» содержит целевую установку на новый результат. Хотя она ориентирована на неизвестное, ко­нечный продукт представлен позитивными характеристиками не­которого идеала - образца. И лишь элемент «задано» предпола­гает неизвестное (полное содержание результата, метод его до­стижения).

Другие авторы сводят научную проблему к некоей «пустой структуре» вопросов, которая когнитивно заполняется лишь буду­щим решением. В таком же духе интерпретируется проблемная ситуация в науке. Она предстает в виде противоречия между об­щественной потребностью в новых знаниях и теоретическими сред­ствами се удовлетворения. Редукция проблемы к чисто субъек­тивным формам вопроса и потребности устраняет ее основной суб­страт. «Задача заключает в себе содержание и указывает на опре­деленные действия, которые должны быть произведены над этим содержанием». Чтобы быть содержательным предметом орудий­ной структуры мышления, проблема должна включать в себя некоторые когнитивные образы. Они и служат тем материалом, ко­торый подвергается конструктивным изменениям под воздействи­ем метода. Роль проблемного материала (ПМ) как предпосылки исследования противоречива. С одной стороны, он обладает свойством трансфор­мироваться в новое знание. Здесь он является предметом для ин­струментальных воздействий метода. С другой, ПМ - функцио­нальный заместитель и представитель материального объекта и в этом качестве он задает ученому вполне определенные ходы мысли. Такое диалектическое сочетание и позволяет проблемному знанию реализовывать предметную функцию.

Место фактов в научной проблематике. Проблемным материалом может стать любое знание, оценка которого намечает «точки роста» (возможности новообра­зований) и тем самым оно «направляет нашу мысль в неизвестное будущее» (Д. Гильберт). И все же определенный приоритет здесь имеют научные факты как прямые свидетельства исследуемого объекта. Возьмем пример из истории химии. Английский химик Дж. Пристли (1733-1804) одним из первых обратил внимание на факт равномерного перемешивания газов с разными удельными весами в земной атмосфере. Он поставил воп­рос: «Почему происходит самопроизвольная диффузия и нет рас­слоений?». Его соотечественник Дж. Дальтон (1766-1844) пере­формулировал проблему: «Какой причинный закон обеспечивает механическую однородность сложной смеси флюидов?». Француз­ский ученый К. Л. Бертолле предложил решение на основе идеи «химического сродства». Диффузия газов якобы аналогична по своему механизму процессу растворения (водяные пары «растворяются» воздухом). Дальтон с этим не согласился, решив расширить исследовательское поле и найти факты, противоречащие гипотезе Бертолле. Такие данные он нашел: факты испарения в пустоте; регистрация одинакового количества водяного пара в воздухе и пустоте. Это и привело Дальтона к открытию закона независимости давлений газов в смеси¹⁰⁷. В данном примере фигурируют три обобщенных факта. Дальтон сделал их проблемным материалом и сформулировал вопрос: «Какой закон скрывается за этими фактами?». Применение к данному «предмету» атомистического метода дало новый закон науки.

Наука невозможна, если в ней не установить такой фундамент из точных и бес­спорных фактов, на который можно было бы опираться. Не слу­чайно физика становится подлинной наукой лишь в XVII в., когда сформировалось экспериментальное производство фактов. Много­образие точных фактов достоверно воспроизводит жизнь «реаль­ного материала», дает возможность «детально освоиться с матери­алом, проанализировать различные формы его развития...» (К. Маркс). Преодолевая стиль натурфилософского пренебреже­ния эмпирией, теоретическое естествознание утвердило процедуры выведения закономерных связей путем проблемной оценки и рациональной обработки фактов.

Важная роль фактического проблемного материала отражена рефлексией са­мих естествоиспытателей. Так, в противовес рационалистической тенденции, акцентирующей внимание лишь на возможностях тео­рии, А. Эйнштейн выдвинул положение о «давлении опытных фак­тов». Механизм, аналогичный «давлению фактов», признавался другими исследователями в виде процесса «приспособления» мыш­ления к эмпирическим данным. Л. Больцман был убежден в том, что ученый обязан приспособить свои рассуждения к «данному», прямым чувственным свидетельствам природы. «Мы не имеем права выводить природу из наших понятий, но мы должны эти последние приспосабливать к первой»¹⁰⁸. С этим мнением солидари­зировался М. Борн. Он резко выступал против конвенционализма с его выпячиванием теоретической свободы ученого. Через призму определяющего влияния опытных фактов Борн оценивал собствен­ную трактовку волновой функции. Для него это «не было свободным изобретением разума, а было вынуждено экс­периментальными фактами». Статистическая интерпретация была внушена ему знанием экспериментов по атомным столкновениям, проведенных Дж. Франком.

Теория в качестве предпосылки проблемы и как проблемный материал. С возвышением уровня исследования меняется содержание проблемного материала, оно становится более общим. Для теоретика в роли ПМ чаще всего выступают не факты, а эмпирические законы и частные теории. Так, К. Маркс отмечал принципиальную разницу в материале исследования у английского экономиста Д. Рикардо и его последователя Дж. Милля. «Сами противоречия, лежащие в основе его теории, свидетельствуют о богатстве того жизненного фундамента, из которого, выкручиваясь, вырастает теория. Иначе обстоит дело у ученика (у Милля). Тем сырьем, над которым он работает, является уже не сама действительность, а та новая теоретическая форма, в которую ее путем сублимации превратил учитель». Та теория, которая для одного поколения ученых является законченным результатом, для последующих поколений становится предпосылочным сырьем. Такое последовательное обращение продуктов в предпосылки для изменений лежит в основе обобщающего развития научнoгo знания.

В данном отношении интересно проследить историю исследования гравитации. Закон падения Галилей установил на сравнительно узкой группе фактов падения тел на Землю. Результат своего предшественника Ньютон оценил как недостаточный. Кроме него в содержание нового проблемного материала были включены другие законы (три закона Кеплера) и другие факты («падение» Луны на Землю, эффекты влияния небесных тел друг на друга). Расширение проблемной области привело к открытию закона всемирного тяготения. Вплоть до начала XX в. этот закон считался окончательным «общим фактом» (П. Л. Лаплас). Эйнштейн оценил его недостаточность и сделал одним из элементов своего проблемного материала при разработке общей тeopии относительности.

Сведение проблемы к чистой негативности не учитывает ее оп­ределенность, которая исходит от предпосылочной теории. Послед­няя формирует когнитивное содержание научного вопроса. Так, на II международном математическом конгрессе Д. Гильберт выдвинул 23 проблемы. Все они исходили из наличного уровня развития математики. Двенадцатая проблема задавала установку на обобщение теоремы Кронекера, пятнадцатая требовала обосно­вания теории алгебраических многообразий. Ясно, что без соответ­ствующих теорий эти проблемы теряли всякий смысл¹⁰⁹. Стало быть, проблемные образования предваряются некоторой теорией.

В философско-методологической литературе обозначились про­тивоположные подходы в понимании соотношения между пробле­мой (Р) и теорией (Т). Одни авторы полагают первенство пробле­мы: Р - Т (К. Поппер И. Лакатош и др.), другие на первое место ставят теорию: Т - Р (Б. С. Грязнов и др.). Та­кие интенциональные схемы страдают односторонностью. Методо­логическая рефлексия должна учитывать сложно-диалектический характер деятельностного контекста науки. Вместе с тем, нельзя неод­нозначного порядка. Старая теория (специальные знания, миро­воззренческие предпосылки - Тп) предваряет проблему, а новая теория (результат - Тт) завершает данный цикл исследования в совокупной цепочке множества других: ... -Тп - Рп - ...Тт-... Таким образом, развитие познания представлено цикличными вза­имопереходами между непроблемной теорией и проблемным зна­нием как единством позитивного и негативного аспектов.

Конструктивно-исторический характер проблемного материала. Негативную роль в науке сыграл тезис о «данности» некоторых фрагментов знания. Для позитивистов и махистов чувственные факты были изначально готовыми предпосылками деятельности ученого. Эту линию продолжили не­опозитивисты, введя понятия «атомарных фактов» и «протоколь­ных предложений». Однако психофизиологические исследования показали, что чувственные «созерцания» не даны нам природой и являются продуктами сложной сенсомоторной деятельности. Становление ее стереотипных схем уходит в начала филогенеза человека. Методологические изыскания сняли иллюзию непосредственной данности научных фактов. Все они оказались так или иначе когнитивно «нагруженными». Таким образом, было доказано, что все формы чувственности и эмпирического знания являются результатами деятельности и через нее опосредованы рациональными методами.

Идея «данности» была распространена и на теоретическое знание. По мнению Р. Декарта, интеллектуальная интуиция ученого находит общие и необходимые положения, которые изначально пребывают в сфере его духа. Априоризм И. Канта был вариацией на ту же тему. Правила рассудка и идеи разума у него предзаданы процедурам их эмпирического и теоретического применения, эти формы не прошли стадию формирования. Основной методологический порок априоризма состоит в его неисторичности. Если субъект познания взят в виде исторически сменяющихся поколений ученых, то кажимость изначальной «готовности» теоретических методов рушится. То, что для современных ученых кажется аксиоматическим, в предшествующих исследованиях вырабатывалось в проблемном поле эмпирического и теоретического мышления. Убедительным подтверждением априоризма Кант считал математику и отсюда выводил единственность геометрии в форме теории Евклида. Появление неевклидовых геометрий привело к краху идеи заданности и предопределенности теоретических форм. Методологической реакцией на этот кризис стало утверждение принципа конструктивности математических теорий. Вокруг него оформились школы интуиционизма (Л. Э. Брауэр и др.), конструктивизма (А. А. Марков, Н. А. Шанин).

Ряд современных методологических школ принижает объективную значимость проблемного материала. Спекулируя на моменте изменчивости ПМ, конвенционалисты декларируют чрезмерную свободу обращения ученого с ним. Это хорошо прослеживается в концепции «свободного изобретательства». По словам Л. Витгенштейна, математик, как и другие ученые, является изобретателем, но не открывателем. Исследовательское сознание превращается здесь в законодателя, диктующего свою волю изучаемому предмету. «Теперь уже не понятие должно сообразовываться с предметом, а предмет должен сообразовываться с понятием» (Ф. Энгельс). Субъективизму можно противопоставить только принципы объективизма и реализма. Это означает, что конструктивная деятельность сознания должна быть согласована с природой объекта через проблемный материал. Именно, этот фактор выступает полномочным представителем изучаемой реальности в сознании ученого.

Псевдопроблемы в науке. В теоретическом познании есть конкуренция гипотез, протекает борьба разных методологических школ. Все это значительно усложняет и процесс проблематизации. От научного субъекта требуется многоэтапная деятельность: 1) оценка данного результата как ложного или неперспективного; 2) переосмысление проблемы с тем, чтобы правильно поставленный вопрос сохранить, а неправильный (псевдопроблема) переформулировать (или снять); 3) формирование необходимого проблемно­го материала.

В физике Аристотеля был поставлен ряд псевдопроблем, опре­деливших формирование теоретических заблуждений. Ими стали проблемы «связи» между весом тела и скоростью его падения, внеш­ней силой и скоростью перемещения тела. Творцам физики XVII в. пришлось преодолевать как ошибочные решения, так и доказывать неправомерность постановки подобных вопросов. Установив мысленным экспериментом с применением математики постоянство ускорения свободного падения на опреде­ленном участке земной территории, Галилей выявил надуманный характер «связи»: сила тяжести - скорость падения. На ее месте возник научный вопрос о зависимости: длина пути падения - вре­мя падения. Кроме того, открытие закона инерции показало, что связь F - v искусственна и не имеет объективных оснований. И. Ньютон переосмыслил ситуацию и стал выяснять зависимость между силой и ускорением (F - а). Это переосмысление пробле­матики привело ко второму закону динамики.

Мировоззренческие проблемы науки. Важное место в проблемном многообразии науки занимают ми­ровоззренческие вопросы. По мере развития научного познания в нем накапливается мно­жество разнообразных теоретических образований (частные и фун­даментальные теории, дисциплинарные концепции и КМ). Соот­ветственно возникает проблематика концептуального синтеза, ко­торая имеет мировоззренческий характер.

Уже в древнем естествознании норма единства влияла на пос­тановку натурфилософских вопросов. Через многообразие учений проходят сквозные проблемные установки на поиск единого бытия, первоэлементов и т. п. Ориентация на единство помогла интегри­ровать астрономические представления античности в общую кон­цепцию геоцентризма. С дальнейшим ростом объема специальных теорий идеал единства становился важным каноном их синтеза в дисциплинарные картины мира. При такой интеграции с реше­нием частнонаучных вопросов выдвигались и мировоззренческие проблемы. Так, в XVII в. физики поставили проблему установления связи между законами, открытыми Галилеем для земных тел, и за­конами Кеплера для движения планет. Этот вопрос разрешил Нью­тон, выведя кеплеровские обобщения в виде частных следствий из трех основных законов динамики и принципа всемирного тяготения. Но данное, чисто физическое решение привело к проблемному пе­ресмотру средневекового мировоззренческого положения о принци­пиальном различии «небесного» и «земного» миров. В механической картине эти миры объединились общими законами.

Уровень частнонаучной конкретизации универсального идеала единства определяет эффективность последнего. У Эйнштейна этот идеал определял всю его научную деятельность. Однако, если при создании СТО и ОТО он проявил себя успешно, то работа над еди­ной теорией поля закончилась относительной неудачей. Уже самой постановкой проблемы Эйнштейн заложил ошибочную теоретиче­скую установку. Он решил ограничиться достижением единства ОТО и теории электромагнитного поля. Одна из его фундамен­тальных посылок заключалась в том, что за всеми точками прост­ранства-времени признавалась определенность (однозначность) их свойств. Отсюда следовал вывод о классической измеримости на­пряженности поля в точках пространства-времени. Но квантовая теория установила, что нет однозначной локализации свойств в точке. Оператор положения для мировой линии частицы здесь не имеет смысла, ибо существует лишь распределение вероятности по­ложения. Стало быть, проблему объединения следует ставить и в отношении квантовой концепции. На современном уровне вопрос стоит как раз в плане единства теорий микро, макро и мегамиров.

У истоков науки философские проблемы имели форму апорий (греч. aporia - логическое затруднение, непреодо­лимое противоречие). Особую известность приобрели апории Зенона Элейского (V в. до н. э.). Синтез философии, математики и физики в них несомненен. Элеаты сделали существенный шаг в становлении теоретического мышления. Они подвергли критике скрытую противоречивость построений натурфилософов, наивные элементы пифагорейской математики. Выявление и заострение ря­да концептуальных противоречий означало методологически гра­мотную постановку фундаментальных проблем. С апорий элеатов начинается становление осознанной культуры научной проблематизации.

Для всех апорий Зенона сквозной проблемой выступает соотно­шение конечного и бесконечного. К примеру, апория «дихото­мия» гласит: прежде чем пройти целиком некоторый отрезок, дви­жущееся тело должно вначале пройти половину этого отрезка, за­тем половину половины и так далее до бесконечности. Здесь вы­ражен «парадокс, заключающийся в том, что некая бесконечная последовательность следующих друг за другом событий, завершаемость которой мы не можем себе даже представить, которая на самом деле все-таки должна завершиться»¹. Закон­ченное деление пополам как форма актуальной бесконечности мыс­лится противоречиво. Решения этой четкой проблемы Зенон не дал. Лишь современная математика нашла разрешение - в теории мно­жеств введено различие между множеством и его мерой. Но уже античных ученых размышления по поводу конечного и бесконечно­го, прерывного и непрерывного навели на перспективные концеп­ции (атомизм и т. п.).

Многие мировоззренческие идеи вошли в ткань науки, создав не только необходимый уровень предпосылок, но и соответствующие парадоксы. Такая ситуация возникла в теоретической механике. Здесь три закона динамики сопряжены с идеей близкодействия, с законом же всемирного тяготения связана идея дальнодействия. Разрешение парадокса внутри теории произошло путем отказа от силовой характеристики грави­тации и перехода к понятию гравитационного поля¹¹⁰.

Главная функция теоретических проблем - способствовать прорыву мысли к новым законам реальности. На материале политической эко­номии К. Маркс открыл типичную схему такой проблемности, ког­да между фундаментальным принципом и эмпирическими закона­ми устанавливается противоречивый разрыв. Выявление некоего «посредствующего звена» (нового теоретического закона) стано­вится искомым решением. Специфика естествознания вносится здесь лишь применением математики и модельными схемами, свя­зующими теоретические основы с экспериментальными данными.

В начале XX в. классическая электронная теория металлов Друде-Лоренца оказалась несовершенной. В частности, она игно­рировала противоречие между большим вкладом электронов в теп­лопроводность металлов и отсутствием вклада в их теплоемкость. А. Зоммерфельд оценил его как проблемное выражение скрытого причинного закона. Он был обнаружен в виде механизма рассея­ния дебройлевских волн, сопряженных со свободными электрона­ми и обусловливающих их длину пробега. Основным методом от­крытия здесь стал принцип корпускулярно-волнового дуализма.

Проблемная концептуализация связана также с рассогласован­ностью идеализаций разного уровня. В самом общем плане поня­тийные конструкты можно подразделить на сильные и слабые. Первые отличаются высокой степенью абстрактности, одномерные глубинные связи здесь далеко отстают от реальных сложных комп­лексов и потому трудно соотносятся с ними. Слабые идеализации учитывают частную многоаспектность объекта, следуя за сильными в плане восхождения от абстрактного к конкретному. Эта связь реализуется через проблемные конфликты.

Классическая механика сформировалась из достаточно сильных идеализаций («материальная точка», «инерциальное движение» и т. и.). К их числу следует отнести и идею дальнодействия. По сфере действия она не была универсальной. Земные макропроцес­сы в основном описывались в рамках вполне понятной концепции близкодействия (слабая идеализация). Но небесная механика и оптика были построены посредством модели дальнодействия. Она постулировала мгновенное действие на любом расстоянии и это устраняло некоторые теоретические противоречия. Так, динамика исходила из модели, где абсолютно твердые частицы материи строго разделены в пространстве (разделенность атомов пустотой). Этим условием запрещалось допущение непосредственного кон­такта атомов (слитность). Как отмечал С. И. Вавилов, выход из тупика давало дальнодействие. Кроме того, в XVII-XVIII вв. не­удачными оказались попытки объяснить тяготение на основе ато­мистики классического типа. Допущение некоторой материальной среды, передающей тяготение на расстоянии, запрещалось идеей пустоты. Вихревая гипотеза Р. Декарта отбросила атомы и ввела вместо пустоты «эфир». Но в опытах влияние эфира на космические тела не выявлялось, поэтому Ньютон, чтобы не измышлять лишних теоретических гипотез, остановился на модели дальнодействия. Она потребовала конструирования других идеализации родственного типа: абсолютного пространства и абсолютного времени. Эти абст­ракции объединяла общая черта - ни прямо, ни косвенно их нель­зя было включить в эмпирическую практику (абсурдно измерять бесконечно большие скорости распространения сигнала). В то же время близкодействующие макропроцессы наблюдались и измеря­лись в относительном пространстве и относительном времени. Это внутреннее противоречие системы Ньютона частично осознавалось его оппонентами, но они не смогли дать эффективных физических альтернатив. Лишь с появлением теории Фарадея-Максвелла воз­никла возможность разрешить противоречие между дальнодейст­вием и близкодействием. Данная теория придала абстрактной идее близкодействия конкретный вид одного из физических полей. Кон­цепцией полевого близкодействия руководствовался Эйнштейн при постулировании конечности скорости света. В СТО все виды пространственно-временных процессов вошли в зону принципиаль­но возможных измерительных операций (эмпирическая практика).

В новое время за проблемами-противоречиями философского содержания закрепился термин «антиномия» (греч. antinomia — противоречие в законе). Наиболее известные антиномии сформу­лировал И. Кант (мир конечен и бесконечен и т. п.). Его поздней­шие критики, начиная с Гегеля, отмечали достоинства постановки проблем и полную неудовлетворительность их разрешения. В кантовских противоречиях, относящихся к природе, крайности анали­тически разделены и не предполагают синтеза. В лучшем случае противоположности могут быть рассмотрены в плане их одинако­вости и дополнительности. Конечно, такой суррогат единства далек от подлинного снятия и разрешения противоречия, заканчиваю­щихся установлением связи неравноценности («главное звено») и переходом одного в другое. Уже Платон пришел к выводу, что всеобщие противоположности должны переходить друг в друга без нового «третьего» звена. Чего-либо внешнего, стоящего над двумя противоположностями, не может быть. Этот подход развил Гегель. Он показал, что основой синтеза универсальных крайностей явля­ется одна из них. Такая ведущая противоположность включает в себя другую как «свое другое». Налицо операция опосредство­вания, где устанавливается иерархическая зависимость: главное - подчиненное. Так, для Гегеля основным и ведущим было бесконеч­ное, а конечное - лишь его момент, оно «причастно» бесконечному. При классификации противоречий познания антиномии выделя­ются в особую группу. Но как разновидность субъективных проти­воречий они почему-то расцениваются лишь в виде внешних симп­томов глубинных противоречий объекта.

Антиномии относятся к философской проблематике, то есть к теоретическому уровню высокого порядка. Глубинно-внутренний характер такого мышле­ния очевиден. Антиномии представляют собой продукты философ­ской рефлексии, в производстве которых участвуют ранее сформи­ровавшиеся категории. Так, в свое время в ходе мучительных раз­думий элеаты пришли к выводу, что истинно и познаваемо только то, что тождественно самому себе (единое бытие). Софисты выдвинули противоположный тезис: истинно и познаваемо то, что не тождественно самому себе (многое). И если Платон сконструиро­вал антиномию: «Едино или множественно бытие?», то можно ли ее охарактеризовать «внешним симптомом»? Наверно, вряд ли. Ведь в эту проблемную структуру вошли категории со смыслом, да­леким от чувственных констатаций. Данная антиномия привела к глубокому диалектическому решению (многое есть аспект еди­ного). И в других аналогичных случаях категорийные элементы антиномий выводят на сущностные связи теоретического характера. Таким образом, философские проб­лемы-антиномии образуют круг фундаментальных вопросов науки.

Оценка на антиномичность весьма важна для развития совре­менного естествознания. Если какое-то решение объявляется за­вершенным и окончательным, оно тем самым выводится из сферы дальнейших изменений. Если же оно оценивается в виде антино­мии - налицо установка на проблемное развитие.

Подобное раздвоение проявилось в отношении противоречий квантовой механики. Н. Бор и его последователи сформулировали ряд теоретических положений, в которых противоположные свой­ства рассматриваются как дополнительные друг к другу (принцип корпускулярно-волнового дуализма, принцип неопределенности). Идее дополнительности крайностей Бор придал общеметодологическую значимость - в естественных науках противоположности объединяются связью дополнительности. Стало быть, знание в ан­тиномической форме может не иметь характера проблемы. Многие философы поддержали боровскую концепцию дополнителыюети. Но есть авторы, не согласные с нею. Логика их рас­суждений основывается на иных философских (диалектических) тра­дициях. Так, по мнению В. И. Метлова, боровская дополнительность порождает дуализмы, адекватные решениям кантовского типа. Противоречия здесь не разрешаются синтезом, в котором одна противоположность «сводится» к другой. Поэтому дополнительные описания нельзя считать окончательными решениями. По сути де­ла они являются антиномиями-проблемами.

Последняя позиция по-своему убедительна. И все же есть ар­гументы, ослабляющие ее критический потенциал. Прежде всего, следует отметить, что квантовые дуализмы отличаются от философ­ских антиномий своим частным содержанием. В определенном пла­не их можно отнести к мировоззренческим основаниям, но лишь к их самым нижним уровням. А здесь вполне вероятен тот способ разрешения противоречий, который был предложен Аристотелем: противоположности переходят друг в друга через третий, средне-промежуточный фактор. Такую схему применял Гегель, когда речь шла о движении по «вертикальной» структуре закономерности (всеобщее - особенное - единичное). Ею пользовался Маркс в экономических исследованиях (открытие закона прибавочной стои­мости). Возможно, что корпускулярно-волновой дуализм является проблемой, ждущей своего решения в виде открытия некоторого опосредствующего механизма. Но может быть и иное. Данный дуа­лизм отражает структурную связь, требующую дополнительности. Во всяком случае, методологические оценки специальных теорий не должны иметь жесткий, ультимативный характер, но обязаны учи­тывать логику движения от фактов и эмпирических обобщений к фундаментальным выводам. Развитие самой физики должно в конечном счете показать - проблемным или непроблемным зна­нием являются ее дуализмы. Ну, а если идут философские дискус­сии, то важно помнить, что «каждый ответ, который дает фунда­ментальная физическая теория, принимает в теории познания фор­му вопроса» (Э. Кассирер).

Хотя процедуры проблематизации регулируются мировоззрен­ческими идеалами и методологическими нормами, многое в них выходит за рамки нормативности. Весь опыт постановки проблем не поддается рациональной реконструкции. К примеру, в 1900 г. Д. Гильберт сформулировал математические проблемы, многие из которых носили фундаментальный характер и были рассчитаны на дальнюю перспективу. Одной лишь научной эрудицией велико­го математика этот исторической факт объяснить нельзя. Или взять другой феномен, когда среди ученых выделяются такие исследова­тели, которых отличает ярко выраженная способность проблематизации. Так, в европейском естествознании XVII в. признанным ге­нератором новых проблем был француз М. Мерсенн. Решение про­блем не было его сильной стороной, но зато он умел предлагать важные задачи своим талантливым по этой части корреспонден­там. Подобная специализация еще ждет должного методологиче­ского объяснения.

Постановка научных проблем связана с «искусством разрешимого» (П. Медавар). В науке можно выделить две проблемные области: вопросы с пер­спективой будущих решений и проблемы с актуально-возможными и невозможными решениями. Выдвижение проблем «впрок» имеет свой смысл, но все же наибольшую ценность представляют задачи, которые «соз­рели» для должной разработки. Английский физик Г. Бонди отме­тил, что «искусство разрешимого» гениально продемонстрировал И. Ньютон. Он четко сформировал задачу: «Где в будущем будут планеты и их спутники, если известны их массы, координаты и ско­рости в настоящий момент?». Это был вопрос, на который во вто­рой половине XVII в. можно было дать определенный ответ. Тео­ретически и математически возможное решение проблемы выли­лось в формирование основ небесной динамики. Если бы Ньютон задался вопросом: «Почему планеты и их спутники обладают этими значениями массы, координат и скорости?», - то это было бы явно тупиковое направление. Даже сейчас полный ответ на такой вопрос невозможен.

Итак, проблемная активность ученого весьма многогранна. Ее ядром является применение к знанию ценностных структур - ми­ровоззренческих идеалов, методологических норм. Эта деятельность сопряжена с процессами научного воображения (угадывание, фан­тазия и т. п.). Все это вместе взятое придает проблемному опыту высокую сложность и значимость.