1. 2. Операции и правила исследования.

Операциональный уровень метода. Динамичность методу придают операции и процедуры. Представители когнитивной науки ввели деление знаний на декларативные и процедурные. Если первые информируют об изучаемом объекте в виде идей, принципов и теорий, то вторые не дают истинностной картины внешней реальности, ибо сводятся к сугубо внутренней динамике интеллекта. Такая дихотомия имеет прямое отношение и к содержанию метода. Когда шел разговор о теории, идее и принципе как формах метода, то он не выходил за рамки декларативных, т.е. онтологически содержательных инструментальных структур. Сейчас пришла пора заняться процедурным блоком метода, где основной единицей выступает «интеллектуальная операция».

Уже древние мыслители обратили особое внимание на динамичность разума и дали разнообразие объясняющих учений. Позиция Аристотеля оказалась более всего созвучной современной методологии. Хотя Стагирит отдал исследовательские предпочтения логическим действиям (анализ, синтез, абстрагирование, определение, построение силлогизма и т.п.), в его трудах дано описание почти всех основных и классических интеллектуальных операций. Позднейшие мыслители не могли не встраиваться в эту традицию. Новое время утвердило оппозицию к взглядам Аристотеля, но радикализм его представителей не был однозначным. Бэконовская теория индукции во многом согласуется с перипатетическим учением о наведении и расходится лишь утвердительным отношением к эксперименту. То, что писал Р. Декарт о дедукции, полностью встраивается в аристотелевскую теорию умозаключения. Существенный отход от парадигмы Стагирита произошел в классической немецкой философии, выработавшей качественно иные философемы сознания и познания. Начало этому положил кантовский трансцендентализм, который ввел целую группу неизвестных ранее операций: аналитические - синтетические, рассудочные - разумные, догматические - критические. Философы XX века преимущественно разрабатывали кантовскую стратегию, делая упор на процедуры рефлексивного сознания (феноменология, философия языка, эпистемология науки).

Интеллектуальные операции суть продукты практики. Теоретическое осмысление феномена операциональности заняло важное место в творчестве Ж. Пиаже. Он полагал, что операции интеллекта - это практические действия, перенесенные внутрь и скоординированные в систему¹³⁴. Идея интериоризации объединила его с Л.С. Выготским и другими советскими психологами. Она используется также и в методологии науки. Авторы полагают, что строение научной теории формируется через структуру практического освоения объекта. Если во внешнем плане наличествуют объектные связи и практические действия, то внутри теории устанавливаются соответственно предметные и операционные аспекты знания¹³⁵. Между внешними действиями и предметными образами операции играют роль переходного посредника. Если действия характеризуют только целенаправленные процессы (что делать?), то операции представляют собой способ осуществления действия (как делать?). Состав операций и порядок их выполнения образуют структурную схему, что и позволяет достичь познавательную цель – сформировать предметный (идеальный) образ.

Связь между научной теорией и исследовательской практикой авторы преувеличили, хотя у нее есть явные границы. Данная зависимость реализуется на этапе становления теории из эмпирии и на ступени инструментального обслуживания эмпирического опыта объяснениями и предсказаниями. Но у теории существуют самостоятельные состояния, когда она пребывает в форме результативного знания и участвует в чисто теоретической деятельности (концептуальное обоснование, теоретическая критика, установление соотношений с другими теориями). С учетом данного разнообразия следует внести должные коррективы в рассуждения Д.В. Пивоварова и А.С. Алексеева. Если научная теория находится в состоянии познавательного продукта, у нее отсутствует операционный компонент, здесь наличествует вырожденная функциональность. Но как только произошла мобилизация теории в качестве метода решения проблемы и наступил процесс инструментального применения теории к задачным условиям, налицо единство «предметного» и «операционного» аспектов. Стало быть, последний присущ теории только в состоянии метода, где лишь действия с понятиями и абстрактными объектами могут привести к новому «предметному» образу. Операции выступают необходимым медиатором между проблемным сырьем и теорией-методом. С возникновением искомого решения операции обретают потенциальность и теряют роль динамичного посредника.

Операции двойственной группировки. Существует великое множество операций интеллекта и следует признать обилие видов группировки, отражающих свободу авторских предпочтений. Через все варианты в качестве сквозного проходит деление на две группы. Такой способ реализовал уже Ж. Пиаже в виде различения конкретных и формальных операций. Если первые характеризуют динамику эмпирических образов, то вторые представляют богатство ходов логического мышления. Логические операции в каждом случае образуют целостную систему, где демонстрируют обратимость противоположных направлений: прямой (анализ и т.п.) и обратной (синтез и т.п.) векторности. Редукция абстрактной операциональности к логическим действиям выглядит ныне весьма архаично. Современные авторы предпочитают здесь говорить о широкой картине рациональной деятельности, где логическая активность составляет лишь некоторую часть. Так, по мнению П. Бернайса, рациональные действия суть все то, что обеспечивает человеку рост понимания: а) создание идеальных объектов; б) схематичность теорий; в) логичность; г) использование знания как метода решения; д) критичность¹³⁶.

Дж. Гилфорд выделил пять типов операций: 1) познавательные; 2) память; 3) оценка; 4) конвергентность; 5) дивергентность¹³⁷. Казалось бы, ни о какой двоичности здесь говорить не приходится. Однако если внимательно оценить данную классификацию, то можно получить неожиданный вывод. Под «познавательным» типом Гилфорд скорее подразумевает научное исследование. И такую рубрикацию можно безболезненно удалить на фоне поиска универсальной схемы. Что касается «оценки», то здесь можно предположить операции сравнения со стандартами и образами, что нужно в актах проблематизации и оценки результата. У нас же речь идет о процессе решения проблемы. Если «оценку» идентифицировать с ценностно-мировоззренческим познанием, то ее игнорирование будет того же порядка, что и в отношении «познания». Это же можно распространить и на «память», в которой подразумеваются операции воспроизведения информации, что имеет слабое отношение к действию метода. Итак, остались две группы операций: «дивергентное» и «конвергентное» мышление. Первый блок, или Д- мышление, опирается на воображение и способно генерировать по одной проблеме несколько оригинальных ответов. Такое расхождение случается в науке (стадия гипотезирования), в изобретательской и криминалистической практике (выдвижение идей и версий). Конвергентные операции, или К-мышление демонстрирует эффект сходимости к одному ответу и имеет жестко заданную последовательность решения. Оппозиция многомерности и одномерности решения отличает дивергентные операции от конвергентных.

Х. Ортега-и-Гассет выделил аналитическое и синтетическое мышление по признакам ведущих операций. В первом виде из первоначальной мысли операции позволяют выводить последующие положения и в этой логической роли они производят аналитическую и последовательную цепь. Операции синтетического мышления имеют иной характер, ибо здесь одна мысль уже подключает и привязывает другое положение. На фоне аналитического выведения, где первая мысль имплицирует вторую, тут господствует операция диалектического дополнения, привлекающая со стороны новые и родственные понятия. Если аналитическое имеет большую традицию осмысления, то явное исследование синтетических операций началось только с И. Канта, было продолжено Э. Гуссерлем. И все же здесь многое осталось на перспективу будущего¹³⁸.

Операции начального изучения объекта. В любой познавательной ситуации человеку противостоит бесконечно сложная реальность. Всякое исследование здесь вынуждено заниматься упрощением, сведением сложного к необходимым простым элементам. В науке этот процесс называют исследовательским моделированием и его ведущей операцией считается анализ. Первой областью приложения является эмпирическое познание, что хорошо описал Б. Рассел. Сначала интересующая нас реальность появляется как смутное целое в виде многообразия чувственных данных (W). Затем мы начинаем проявлять избирательное внимание к отдельным данным, что и означает действие анализа. Особое выделение данного Р позволяет сформулировать аналитическое суждение: «Р есть часть W». К примеру, ребенок видит кошку и гладит ее. Из всего набора свойств он выделяет «пушистый мех» и говорит: «Кошка пушистая». Налицо эмпирический анализ¹³⁹.

Анализ всегда сочетается с абстрагированием. Если дело сводится к разделению целого на части, то выделение особой части и ее фиксация в относительно самостоятельном виде составляют содержание абстрагирования. Хотя Рассел декларировал «портрет» одного анализа, фактически он описал взаимосвязь двух операций. Существуют разные формы абстрагирования. Изолирующее абстрагирование выделяет нужную часть и полностью отвлекается от всего остального, что делает часть самостоятельным когнитивным элементом, или абстрактным объектом. Исходные абстракции любой теории рождаются в горниле изолирующего абстрагирования. Так, становление античной теоретической геометрии началось с формирования таких идеальных объектов, как «точка», «линия», «плоскость» и т.д. Для любого ученого-теоретика изолирующее абстрагирование выступает ключевым приемом. Друзья и ученики российского физика, теоретика-космолога А.А. Фридмана (1888-1925) вспоминают, что у него было любимое выражение: «Нельзя ли чего-нибудь откинуть?». Такая операциональная установка помогла ему оценить неперспективность решения самого А. Эйнштейна и предложить нестационарную модель Вселенной. Другая форма абстрагирования – абстракция отождествления. Здесь у разных объектов выделяются общие свойства на фоне отвлечения от различий. К примеру, «животные и человек суть живые организмы».

Критерии различения абстракций могут быть разными. Так, Ж. Пиаже предложил классификацию из трех видов: эмпирическая, отражающая и рефлексирующая. Критерием здесь выступает степень интериоризации. Эмпирическая абстракция полностью ее лишена, ибо заключается в оперировании физическими объектами. Отражающая абстракция выражает интериоризованные операции двух видов: а) отражение в виде проекций на более высокий уровень того, что было извлечено из низшего уровня (восприятие – понятие); б) абстракция как перестройка структуры на новом уровне. Рефлексирующая абстракция состоит в том, что полубессознательные операции ретроспективно тематизируются и тем самым осознаются в качестве будущих инструментов¹⁴⁰.

Анализ и абстрагирование как формы инфинитизации. Такой тезис прослеживается в исследовании Э. Гуссерлем истоков теоретической геометрии. По оценке Ж. Деррида, инфинитизация у древних греков сочетала в себе ограничение и расширение¹⁴¹. Если первое сводилось к выбору определенных групп фактов и их свойств (анализ и абстракция), то второе заключалось в преодолении фактической конечности (идеализация и обобщение). Первый этап инфинитизации прошел в рамках донаучного жизненного мира. Различные виды практики, осваивавшие земное пространство (земледелие, строительство, ориентация на местности и т.п.), произвели первичные абстракции в виде эмпирических образов измерения расстояний, площадей и объемов. Свойства пространства здесь смешивались с практическими способами измерения. И все же это был материал данных, где бесконечное богатство реальности было заменено набором конечных образов с потенциалом развития. На втором этапе инфинитизации в дело вступили ученые-теоретики, которые к эмпирическому предмету применили разнообразные логические операции. Практические образы были преобразованы в абстрактные понятия и идеальные объекты: «точка», «прямая», «окружность» и т.п., а также появились понятия геометрических операций: «провести линию», «построить фигуру», «разделить на…» и т.п. Эти понятийные ресурсы стали основой становления геометрии как первой формы научно-теоретической системы.

Операции сравнительного метода. При накоплении некоторого множества родственных абстрактных объектов рано или поздно встает задача установления их взаимных отношений. И здесь на повестку дня выходят операции сравнения. Апофеозом сравнительного метода в науке считается XIX век, когда оформился целый ряд дисциплин: сравнительная биология, сравнительное языкознание и т.п. Многие философы не могли пройти мимо такой тенденции, отмечая особые достоинства метода сравнения. К.А. Сен-Симон пришел к выводу о том, что «вся работа человеческого ума в конечном счете сводится к сравнениям: сказать, например, что какая-либо вещь хороша или плоха, значит сказать, что она лучше или хуже другой, с которой ее сравнивают»¹⁴². Он выдвинул даже проект создания особой науки о сравнении идей.

Сравнительный метод не заключается в какой-то одной операции и представляет собой операционный комплекс. В него входят следующие операции: а) сопоставление; б) аналогия; в) экстраполяция; г) обобщение (генерализация). С операции сопоставления начинается действие сравнительного метода, но нельзя забывать о том, что его предпосылкой выступает проблема. В зону вопрошания попал какой-то новый факт или явление, несущее в себе несколько неизвестных признаков. Для решения нужно в наличной информации найти уже известный факт или явление, которое станет основой сравнения. Главная цель сопоставления состоит в установлении отношения между известным и неизвестным, где фигурирует явное различие. Затем операциональная эстафета переходит к аналогии (гр. аnalogos соответственный, сходный), которая должна обнаружить у сравниваемых сторон некое общее сходство. Сделать это намного труднее, чем обнаружить различие, ибо общность существует в виде некоторого признака известного явления, который возможно присущ и другой стороне. Вот почему аналогия реализуется в гипотезе или вероятном умозаключении типа «если…, то…», что уже выступает делом экстраполяции (лат. extra сверх меры + лат. polire сглаживать). Эта операция переносит выделенный признак с известного явления на неизвестную и проблемную сторону. Такой проблемный перенос утверждает сходство сравниваемых явлений. По мнению английского психолога К. Спирмена, экстраполяция представляет собой ведущую творческую способность ума, которая расширяет границы познания¹⁴³. Следствием экстраполяции является обобщение, так как единый признак расширяет свою предметную область за счет проблемного явления. Примечательно, что если сопоставление четко отделено от аналогии, то последняя почти сливается с экстраполяцией и обобщением.

То, что сравнительный метод представляет собой систему операций, подтверждают многие примеры из истории познавательного творчества. Если взять техническое изобретательство, то здесь проблемной стороной выступает проект устройства, в котором превалируют целевые признаки и не хватает структурно-функциональных свойств. Так, в сознании английского изобретателя Дж. Уатта (1736-1819) уже наличествовал образ машины, которая способна превращать движения в нужную работу. Но какую естественную силу здесь можно использовать? И вот в поле наблюдения Уатта попадает факт подпрыгивания крышки чайника с кипящей водой. Вместе с оценкой его значимости произошло сопоставление этого факта с техническим проектом. Затем на фоне очевидного различия произошло усмотрение общего признака - механическая работа нагретого пара (аналогия). Этот образ был экстраполирован на проект машины, что привело к обобщению бытового факта на область техники и возникновению идеи парового двигателя.

Научное сравнение мало - чем отличается от изобретательства. Здесь происходит та же последовательность операций с той лишь разницей, что вместо технической задачи выступает исследовательская проблема. Выделим этап формирования идей эволюционной теории. У Ч. Дарвина и А. Уоллеса стоял один вопрос: «Какие причины порождают изменчивость видов жизни?». При чтении книги Т. Мальтуса сопоставление установило соотношение между меняющимися видами жизни и человеческим народонаселением. Аналогия выделила у последнего значимые признаки: а) люди рождаются более интенсивно, чем растут средства их жизни; б) люди борются друг с другом за свое существование. В ходе экстраполяции возникли гипотезы: а) не только люди, но все растения и животные размножаются интенсивнее роста средств их существования; б) все единицы жизни борются за свое существование, в силу чего одни виды вымирают, а другие совершенствуются. Объяснение огромного множества фактов и успешное предсказание новых данностей подтвердило истинность гипотез. Тем самым была достигнута высокая степень генерализации, теория эволюции охватила три группы жизни: растения, животных и человека.

Операции и научные процедуры. Если операции просты, формальны и могут быть самостоятельными, то процедуры сложны своей связью с содержательными теориями. В современном специализированном лексиконе применительно к мышлению используются различные термины: действия, операции, приемы, акты, процедуры. Ясно здесь лишь одно, что речь идет о различных формах единой процессуальной стороны интеллекта. Для смыслового единообразия ограничимся двумя разновидностями: операциями и процедурами. Если первые относительно просты, то вторые отличаются большей сложностью. При всей условности такого деления, оно имеет разумное оправдание.

В силу своей простоты операции не имеют тесной связи с содержательными знаниями. Они могут существовать в виде изолированных, самостоятельных и универсальных форм таких, как анализ, синтез, абстрагирование и т.п. Малосодержательность как раз и позволяет операциям быть формальными и обратимыми, на что и указывал Ж. Пиаже. Так, обобщение само по себе легко переходит в свою противоположность – в ограничение. По мнению А. Черча, простые и неинформативные операции очень близки в математической логике к неопределяемому понятию «функция». В природе же всякой функции лежит свойство быть примененной к некоторой предметной области определения как к множеству аргументов¹⁴⁴. С таким пониманием солидарен и Я. Стюарт. Все формальные преобразования являются разновидностями логико-математических функций. Такая функция состоит из трех частей: а) области определения; б) области значений; в) правила, определяющего связь элементов двух областей¹⁴⁵. В силу своей функциональной простоты операции хорошо моделируются техническими информационными системами.

Итак, синонимами операций будут действия и акты, если им присуща относительная простота в виде формальности или отсутствия содержательных знаний. На этом фоне главная отличительная черта процедур – связь с содержательными когнициями, от которой отвлечься никак нельзя. К процедурам научного мышления можно отнести процессы этапа «детства» химии – алхимии. Так, Альберт Великий (1205-1280) двенадцати знакам зодиака сопоставлял двенадцать основных операций «Великого Делания»: 1) Овен – прокаливание; … 12) Рыба – трансмутация. Ясно, что без алхимических представлений все эти процедуры теряют всякий смысл.

Понимание – ключевая процедура гуманитарного мышления. В середине XIX века в западной культуре наступил явный прогресс в гуманитарных науках, оживились традиционные дисциплины (история, экономика и т.п.) и возникли новые (психология, социология, лингвистика и т.п.). Возникла ситуация сравнительного осмысления методов естествознания и инструментов гуманитарного познания. И здесь представители последнего заявили несколько позиций. Самую радикальную точку зрения высказал Ф. Ницше, который обесценил все естественные науки. Никаких объективных фактов нет, «факт в себе» есть бессмыслица. И если естествознание кичится тем, что оно описывает и объясняет «факты», то это иллюзия. Человек познает то, что определяют его потребности, а они задают ценностную перспективу (полезно – вредно). Стало быть, всякое познание есть изобретательное истолкование и интерпретации.

Умеренную позицию заняли неокантианцы, выдвинув оппозицию «объяснение – понимание». Описание и объяснение являются ведущими операциями объективирующего метода наук о природе. Ключевой операцией субъективирующего метода выступает понимание чистой ценности. Только после того, как мы поняли ценность культуры в ее историческом многообразии, можно истолковать смысл нашей жизни. Если гуманитарные науки и искусство занимаются пониманием ценностей, то философия кроме этого традиционно брала на себя процедуры истолкования смысла. Налицо разделение труда: наука вооружена операциями, ориентированными на объективную действительность, а мировоззрение развивается приемами, исходящими из субъекта.

Теме «смысл и понимание» придал оригинальное освещение российский философ Г.Г. Шпет (1879-1937). Пройдя феноменологическую школу Э. Гуссерля, он критически отнесся к ряду его принципов. Для немецкого мыслителя смысл как бы вмонтирован в саму собой разумеющуюся стратегию познания, или установку познающего сознания. Смысл здесь предзадан и сам по себе не тематизируется и не проблематизируется. Такая позиция не устраивала Шпета, в его понимании смысл находится в становлении и как таковой производится людьми как социальными субъектами¹⁴⁶. Эту динамику смысла способен обеспечить только герменевтический разум, демонстрирующий три этапа углубления или производства смысла. На первом этапе предмет дается эмпирической интуицией в виде чувственного знака. Затем последний облекается в форму слова, становящегося предметом интеллектуальной интуиции, которая в акте понимания открывает значение понятия. В нем нет «статики», ибо элементы языка сопрягают слово в разные системы (предложение, речь, текст и т.п.), что дает эффект «углубляющегося понимания» – «понятие понимаемое живет и движется как живой орган»¹⁴⁷. И, наконец, в дело вступает интеллигибельная интуиция, достигающая уразумения смысла в виде эйдетического содержания сущности. Переходы от чувственного знака к значащему понятию и к эйдетическому смыслу нельзя считать «умозаключениями», это последовательные этапы расшифровки смысла в форме герменевтической процедуры.

При всем разнообразии трактовок процедуры понимания у нее есть ряд общепринятых признаков. Во-первых, предметом понимания признается мир человеческой культуры, в котором существуют ценности, представленные сознанием и фиксируемые социальным языком. Во-вторых, как элемент операциональной структуры понимание сопрягается с содержательно-теоретическим компонентом метода, что дает разнообразие видов понимания: научно-гуманитарное, мировоззренческое (философское, теологическое, художественное и т.п.).

Истолкование научных текстов. Своеобразные черты имеет понимание текстовой культуры, что и стало основанием для конституирования понятий «истолкование» и «интерпретация». Их значения сформировались в рамках герменевтики, где основным предметом понимания выступает текст как система смысловых значений, воплощенных в письменной форме языка. Здесь предполагается, что текст создан автором с соблюдением норм языковой, логической и дисциплинарно-тематической видов культуры. В зависимости от степени сложности тематического содержания устанавливается уровень трудности (зашифрованности) понимания текста в актах чтения. Это означает, что часть текста воспринимается сразу, а другая часть остается временно закрытой для понимания, что и делает текст в целом проблемным. Если речь идет о тексте, пришедшем из исторического прошлого или из другой этнической культуры, или о специализированном тексте, то можно выделить три категории субъектов понимания текста, или интерпретаторов: а) дилетант, имеющий лишь некий общий и усредненный здравый смысл; б) специалист, способный понять содержательную специфику текста; в) герменевт, владеющий особыми приемами понимания. Хотя трудности истолкования у каждого интерпретатора встают свои, в них можно найти и нечто единое, что и пытались представить философы герменевтического направления.

Вплоть до XX века герменевтическое истолкование расценивалось в виде особого искусства, где сочетаются чувственные и рациональные усилия. Если последние сводились к интеллектуальной реконструкции единиц текста и выделению общей логики, то первые заключались в процессе «вживания» в психический мир автора. При этом чувство имело приоритет над мыслью. С доминированием психологических приемов в процедуре истолкования покончил М. Хайдеггер. Конечно, его позиция далека от рационализма, но она несовместима с утопической охотой на прошлое, где из настоящего читатель пытается переместиться в глубины истории. Единственной почвой читателя древних текстов остается время в модусе современности, и это означает наличие дистанции между смысловым горизонтом текста и горизонтом интерпретатора. Ее можно представить в форме переплетения двух горизонтов, которое оборачивается непониманием смысла текста. Преодолеть дистанцию или, пройти путь к языку как истине текста, можно лишь, пытаясь распутать завязанный узел. Такой путь будет кругом, и только в такой структуре понимания достигается ясный смысл. Расшифровка текста сводится к разбиению путанного целого на смысловые части. Такое структурирование делает пробные шаги – варианты. Как только в тексте начинает проясняться какой-то единый смысл, интерпретатор делает предварительный его набросок. Критическая оценка выявляет его недостатки, что ведет к этапным пересмотрам промежуточных вариантов. И вот наступает стадия, когда наброшенный смысл указывает на полностью открытое событие языка (текста). Это означает, что проторен должный путь. Мысль интерпретатора обрела необходимую техническую структуру. Вследствие этого как молчаливая речь текст услышан и понят правильно. Итак, понимание есть языковой способ бытия человека¹⁴⁸.

Идеи Хайдеггера были развиты его учеником Г.Г. Гадамером. Его важным отправным пунктом стали положения о конструктивной роли круговой структуры понимания и традиции. Любой человек подходит к тексту с собственными пред-мнениями или пред-рассудками, которые определяют его пред-понимание. Такая предпосылочность не является фактом, требующим устранения, наоборот, она необходима для успешного истолкования. Вся сложность состоит в том, чтобы сделать свои пред-мнения открытыми к инаковости текста. Это предполагает приведение их в соответствие со смысловой структурой последнего, что дает серию актов согласования. Когда нам кажется, что в произведении отсутствует смысл или он расходится с нашими ожиданиями, то это означает неадекватность нашего понимания. Но такие попытки небесполезны, они оттачивают нашу восприимчивость к инаковости текста. И рано или поздно наше пред-понимание так приблизится к фактической истине произведения, что мы будем как бы «стоять в тексте», не ощущая зазора между собственным пониманием и его смыслом¹⁴⁹. Вместе с тем «понимание является не столько методом, с помощью которого познающее сознание подходит к выбранному им предмету и приводит его к объективному познанию, но что оно само оказывается свершением…».

Последнее замечание Гадамера примечательно в контексте поворота от гносеологизма к новой онтологии, где понимание выступает особым бытийственным актом. И все же нам представляется, что Гадамер нашел неудачное различение: метод есть чисто гносеологическая категория, акт свершения – онтологическая характеристика. Мы полагаем, что сущность метода универсальна, она имеет как познавательные, так онтические измерения. Все виды человеческих практик в той или иной мере включают в себя инструментальные структуры знаний, осуществляющие решение прагматических задач. Дискурсивные и языковые практики не являются здесь исключением.

То, что подразумевали Хайдеггер и Гадамер под «пред-мнением» и «пред-рассудком», можно однозначно считать методом. Он берется монолитно, без выделения структурных элементов, но ясно, что речь идет о наличных знаниях, которые мобилизованы в качестве средства понимания текста. Открытость пред‑мнений последнему означает пробный характер привлекаемых методов. Герменевт, допустим, выбрал определенные когниции в инструментальной роли и реализовал их, получив соответствующий результат в виде пред-понимания. Оценка соответствия дает расхождение с ожиданием, сформированным образцами ранее понятых произведений. Делается новое «набрасывание смысла»: выбираются из наличных когнитивных ресурсов новые элементы знания, через новый метод прочитывается это же произведение. Снова оценивается очередное пред-понимание и так до тех пор, пока ожидание-образец не даст знака об отсутствии «зазора» или «дистанции».

Гадамер отметил, что старая (религиозная) герменевтика разделяла процесс понимания на три разных приема: понимание, истолкование и применение. Все три характеризовались как subtilitas (тонкость, ловкость, искусство), то есть мыслились не столько как методы, используемые в роли инструмента, сколько в виде способности, требующей особой духовной утонченности. Позднее романтики выявили внутреннее единство понимания и истолкования. Последнее – это не какой-то отдельный акт, задним числом дополняющий понимание, в сути своей это одно и то же. Если понимание резюмируется в понятии, то истолкование имеет дело с формами языка (словами, предложениями, текстом). За рамками герменевтической проблемы осталось применение, или аппликация, и Гадамер показал, что это вовсе не так. В понимании всегда присутствует нечто вроде применения текста к той современной ситуации, в которой находится интерпретатор: проповедь, вынесение судебного приговора, филолог перед манускриптом. Герменевтический процесс оказался интегральным единством понимания, истолкования и применения (аппликации)¹⁵⁰.

Л.С. Шишкина дала анализ трех историко-языковых способов работы с текстом: 1) описание; 2) моделирование; 3) реконструкция. На первом этапе текст воспроизводится другим текстом, где описывается синтагматика и парадигматика первичного текста. Моделирование реализует акты норматирования текста и позиции выявления порождающих грамматик, что ведет к созданию метаязыка. На этом основана древнеиндийская «грамматика Панини», которой обязана литература санскрита. Она нормирует текст для ранее выработанного смысла, онтологизируя познавательную модель. «Грамматика Пор-Рояля» (средневековая Франция) органически соединила описание и моделирование. Формулой реконструкции является движение «от текста через метаязык к языку». Метод реконструкции самый поздний, он представляет сравнительно-историческое языкознание¹⁵¹.

Важным приемом метода моделирования выступает формирование метаязыка. Одним из его вариантов может быть язык маркеров, когда предложениям и их составным частям приписываются «семантические показатели» (маркеры). Последние фигурируют в качестве единиц словаря некоторого искусственного языка. Семантическая интерпретация здесь равносильна правилу перевода с языка-объекта на вспомогательный язык маркеров. В этой процедуре важную роль играет наша языковая компетенция. Главное достоинство такого метода состоит в исключении сложного и непонятного мира не-символов, здесь дело сводится только к оперированию знаками-символами по введенному множеству правил¹⁵².

Могут ли операции исчерпать содержание любого метода? Утвердительный ответ дал американский физик П. Бриджмен (1882-1961), основоположник концепции операционализма. По его мнению, любое научное понятие синонимично соответствующему множеству эмпирических («измерительных») и теоретических («карандашно-бумажных») операций. Ученый имеет дело с этими контролируемыми актами, и его уже не увлекает поиск каких-то туманных сущностей и даже открытие законов существования материального мира¹⁵³. Так, определяя понятие абсолютной температуры, Кельвин указал соответствующий комплекс физических операций. При создании специальной теории относительности А. Эйнштейн устранил понятия абсолютного пространства и абсолютного времени из операциональных соображений. У Бриджмена нашлись последователи, которые довели его идеи до «операциональной философии»¹⁵⁴. В зоне влияния оказалась группа философов-марксистов. Однако сводя метод к системе операций, они признавали детерминацию мыслительных процедур практическими действиями¹⁵⁵.

Все разновидности операционализма были подвергнуты теоретической критике. В конце концов выяснилось, что редукция метода к операциям страдает односторонностью. Операции сложных видов предполагают наличие содержательных структур знания. Должную схему для операций дают правила. Сами по себе операции не подсказывают то, как следует решать задачу. Эту «слепоту» как раз и устраняют правила.

Правила научного метода. Речь идет об одной из форм нормативной культуры. Для всех видов человеческой деятельности существуют некие нормы, имеющие императивность: одни действия разрешаются, а другие запрещаются. Предписания с такой двойственной ролью и есть правила. Возможных операций существует бесконечное множество, и правила определяют выбор только тех операций, которые получили в специализированном сообществе признание в качестве эффективных. Как тип упорядоченного поведения правило несет прагматический компонент, оно должно быть понято человеком и использовано им в своей деятельности¹⁵⁶. Поскольку каждое правило связано с группой определенных операций, оно является общей рекомендацией и способом результативно регулировать действия интеллекта. Связь правил с операциями хорошо изучена теорией игр. Правила абстрактной игры показывают, как надо действовать игроку, чтобы перейти из наличной ситуации в целевое состояние.

Связь правил с операциями представлена схемой. Ф. Бартлетт определил схему в виде общей установки, которая делает работу памяти избирательной и творческой. В качестве структуры операций схема проходит через все исследования Ж. Пиаже. И современные когнитивные психологи активно используют это понятие. «Схема не только план, но также и исполнитель плана. Это структура действия, равно как и структура для действия»¹⁵⁷.

Виды операциональных схем: неявные образцы и явные правила. Неявная нормативность своеобразна тем, что здесь рациональные действия не осознаются в полном объеме. Интеллект выбирает разумную линию поведения, но отчета в том, как он это делает, не представляет. Такая стратегия вписывается в концепцию «неявного знания» М. Полани.

Многое в своей жизни индивид усваивает через примеры-образцы деятельности. Есть множество ситуаций, когда действия другого человека выступают для нас поучающими, они показывают то, как нужно поступать в данных обстоятельствах. И мы включаемся в этот ритм, пытаясь воспроизвести пример определенной активности. Через серию ошибочных отклонений мы достигаем более или менее удачных повторений. Это означает, что усвоен какой-то образец деятельности, распространяющийся на группу близких ситуаций. Таким способом дети, подражая речи взрослых, осваивают нормативные образцы родного языка. Так же все учатся ездить на велосипеде, плавать и многому другому. Нечто подобное происходит и в науке, только образцы здесь сложнее. К ним вполне применима характеристика Г. Райла: а) отсутствие сформулированных правил; б) действенная практика предваряет описывающую ее теорию; в) знание «как» первичнее знания «что»¹⁵⁸.

Развитие познавательной культуры идет в направлении от неписаных образцов к вербальным правилам. Это подтверждается становлением науки из практического познания. Так, во всех древних цивилизациях сведения о количественных измерениях сначала формировались в виде операционных примеров. Затем в Вавилоне и Египте они были обобщены, кодифицированы и предстали в форме словесно-рецептурных правил (папирус Ринда и др.). Нечто подобное происходит и в современной науке. Знаменитый этнолог Б. Малиновский так описывает свои действия в полевой работе при исследовании культуры архаичного этноса: 1) отделять чистые факты от интерпретаций; 2) отличать спекулятивные истолкования от позитивных интерпретаций; 3) собирать «чистые факты» без позитивных интерпретаций невозможно; 4) «чистые факты» – это факты сырые, хаотические и ненаучные¹⁵⁹. Эти правила не только обобщают личный опыт Малиновского, но и имеют универсальный исследовательский характер.

Алгоритмы и эвристики. Явные правила мышления можно различать по самым разным критериям, и одно из типичных различий – алгоритмы и эвристики. Первые суть четко сформулированные инструкции, следование которым с необходимостью приводит операции к результату. Большинство логических и математических правил является алгоритмами. Программирование компьютерных информационных систем идет на формализованных алгоритмических правилах, что дает обязательность достижения нужного результата. Однако кроме однозначно заданных правил существуют поисковые алгоритмы слепого перебора всех возможных вариантов решения. Здесь поиск идет по правилу Гюйгенса – равномерный перебор по всем направлениям. Главный минус такой стратегии заключается в игнорировании особенностей решаемой задачи. И все же за счет быстродействия достигается должный эффект. Сейчас практикуется доказательство сложнейших математических теорем посредством компьютерных программ. Но кроме этого существует весьма широкий класс проблем, которые решаются алгоритмическими методами без компьютеров. От человека требуется особая инструментальная культура. …«Умение выполнять алгоритмические процедуры само по себе не представляет ценности: важно умение применять их к конкретным задачам»¹⁶⁰.

Если алгоритмы диктуют четкие действия, то эвристические правила отличаются «размытыми» и относительно неопределенными значениями. Их использование приближает к результату, но искомого решения не гарантирует. Эвристики представляют собой эмпирические максимы, обобщившие некий практический (здравый) смысл. В качестве примеров правил такого рода выступают следующие формулировки: «если потерял очки в темной аллее, то ищи их под фонарем», «выбирайся из лабиринта с помощью правила правой руки или падающей капли». Кроме общих эмпирических правил есть эвристики, учитывающие конкретные особенности задачи для существенного сужения области поиска решения. Так, Н. Нильсон разработал метод, использующий эвристическую функцию для построения кратчайшего пути на графе. Здесь фронт поисковой волны направлен на цель, примерно так действует человеческое сознание при выборе маршрута. Подобного рода эвристики используются в информационной бионике¹⁶¹.

В науке эвристики чаще всего дополняют основной гипотетический метод. Типичной эвристикой такого вида является «золотое правило» Ч. Дарвина – следует особо тщательно фиксировать те наблюдательные факты, которые противоречат собственной гипотезе. Здесь учитывается реальная когнитивная особенность, которая заключается в том, что сознание предпочитает положительно относиться к фактам, подтверждающим авторское предположение, а контрфакты легко выпадают из памяти. (Народная мудрость на это намекает поговоркой «своя рубашка ближе к телу».) Данное правило помогло действию ведущих гипотетических идей – положения о расширенном воспроизводстве единиц жизни на фоне ограниченности жизненных ресурсов и других.

В масштабе больших периодов исторического времени многие эвристические правила обретают альтернативных двойников. В ходе критических сопоставлений устанавливаются непростые отношения дополнительности. Так, в XIV веке У. Оккам сформулировал правило простоты. Бог – гениальный творец, все гениальное – просто, значит, все сложности в познании идут от человека. Поэтому в любой области мысли нужно стремиться к максимальной простоте и отсекать надуманные сущности. Позднее «бритва Оккама» потеряла религиозную основу, но сохранила статус общенаучного императива. Однако примечательно, что ныне правило простоты уравновешено «призмой К. Менгера», согласно которой нужно стремиться разлагать кажущуюся «простоту» на некие скрытые составляющие. Здесь проявилась та взаимодополнительность норм, которая характерна для развитого методологического уровня мышления. Для одних задач действенна бритва Оккама, для проблем другого плана используется призма Менгера, но в целом они вписаны в единое нормативное пространство науки. Это означает, что нет единственного набора правил, годного для любого исследования. В каждом проблемном случае ученый вынужден выбирать особые нормы и формировать конкретный своей целостности метод.

Финский методолог Я. Хинтикка считает, что существует два вида правил любой деятельности поиска знаний: а) «определяющие» и б) «стратегические». Первые имеют рецептурный характер и определяют ход операций шаг за шагом. Стратегические правила имеют дело с отдельными приемами, с общей и целостной направленностью деятельности. Оба вида дополняют друг друга, составляя единую нормативную систему¹⁶². Конечно, подобное деление имеет право на существование, оно вполне разумно сочетает тактические и стратегические аспекты, присущие любой интеллектуальной активности. Но здесь напрашивается вопрос об отличии этой бинарной пары от дихотомии алгоритмы/эвристики. Нам представляется, что последнее включает и подразумевает первое как одно из своих измерений. Если взять алгоритмы, то они несут в себе рецептурную «определяемость», ибо отвечают за пошаговую операциональность. Эвристические правила могут быть как тактическими, так и стратегическими. Их размытость и семантическая неопределенность как раз сопряжены с тем, что они задают общую направленность, ведущую к интегральному результату.

Некоторые эвристические правила способны развиться в теорию. Все явные правила представляют собой эмпирические обобщения как опыта субъектной деятельности, так и объективной реальности. Сначала они возникают в виде описывающих генерализаций, то есть особых результатов познания, в дальнейшем они начинают приобретать инструментальную роль и становятся правилами метода. Однако на этом их развитие может не закончиться, в соответствующей ситуации они могут стать предметом концептуального обобщения и превратиться в какую-то теоретическую форму (идею, принцип, теорию). Иллюстрацию этого абстрактного рассуждения можно взять из истории математики и физики. Известно, что Евдокс в математике и Архимед в физике (статике) использовали «метод исчерпывания». Он представлял собой первые варианты правил и операций дифференцирования и интегрирования, и где правила, скорее всего, имели характер неявных образцов. В XVII веке формируется полустрогая теория бесконечно малых, а в XIX веке она перерабатывается в строгую теорию пределов. Переход правил в теорию здесь налицо.

Установлено, что основные элементы шахматной теории возникли еще до нашей эры. Но то, что считается «теорией», на самом деле является набором эмпирических правил типа «в эндшпиле старайся максимально продвинуть пешку-кандидата». Наряду с элементарными алгоритмами у шахматных мастеров действуют многообразные эвристические рекомендации, определяющие их эффективные стратегии. Многие великие гроссмейстеры внесли вклад в дело описания, формулировки и кодифицирования правил. Здесь выделяются замечательные разработки М.М. Ботвинника. Но с точки зрения строгих критериев теории все это лишь подготовительная работа к созданию настоящей шахматной теории. Для этого нужно будет выявить математический аппарат и провести аксиоматизацию эвристических правил¹⁶³.

Итак, метод выступает необходимым средством решения проблемы. Эта роль обеспечивается его содержательными компонентами в виде теории, правил и операций. Ведущее место принадлежит первым двум элементам, ибо они имеют истинностное отношение к изучаемому объекту. Разнообразие инструментальных структур определяется тем, что лишь операции являются обязательными компонентами метода. Теория и правила могут редуцироваться до весьма абстрактных когниций и даже отсутствовать. Следует признать, что не существует универсального метода, любая проблема вызывает к жизни весьма своеобразный по своему содержанию и роли инструмент.