2. Технологическая концепция сознания и мышления

М.К. Мамардашвили указал на парадокс мышления – оно существует, и все его признают, но «как мысль возможна»? Это и есть первый философский вопрос о мышлении. Своеобразие любой мысли состоит в том, что наблюдению и экспериментальному опыту поддаются только внешние, феноменальные проявления, но не сама мысль как таковая. Здесь требуется особое, специализированное мышление, способное дать теорию мышления. По этой стезе хитроумной рефлексии пошли древние мудрецы, и за двадцать пять веков в недрах философии сложилось множество различных концепций мышления. Выбор в этой ситуации необходим, и в качестве его критерия нужно использовать основной выводы, полученный ранее. В роли конституирующих всякое мышление компонентов выступают: проблема, метод и результат. Стало быть, нужно выбрать тот подход, который в наилучшей мере способен обосновать единство этих трех элементов. Мы полагаем, что такому требованию как раз удовлетворяет технологическая парадигма.

2.1. Интеллект как технология производства знаний.

Как трактовали технику великие философы? Современный термин техника выдает свое происхождение от греческого « tεχυη ». Естественно, что древнегреческие философы одними из первых дали трактовку этому слову. Эмпирической основой стали и наблюдения некоторых видов ремесленного производства – плотницкого дела, работы кузнеца, гончара и скульптора. Труд здесь предполагает наличие представления о нужном продукте, которое нужно воплотить в вещественный материал. Такое сырье мастер находит и придает ему должную форму. К примеру, гончар из аморфной глины с помощью специального круга делает горшок или амфору. Такая деятельность имеет свои сложности и требует от мастера специальных знаний в виде опыта. Отсюда вытекает и древнегреческое понимание техники как умелого искусства, где мастер умеет выдвинуть образец (идеальную форму) и особыми орудиями воплотить ее в материал. Эту точку зрения очень точно выразил Аристотель, введя оппозицию «искусство - наука». Если первое состоит во владении практической техникой и производством вещей, то второе сводится к теоретическому поиску истины. Осмысление ремесленной практики существенно повлияло на философию Аристотеля, его основные категории «форма» и «материя» обобщенно воспроизводят технику ремесла. Материя явно восходит к строительной древесине («hylē»), таящей в себе разные возможности, но выступающей в качестве пассивного сырья, которое способно лишь претерпевать изменения. Активной причиной выступает форма, она воздействует на материю с некоторой энергией и производит единичные тела (продукты). Таким образом, техника, по мнению Аристотеля, состоит в замысливании мастером образца-формы и орудийном ее воплощении в сырье, преобразование которого дает нужный продукт³⁸.

Аристотель критиковал атомистическую концепцию, где все вещи образуются в ходе взаимодействия равноценных атомов. Он полагал, что идея слепого взаимодействия любых элементов не способна объяснить становление сложных образований. Человеческая деятельность убедительно показывает творческий характер одностороннего воздействия высокого порядка на слабо организованный материал. Ядром техники выступают особые знания мастера, выполняющие двойную функцию: а) представление целевого образа («что нужно»); б) управление формирующим воздействием орудия на сырье. Высокая организация инструмента обусловлена предшествующим искусством, где некий материал приобрел форму упорядоченного продукта, что и позволило ему в дальнейшем играть роль орудия. Эту схему можно распространить на интеллект, где знание способно становиться инструментом.

Эскизные соображения древнегреческих мыслителей о единстве знания и искусства - техники получили развитие в философии Гегеля. Он располагал уже более широким спектром видов общественного производства, включая машинное. Все виды человеческой деятельности представлялись ему формами труда разума. Но в чем суть этого всеобщего труда? Как известно, ее он усматривал в диалектике развития, исторический цикл которого начинается раздвоением объекта и цели. Поскольку последняя выступает представителем субъекта (разума), речь идет о двух противоположностях. Их прямое взаимодействие пусто и бессодержательно, ибо не допускает различия активного и пассивного. И вот разум проявляет диалектическую хитрость, вводя на стороне субъекта средство. А то, что цель ставить себя в опосредствованное соотношение с объектом и вставляет между собой и им другой объект, можно рассматривать как хитрость разума³⁹.

В данном контексте «хитрость разума» следует интерпретировать в техническом смысле. «Другой объект» здесь из продукта становится средством⁴⁰. Здесь у Гегеля нет никакой идеалистической мистики, ибо речь идет о реальной человеческой деятельности. Так, проектируется некий станок, он производится и становится конечным продуктом труда. В дальнейшем станок начинают использовать как средство, и он выступает уже исходным пунктом деятельности, готовой предпосылкой новой активности. Такое функциональное обращение результата (продукта) в начало (средство) и имел в виду Гегель.

В акте труда средство занимает среднее положение между субъектом, задающим цель, и объектом в роли сырья. Но такой посредник ведет не к балансу крайних факторов, а к их дисбалансу. Гегель подчеркивает тот момент, что средство стоит на стороне цели, то есть оно должно стать орудием, усиливающим субъекта и выступающим проводником его активности. И это понятно, ведь именно разум привлек со стороны некий продукт и сделал его своим средством. Он же своей целью направил средство на объект – сырье и тем самым реализовал функцию преобразующего орудия. В итоге получается новый предмет, который способен стать новым средством. Подобное умножение средств не имеет принципиальных пределов, и такой хитрой технологией целевой разум вынуждает служить себе внешние для него (материальные) средства. Диалектическая техника разума лежит в основе развития вещественно-объектных технологий.

Идеалистическую схему Гегеля К. Маркс попытался поставить с головы на ноги. Выдвинув во главу угла материальное производство, он проанализировал труд в его самом абстрактном виде, независимом от какой бы то ни было общественной формы. В итоге были получены «простые моменты труда»: а) целенаправленная деятельность людей; б) средства труда; в) предмет труда; г) продукт труда⁴¹.

Будучи материалистом, Маркс стремился показать самостоятельный характер материальной практики. Но сознание человека исключить нельзя, и как раз оно определяет самый исток труда. Рассуждения Гегеля о том, что целевой разум ставит на свою сторону средство, оказались непреодолимыми. Знающий субъект остается внутренней пружиной материальной техники, и наука с исторической неизбежностью становится непосредственной производительной силой.

В рассуждениях классиков мировой философии можно выделить общее содержание, которое не зависит от своеобразия их мировоззренческих позиций. Все они признавали исходную роль человеческого разума, который задает цель и образ действий. Ближайшим проводником субъектной активности выступает средство, которое осуществляет орудийные преобразования сырьевого предмета. Процесс деятельности, в конце концов, угасает в продукте, соответствующем целевому образу. Такой способ деятельности и есть техника или технология.

Современная философия техники и праксеология признают истинность рассмотренной выше классической схемы. Между средством и орудием отмечают несущественные различия, в своей функциональной сути они тождественны, ибо определяют роли: «чем» и «как» осуществляется воздействие на предмет. Орудийный блок чаще всего оценивается в качестве техники с двуединой ролью: а) быть средством экономного достижения цели; б) являться инструментом производства продукта⁴².

Переход предмета («из чего») в продукт («что получилось»), рассматривается бегло в силу определенной очевидности. У способа деятельности, совпадающего с технологией, выделяют интегральный характер, объединяющий все компоненты в организационное единство⁴³. Стало быть, техника сводится к композиции «средство-предмет», в рамках которой осуществляются орудийные детерминации. Технология включает технику, присоединяя к ней сформировавшийся предмет. И поскольку техника является центральным блоком технологии, это становится основанием для их нестрогого отождествления.

Разум действует когнитивными орудиями. В древнегреческой культуре со словом «техне» коррелирует слово «органон», означающее сделанное орудие или инструмент. Такое значение является исходным для более поздних терминов, таких как: «орган», «организм», «организация».

Представление об органоне широко использовал Платон в своих характеристиках разумной души. Он полагал, что у души есть орудие, помогающее индивиду обучаться, ибо «в науках очищается и вновь оживает некое орудие души каждого человека»⁴⁴. Речь здесь идет именно об искусственном инструменте, потому что такой смысл Платон подчеркивает в ряде мест. Так, в диалоге «Федон», критикуя пифагорейцев, он проводит сравнение души с музыкальным инструментом (лирой). Для Платона типична метафора охоты, с этим видом труда он уподобляет процесс поиска истины. Общие понятия составляют предмет ловли для философа, как дичь – для охотника. У последнего есть свои орудия, «доказательства – это и есть преимущественно орудие философа». По мнению А.Ф. Лосева, образ охоты у Платона играет важную роль основного способа представления отношения между идеями и материей.

Инструментально‑трудовые образы широко использовались и в эпоху эллинизма. Их мы находим в творчестве Секста Эмпирика. Оценивая разные критерии распознания истины и заблуждения, он сравнивает познающего человека с инструментально действующим специалистом (весовщиком и плотником). Модель познания строится на трех компонентах: а) «кем» познается (человек); б) «чем» осуществляется познание (чувственное восприятие и разум); в) «направленность» на предмет познания (орудия). Третий элемент раскрывает инструментальный способ действия чувств и интеллекта. «Чувственное восприятие и разум, в силу «чего» возникает то, что относится к суждению, похожи на весы и отвесы». Только потому, что чувства и мышление вооружены своими инструментами, сходными по роли с весами и отвесами, они и способны сформировать некоторое итоговое знание («то, что относится к суждению»). Хотя Секст Эмпирик не сомневается в существовании орудий, внутренних для разума, он еще не готов дать им содержательную характеристику. Уровень рефлексии еще таков, что анализ ограничивается внешней аналогией.

В средневековой Европе и исламском Востоке в понимании техники мышления господствовал логицизм. Органоном мысли считалась аристотелевская логика, где производство вывода обеспечивается посылками и правилами суждения и умозаключения. Искусственный характер логических цепочек очевиден, Бог и сотворенная природа не нуждаются в логических подпорках. Но наряду с логической концепцией мыслительной техники существовала иная точка зрения, которую развивали представители эмпиризма и номинализма. По мнению У. Оккама, разум, видящий некую вещь вне души, создает в уме подобный ей образ, ибо обладает способностью производить, родственной со способностью мастера построить дом. Строитель держит в уме образец дома и воплощает его в реальное строение. Познающий разум поступает точно так же, только в обратном направлении⁴⁵. Техника здесь заключается в создании внутреннего образа по наглядному образцу. Как мастер трудится совместно с подмастерьями, так и индивидуальный разум кооперируется с другими душами в общем деле познания божественного мира. Вот почему латинское слово cogitare (мыслить) первоначально означало «совместно работать» (cogito co+agito).

Интеллектуальные инструменты подобны орудиям труда. Особым этапом в развитии технологического понимания мышления можно считать марксистскую философию и ее позднейшие формы. Уже в своем творчестве К. Маркс проводил ясную параллель между материальной техникой и теоретическим сознанием. Между ними возможны взаимовлияния и переходы на общей основе орудий активности. «Теория становится материальной силой, как только она овладевает массами». «Пролетариат находит в философии свое духовное оружие». В марксистском лексиконе высокую частотность приобрели термины: «производство сознания», «духовные производительные силы», «оружие критики» и т.п. Функциональное единство двух видов техник было усилено тезисом о их содержательном тождестве: общественное сознание отражает общественное бытие.

Генеральную линию К. Маркса и Ф. Энгельса стали уточнять и детализировать их последователи. В своей относительно ранней работе «Материализм и эмпириокритицизм» В.И. Ленин подчеркнул отражательную сущность сознания и мышления. Но позднее («Философские тетради») и он вынужден был признать активность идей, введя двойственную формулу: «сознание не только отражает, но и творит мир». В этом русле формировались все концепции советских исследователей и их коллег из социалистических стран.

Особо примечательна позиция Л.С. Выготского, еще в 20‑е годы прошлого столетия выдвинувшего идею структурного родства мышления и общественной практики (позднее А.Н. Леонтьев ее суть повторил, заявив о том, что мыслительная деятельность имеет то же строение, что и практическая деятельность). Если практика активна своими материальными орудиями, то их интериоризация индивидами дает им интеллектуальные инструменты. Осваивая в играх и учебной деятельности социальные значения предметов культурной среды, ребенок формирует соответствующие способы жизнедеятельности. Его мыслительная активность питается опытом, представленным вербальными смыслами. Использование словесных понятий в качестве инструментов рассуждения делает усвоенный язык подлинным орудием мысли.

Формула Выготского – Леонтьева оказалась весьма перспективной для философской методологии науки. В этом отношении интересно проследить логику рассуждений П.В. Копнина и М.В. Поповича. Если всякое мышление, в том числе и научное, в структурном отношении аналогично труду, то, значит, оно имеет свой предмет и свои орудия. Предмет научной мысли может быть разным: факты, эмпирические законы, теоретические модели и т.п., но обязательным признаком здесь является субъективная форма существования. Орудиями мышления выступают научные понятия, которые используются учеными для целенаправленного изменения предмета, раскрывающего его неизвестные стороны. Хотя понятийный аппарат имеет инструментальный характер, этот аспект дополняется отражательными характеристиками, что игнорируют прагматисты⁴⁶. Для того времени это был весьма достойный уровень философской рефлексии.

Познавательный предмет, метод и когнитивный результат- компоненты базисного интеллектуального акта. Любой организм представляет собой систему орудий, качество которых определяется соответствующим уровнем жизнедеятельности. Инструментальная организация всех ресурсов позволяет единицам жизни выстраивать необходимые отношения с внешней средой. На нижнем уровне действуют телесные органы, психика сформировала свои инструменты, включая органы чувств, не является здесь исключением и интеллект. Его содержанием выступает знание и оно становится источником самой высокой инструментальности.

Всякое орудие предполагает соответствующий предмет, на который направляется действие. Необходимая связь предмета и орудийного средства присуща и сфере интеллекта. Знание способно образовывать «предмет» и «метод» как особые функциональные структуры. И здесь действует правило сочетания двух разных уровней: низшее – высшее. Предмет конструируется из элементов низшего уровня, метод – из компонентов более высокого слоя интеллекта. Это правило исключений не имеет. Допустим, предмет представлен эмпирическими образами, стало быть, методом может быть какая-то теория. Если предмет образован чувственными впечатлениями, то орудием их преобразования способны стать эмпирические представления. Предметом интеллектуального акта могут стать знания с какими-то отклонениями от образца результата. В этом случае на роль метода могут претендовать лишь нормативные продукты познания.

Структурирование интеллекта на предмет и метод состоит в том, что к своему содержанию знание добавляет деятельностные функции. По большому счету их две: 1) быть предметом информационного воздействия (знание «что») и 2) выступать орудием преобразования предмета (знание «как»). Каждая такая роль имеет свои особенности. Во времени сначала формируется предмет и в соответствии с его признаками интеллект мобилизует должные когниции в качестве метода. Чтобы быть предметом, информационное содержание должно выступать в роли сырьевого материала и для этого оно обязано иметь структурную незавершенность. Наличие каких-то отклонений от формы результата придает предмету возможности развития, реализация которых зависит от метода.

Операции и правила. Структурная организация метода сложнее строения предмета. Обязательным элементом здесь выступают интеллектуальные операции. Они являются самым динамичным уровнем метода, внося необходимые трансформации в содержание предмета. Список операций метода весьма богат и разнообразен, можно лишь выделить самые простые и ключевые. Известно, что абстрагирование и идеализация выделяют существенное и устраняют несущественное, обобщение находит подобное и выстраивает повторяющееся в различном, анализ и синтез помогают осмысленно перегруппировать элементы. С помощью таких умных действий диффузный конгломерат предмета обретает смысловые связи, и это позволяет завершить структурную организацию предметного знания и трансформировать его в нормативный продукт.

Наличие операций в составе метода – необходимость, ибо без них инструментальное действие невозможно. Однако редукция метода исключительно к операционному уровню обрекает его на слепую игру проб и ошибок. В концепциях творчества чисто операционные средства считаются самыми сложными и неопределенными в отношении получения результата. В большинстве случаев действие операций упреждается некоторыми правилами. Как таковое правило представляет собой словесно сформулированное суждение, которое ориентирует на совершение определенных операций в определенной последовательности. Сочетание правил и операций делает орудийное воздействие метода на предмет более эффективным. Во всех видах человеческой деятельности выработка и совершенствование правил имеет приоритетное значение. Многие формы практических методов всецело строятся на связке «правила – операции».

Теоретический уровень метода. Самые развитые виды метода включают в себя содержательное знание. Под ним подразумеваются не всякие сведения. Если все знания о действительности разделить на фактуальные и обобщенные, то к методу имеют прямое отношение только последние. Это диктуется двумя обстоятельствами: а) фактуальные данные в силу своей узкой специфичности попадают в состав предмета и для своего объяснения требуют обобщенных знаний; б) метод предназначается не для одного случая, а для группы родственных ситуаций. Отличительная особенность обобщенных знаний заключается в том, что они дают содержательную картину реальности в ее глубинных основаниях. Если речь идет о природе, то это ее законы, для истории глубина сводится к законосообразным тенденциям. Обычно здесь предпочитают говорить о теориях. К их достоинствам относится то, что они объясняют и создают содержание соответствующих правил. Сами по себе правила выглядят неизвестно откуда пришедшей субъективной мудростью. В союзе с теорией правило выступает ее необходимым следствием, продиктованным устройством самой реальности. Сочетание теории, правил и операций делает структуру метода самой полной и эффективной.

Способен ли метод быть преобразующим орудием? Положительный и отрицательный ответы стали уже достоянием истории философской мысли. Если брать негативное решение, то каковы доводы его сторонников? Они определяются общими принципами, которыми руководствуется мыслитель. Как известно, Дж. Беркли отрицал позитивную инструментальность теоретических знаний, и это вытекало из его религиозно-субъективного эмпиризма и номинализма. Если Бог творит каждую душу чувственно-воспринимаемым началом и посылает в нее впечатления, то абстрактные мысли не имеют таких корней. В виде общих слов как искусственных знаков они в лучшем случае выступают средствами общения людей, но не способны стать орудиями, порождающими бытие нового знания.

Другие ходы отрицательных рассуждений предложил Г. Фреге. Всякая разумная мысль есть общий смысл, существующий вне индивидуальных сознаний подобно платоновским эйдосам. Мысль не может быть продуктом субъективной психической деятельности, последняя вызывает к жизни случайные и частные продукты, а мысль – это вечный и универсальный смысл. Такой, к примеру, содержится в теореме Пифагора, и он для людей является одним и тем же, его истинность совершенно не зависит от мышления людей. Последнее способно лишь дать мысли в предложении форму чувственного представления. Итак, Фреге полагает, что мышление в силу его субъективности, индивидуальной частности не может производить общие мысли с объективным смыслом⁴⁷. С позицией Фреге перекликается мнение В.С. Соловьева. Подлинным предметом мышления является божественная истина, которую человеческий ум не может производить, а может только находить ее в форме идеи, но для этого нужна предварительная умственная деятельность, состоящая в переработке фактов в представления. Из этого субъективного материала ум должен отвлечь идею как чистую форму без эмпирической примеси. Стало быть, рефлективное мышление выделяет идею в форме абстрактного понятия⁴⁸. Итак В.С. Соловьев признает «производительное» мышление лишь на уровне эмпирии, где факты-ощущения преобразуются в представления. Налицо половинчатый шаг в сторону принципа инструментальности мышления.

Основы понимания метода как орудия безусловно заложены Аристотелем. Его технологическая схема легко моделируется в интеллектуальный акт, где место материи занимает предмет в виде познавательного сырья, а в роли формы выступает метод. Придать предметным данным форму искомого результата метод может только в качестве преобразующего инструмента. Здесь не характерно отношение логического вывода, где из большой посылки следует малая посылка, а из нее – заключение. Метод подобен молоту или гончарному кругу, которые структурно обрабатывают некоторый материал, трансформируя его в нужный продукт.

Технологические соображения Стагирита позволяют правильно интерпретировать следующее замечание Ч.С. Пирса. По его мнению, Лейбниц не понимал, что машина ума может только трансформировать знание, но отнюдь не порождать его⁴⁹. Немецкий мыслитель был одним из основоположников логицизма, где логическое мышление представлено автономной силой, которая все производит выводным путем. Как сторонник особой формы эмпиризма Пирс критикует позицию Лейбница. Эмпирический опыт дает исходные формы знания, они темны, хаотичны, сомнительны, но это тот материал, из которого мышление способно произвести ясные идеи-верования. Способ производства здесь один – трансформация беспорядочного сырья в строгие понятия.

Способен ли метод подчинить себе целевой предмет? Классической формой умаления роли метода являются его безусловное подчинение целевым образованиям. В качестве типичного образца выделим позицию французского литературоведа Цв. Тодорова. По его мнению, все инструментальное обладает следующими свойствами: а) оно лишь полезно для достижения цели; б) оно несамодостаточно; в) оно не имеет завершения в самом себе⁵⁰. Большинство авторов, сторонников данной точки зрения ссылаются на авторитет Аристотеля, который якобы подчеркивал ведущую роль целевой формы.

Нам представляется, что здесь происходит абсолютизация истины, имеющей относительный характер. Представим связь «цель – средство» в циклической динамике интеллектуальной деятельности. Ранее было выяснено, что цель доминирует на первом этапе базисного интеллектуального акта, где конституируется предмет («что»). Значимая роль цели сохраняется и тогда, когда из когнитивных ресурсов мобилизуются элементы в состав метода. Выбор операций, правил и теоретических компонентов детерминируется признаками проблемного знания, ибо метод подбирается «под предмет». Но вот наступает этап применения метода к предметному сырью, которое продолжает оставаться представителем и формой цели. В этом акте уже цель не может определять средство, старая зависимость оборачивается на нечто противоположное. Предмет становиться пассивной «претерпевающей» стороной, а метод обретает силу активного орудия, способного трансформировать когнитивное сырье в целевой результат. Инструментальный акт обрекает метод на необходимое доминирование.

Связь метода и предмета сочетает целевую и причинную детерминации. «Где преследуются цели – применяются средства, где господствует инструментальное, там правит причинность, каузальность»⁵¹.Мышление как раз строится на взаимосвязи этих двух линий. Все признают отличительным признаком мышления его интенциональность, целевую направленность на объект. Но оно становится возможным лишь на основе каузальной действенности мыслей. «Ведь интенциональное содержание мышления само по себе не может обладать каузальной ролью»⁵² Такой союз очевиден, если мы признаем связь «метод – проблемный предмет», которая предполагает дополнительность двух различных отношений. Одно из них включает интенциональность, и она направлена на объект, полномочным заместителем и представителем которого в сфере интеллекта является предметное знание. Концентрируясь на последнем, мысль тем самым через него ориентируется на объект. Во втором отношении главенствующее место занимает метод, он уже представляет «средство, стоящее на стороне субъекта» (Гегель). Выступая органоном разума, метод направляет свою действенную силу на проблемный материал. И это одностороннее воздействие является причинным, ибо из трансформаций задачного сырья возникает новый когнитивный продукт.