Сознательное начало в истории литературных языков

Когда латынь утрачивала свое значение учено-литературного языка Европы и набирали силу новые (народные) языки, в Италии и Франции возникли специальные ученые сообщества, призванные «устроить» надлежащим образом народный язык и поощрять словесность на народном языке. Этими органами языковой политики были первые европейские академии, которые именно для филологических целей и создавались.

Старейшую в Европе Итальянскую академию (основана в XVI в.) называли «Академией отрубей» (Accademia della Crusca). Смысл названия в том, что Академия «просеивала язык», как просеивают муку, отделяя отруби. Сходные задачи нормализации языка стояли перед Французской академией: «создать словарь языка» и «начертать его грамматику» (цит. по работе: Будагов, 1974, 49—50). Аналогична языковая программа Российской Академии ¹. В ее первом уставе, написанном княгиней Е.Р. Дашковой (1783), говорилось: «…Российская Академия долженствует иметь предметом своим вычищение и обогащение российского языка, общее установление употребления слов оного, свойственное оному витийство и стихотворение. К достижению сего предмета должно сочинить прежде всего российскую грамматику, российский словарь, риторику и правила стихотворения» (цит. по кн.: Сухомлинов М.И. История Российской Академии. СПб., 1874. С. 360).

В языковых программах академий многое было наивно и утопично — например, вера в то, что языковые нормы можно определить «раз и навсегда» и что все будет именно так, как решит академия. Тем не менее филологические труды первых академий многое определили в характере нормативно-стилистических систем народных литературных языков. При этом спустя столетия плоды «просеивания», «защиты» или «устроения» языка нередко оказывались в чем-то неожиданными, непредвиденными.

Л.А. Булаховский так писал об отрицательных последствиях давней и чрезмерно строгой нормализации итальянского литературного языка: «Канонизация языка классиков XIII—XIV вв. (Данте, Петрарки, Боккаччо), сознательное запрещение, большей частью действительно осуществленное, выходить за границы грамматики и даже лексики великих флорентийских мастеров … или идеализация в качестве источников пополнения литературного языка чужих слов только определенного происхождения (галлицизмов и испанизмов) — все это в свое время сыграло негативную роль, сузив круг возможностей развития итальянского литературного языка, осудив его на большой отрыв от разговорного языка, приведя… к холодной аристократической ограниченности его стилей» (Булаховский [1941, 1946], 1975, 375).

Подобные расхождения между планами разумного «устройства» языка и фактическими результатами нормирования вполне обычны. Например, в истории чешского языка такими непредвиденными последствиями оказались искусственно реставрированная архаичность возрожденного литературного языка, его обособленность от обиходно-разговорной речи; в истории сербохорватского литературного языка — некоторая суженность его стилистических возможностей; в истории норвежского языка — раскол и хаос в языке, где необдуманное реформирование привело к конкуренции шести вариантов нормы, два из которых официально признаны литературными норвежскими языками.

Вот как описывает тупик в нормализации норвежского языка М.И. Стеб-лин-Каменский: «Приходилось обучать в школе двум «норвежским языкам»; переводить классическую норвежскую литературу с одного «норвежского языка» на другой, тем самым превращая национальную литературу в переводную; пытаться упорядочить орфографию, фактически приводя ее не к национальному единству, а к все большему хаосу; стремиться преодолеть национальный языковой раскол, в то же время фактически его усугубляя; все время искать выхода из создавшегося трагического положения и бесконечно обсуждать его устно и в печати, в частном порядке и в государственных комиссиях, тратя на споры, в сущности, совершенно бесплодные, ту энергию, которая могла бы быть затрачена на создание национальных культурных ценностей» (Стеблин-Каменский, 1974, 94).

Периоды наибольшей активности общества по отношению к языку обычно совпадают с периодами своеобразного распутья в истории языковой нормы. Прежняя норма уже не отвечает новым тенденциям в употреблении языка, однако и новая норма еще не сложилась, и дальнейшее языковое развитие может пойти по одному из нескольких направлений. В истории русского литературного языка одно из таких распутий — это конец XVIII — начало XIX в., борьба двух направлений (шишковистов и карамзинистов) — и третий, пушкинский, синтезирующий путь. В истории сербохорватского литературного языка — это первые десятилетия XIX в., когда его развитие могло пойти и по книжно-литературному пути Обрадовича и Негоша, и по фольклористическому пути Караджича. В истории немецкого языка одно из таких распутий — это XVIII в.: конкуренция верхнесаксонских (майсенских) и прусских (позже берлинских) норм в процессе сложения национального литературного языка.

Вслед за критическими поворотными моментами наступает период упрочения победившей модели нормализации. Борьба конкурировавших литературно-языковых школ и направлений затихает. Сознательное воздействие общества на язык принимает более спокойный и частный характер: это, скорее, работа по внедрению принятых норм в языковую практику говорящих, т.е. борьба за культуру речи. Возможности общества здесь достаточно велики. Это, во-первых, ряд государственных учреждений, которые в состоянии прямо воздействовать на языковую практику говорящих, — прежде всего школа и затем средства массовой коммуникации, издательства, киностудии, театры и т.п. Ключевые фигуры такого практического воздействия на язык — учитель и редактор. Владение литературным языком является частью их профессиональной подготовки. Их речь, те тексты, которые они строят или санкционируют, служат речевыми нормативами для говорящих. Исправляя и порицая отступающих от нормы, т.е. в сущности вмешиваясь в стихийную языковую практику говорящих, учитель и редактор защищают нормы литературного языка.

Во-вторых, воздействие общества на языковую практику может носить опосредованный характер: компетентные органы (например, такие, как Академия Российская под президенством Е.Р. Дашковой, или школьное министерство, или исследовательский институт родного языка и т.п.) проводят кодификацию языковых норм: составляют нормативные словари, грамматики, всевозможные справочники и руководства, а также создают консультативные службы по вопросам языка и культуры речи. Это своего рода «законодательные органы» языковой политики, в то время как школа, печать, массовая коммуникация — это ее, так сказать, исполнительные и местные органы.

Любые нормы, в том числе и языковые, по своей сути консервативны: они узаконивают сложившееся и признают этот порядок обязательным в будущем. Вместе с тем любые нормы не могут не меняться: неподвижные, окаменевшие нормы безнадежно отстали бы и оторвались от той меняющейся жизни, которую они призваны регламентировать. В современной теории культуры речи, восходящей к классическим работам Г.О. Винокура, Л.В. Щербы, языковедам Пражского лингвистического кружка, признано, что детальная и жесткая кодификация норм литературного языка и невозможна и нежелательна. Чрезмерный консерватизм нормы приводил бы ко все большему разрыву между литературным языком, прежде всего его письменными стилями, и живой разговорной речью. Это, с одной стороны, сковало бы развитие письменной речи, а с другой — было бы равносильно признанию, что все, что происходит в разговорной речи, — это беззаконие и хаос. В противовес ригористическим требованиям «исторической чистоты» языка в Пражском лингвистическом кружке был выдвинут принцип «гибкой стабильности» литературной нормы. Гибкая кодификация предполагает, во-первых, замену однозначных и жестких оценок речи (по принципу «правильно» — «неправильно») более тонкими, с учетом функ-циональной целесообразности тех или иных языковых средств в разных условиях общения. Во-вторых, гибкая, жизнеспособная кодификация внимательна не только к языку классиков, но и к живому современному языку, к тому новому, что возникает в нем сегодня. Это означает, что разумная кодификация не претендует на свою окончательность (о развитии идей Пражской школы применительно к регулятивным аспектам культуры речи см.: Новое в зарубежной лингвистике. 1988).

Н.Б. Мечковская. Социальная лингвистика

5. Составьте предложения со следующими омонимами:

Акция (ценная бумага) и акция (действие, направленное на достижение какой-либо цели);

боны (кредитные документы) и боны (плавучие ограждения);

бумагодержатель (владелец ценных бумаг) и бумагодержатель (приспособление для бумаги);

гриф (птица) и гриф (клеймо, штемпель);

некогда (нет времени) и некогда (когда-то);

несколько (некоторое количество) и несколько (немного, в некоторой степени).

6. Вспомните правила постановки знаков препинания при однородных членах предложения. Поставьте недостающие знаки препинания.

1. В углу комнаты стоял старинный дубовый шкаф. 2. С моря подул свежий бодрящий ветерок. 3. Весь вечер Ленский был рассеян то молчалив то весел вновь. 4. В голосе Якова была и неподдельная глубокая страсть и молодость и сила. 5. Смотритель пошел домой ни жив ни мертв. 6. Стояло тихое безветренное утро. 7. Быть может, посетит меня восторг и творческая ночь и вдохновенье. 8. Над рекой плыл либо туман либо дым от костров. 9. На вершину холма вела узкая обдуваемая ветром тропинка. 10. В Сибири есть много особенностей как в природе так и в людских нравах.