Глава 1.6. «Русская душа» как особое состояние массовой психологии 131

нове, ибо при неосознанном "быть" не была выделена личность в аспекте самостоя­тельности мышления, она намечалась лишь в аспекте ориентации. В будущем обще­стве человек будет личностью в том и в другом аспектах. Но путь к идеалу не пред­определен фатально» (Кудрявцев, 1979).

Получается, что, выделяясь из массы, личность обречена на возвращение в нее же. Правда, на новом уровне, но это мало что принципиально меняет для понимания «рус­ской души» в изображении Достоевского. Тут все достаточно четко и ясно: масса — противопоставление массе — возвращение в массу, жертва личности в ее пользу. Ис­ходя из этой цепочки, рассмотрим компоненты массовой «русской души».

Одно из важнейших проявлений иррациональной «русской души» — ее принци­пиальная алогичность. По Достоевскому, человек сложнее разума и логики. При всей бесспорности этого тезиса в реальной жизни он приводит к удивительным алогизмам. Об одном из своих героев писатель говорит: «В глубине души своей сложил он одно решение и в глубине сердца своего поклялся исполнить его. По правде-то, он еще не совсем хорошо знал, как ему поступить, то есть, лучше сказать, вовсе не знал; но все равно, ничего» (Достоевский, 1958-1973). То ли сложил решение, то ли не знал, как поступить. То ли поклялся исполнить, то ли нет. Впрочем, «все равно, ничего».

Всякий человек способен любить и ненавидеть — в логичном варианте, любить од­ного и ненавидеть другого. Но у Достоевского люди могут любить и ненавидеть од­новременно одного и того же. Если два человека терпеть не могут друг друга, то по простой логике они должны расстаться. У Достоевского иначе: «Есть дружбы стран­ные: оба друг один другого почти съесть хотят, всю жизнь так живут, а между тем расстаться не могут»¹.

Вспомним роман «Игрок». Ставки делаются вопреки логике. И вопреки логике следует выигрыш. Потом, правда, логика берет свое — следует проигрыш, но это уже действует логика не человека, а рулетки. Человек же ведет себя алогично и «черту», установленную разумом, не признает. Показателем алогичности служит рок. Очень часто в романах Достоевского возникает ощущение, как будто кто-то, вне людей на­ходящийся, толкает человека идти туда, куда ему совсем и не нужно. Этот рок и ведет «русскую душу».

Один из персонажей в «Идиоте» рассказывает о совершенно азиатской стране Японии: «Обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: "Ты меня обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот" и с этими словами действитель­но распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычай­ное удовлетворение, точно и в самом деле отомстил» (Достоевский, 1958-1973). Пер­сонаж иронизирует, но по Достоевскому получается, что отмщение состоялось: была проявлена сила духа.

Так, в непрерывном алогизме, существует «русская душа» Достоевского. Обратим внимание, насколько напоминает описываемый им алогизм то, что В. О. Ключевский определял как «великорусский авось». Похоже, что это действительно одна из капи­тальных психологических черт.

См.: Достоевский Ф. М. Новые материалы и исследования. // Литературное наследство. Т. 86. М., 1973. — С. 12). Согласно обычной логике, оскорбленный человек должен чувствовать себя плохо, но у Достоевского «человек вообще очень и очень даже любит быть оскорбленным...» (Достоевский, 1958-1973).

132 Часть 1. Массы

Достоевский фиксирует и еще одну заметную массовую черту «русской души» — двоедушие. В «Преступлении и наказании» Свидригайлов советует Раскольникову беречь свою сестру, а сам в то же время предполагает совершить над ней насилие: «Ка­кое странное, почти невероятное раздвоение. И однако же, он к этому был способен» (Достоевский, 1958-1973). Персонаж другого романа, Версилов в «Подростке» дает себе во многом похожую характеристику: «Я могу чувствовать преудобнейшим обра­зом два противоположные чувства в одно и то же время — и уж, конечно, не по моей воле» (Достоевский, 1958-1973).

Однако корень такого двоедушия — не лицемерие, а скорее сложность человека. Как писал Ю. Г. Кудрявцев, человек у Достоевского безграничен. Один делает добро, другой зло, причем нередко один и другой в одном лице. Значит, человек всегда ду­мает надвое, и ждать от него можно чего угодно. Зло и добро уживаются, и нельзя аб­солютизировать что-то одно. «Сложен всякий человек и глубок, как море, особо со­временный, нервный человек» («Неизданный Достоевский», 1971). Это напоминает то, что В. О. Ключевский называл «двоемыслием великоросса». Значит, и это отра­жает одну из капитальных психологических черт.

Завершая, рассмотрим то, что представляет собой у Достоевского «личность по-русски». Именно в этом вопросе он прямо и откровенно противопоставляет русский тип человека западному. В общем виде, личность — это не тот человек, который действует ради корысти, подчас даже под маской бескорыстия, но зная, что за это «бес­корыстие» потом заплатят. Предел утверждения личности — самопожертвование. Личность — самостоятельно мыслящий человек, безличность — подражатель. Безлич­ность видит смысл в обладании материальными благами, личность — в совершенст­вовании себя, своего духовного мира. Безличность ориентируется на «иметь», лич­ность — на «быть».

«Что же скажите вы мне, надо быть безличностью, чтобы быть счастливым? Раз­ве в безличности спасение? Напротив, напротив, говорю я, не только не надо быть без­личностью, но именно надо стать личностью, даже гораздо в высочайшей степени, чем та, которая теперь определилась на Западе. Поймите меня: самовольное, совершенно сознательное и никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу всех есть, по-моему, признак высочайшего развития личности, высочайшего ее могуще­ства, высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли. Добро­вольно положить свой живот за всех, пойти за всех на крест, на костер можно только при самом сильном развитии личности. Сильно развитая личность, вполне уверенная в своем праве быть личностью, уже не имеющая за собой никакого страха, ничего не может и сделать другого из своей личности. То есть никакого более употребления, как отдать ее всю всем, чтоб и другие все были точно такими же самоправными и счастли­выми личностями... Но тут есть один волосок, один самый тоненький волосок, но ко­торый если попадется под машину, то все разом треснет и разрушится. Именно: беда иметь при этом случае хоть какой-нибудь самый малейший расчет в пользу собствен­ной выгоды» («Неизданный Достоевский», 1971).'

Конечно, Достоевский далеко не всегда логичен. Более того, подчас он явно ало­гичен и даже противоречив, как та самая «русская душа», исследованию которой он

¹ Там же. Т. 5. С. 79-80.