Глава 1.6. «Русская душа» как особое состояние массовой психологии 125

ропу (в том числе брать Берлин и т. д.) трехсоттысячным (!) войском. При примерно равной же численности не удавалось даже четко зафиксировать победу при Бороди­не. Проигрывая в оснащенности немцам в войне 1941-45 гг. (к началу войны армия никак не могла противостоять немецким автоматчикам с помощью трехлинейных винтовок начала века), победы удалось добиться только ценой многомиллионных потерь «пушечного мяса».

Третье, важнейшее социально-психологическое следствие, связанное с первыми двумя, — формирование особого чувства общности «мы», — людей, вынужденных про­тивостоять внешним противникам «они». Жесткое разделение на «мы» и «они», ес­тественно, психологически сплачивало массу. Это находило свое отражение в мифо­логии, тотемах и древних славянских верованиях. Позднее это выразилось в высокой потребности национальной самоидентификации, для которой, объективно говоря, не было достаточных предпосылок (понятие «русские» трудно считать адекватным этно­нимом или хотя бы самоназванием данной части славян — согласно так называемой «норманнской» теории, оно варяжского происхождения, по иной версии — греческо­го). Историки полагают, что наличие такой «внутренней потребности» значительно облегчило государственно-политическую консолидацию Великороссии к царствова­нию Ивана III. На наш взгляд, однако, это имело под собой не этнические, а социо­культурные и социально-психологические предпосылки — необходимость понятий­ного обособления от врагов была связана, в том числе, с их непрерывными нашестви­ями. Хотя шло это обособление двумя путями: через самоидентификацию, с одной стороны, и через обобщение всех иноземцев как «немцев» (два смысла этого слова: «не мы» и, соответственно, «немые», т. е. не говорящие по-нашему). Потребность же в консолидации носила не столько «внутренний» (национально-этнический), сколь­ко именно внешний характер, связанный с необходимостью обороны от внешних на­шествий.

Анализ показывает, что практически вся история восточных славян — это исто­рия непрерывных оборонительных войн с внешними захватчиками. Только с Ива­на IV Грозного она сменяется полосой войн завоевательных. Причем все внешние на­шествия удавалось отбить не сразу — избавиться от них становилось возможным толь­ко спустя длительное время, по мере накопления необходимой для противостояния массы и истощения противника. Понятно, что на определенном этапе трехвекового господства Золотой Орды великороссам стало очевидно: надо покончить с удельной раздробленностью и консолидироваться, объединиться в значительную массу, спо­собную противостоять захватчикам. Осознание этого и способствовало возвышению роли Московского княжества, в которое стали съезжаться и удельные князья, и мно­гие их бояре, даже бросая своих упрямых князей, но приводя с собой свои многоты­сячные «животы».

Причем так было не только с татаро-монгольским нашествием, потребовавшим для консолидации вначале сознания, а потом государства триста лет. В конечном сче­те, так было и с варяжским нашествием (окончательно от последствий шведско-ва­ряжской колонизации удалось избавиться только царю Петру после разгрома шведов под Полтавой). Так было и с длительным непростым выяснением русско-польских отношений. Значит, внешние нашествия были не просто боевыми схватками, а дли-

126 Часть 1. Массы

тельными периодами если не «ига», то серьезного притеснения, вплоть до порабо­щения.

Однако нет худа без добра. Хотя порабощения не давали развиться индивидуаль­ному сознанию ни элиты, ни, тем более, низших слоев, они усиливали массовое со­знание и всю массовую психологию. Размышлять великороссу было некогда — надо было выживать, бороться, постоянно «бить во все колокола», собирая на подмогу массу таких же, как он, обездоленных. Подобные события, а они представляли собой не исключения, а повседневную жизнь, укрепляли психологическое единство того, что стало называться народом. Как известно, это понятие означает общность, стоящую «над родом», т. е. массу более высокого, чем род, порядка. В значительной степени этот внешний фактор усиливал рабскую психологию, формировавшуюся собственным хо­лопством и крепостным состоянием восточных славян. В совокупности все это уси­ливало рабскую массовую психологию и предопределяло доминирование соответ­ствующих, массовых форм поведения.

Если же брать чисто сознательные компоненты, то иностранные порабощения прививали двойственное чувство: преклонение перед иностранным и готовность ему служить. Один из первых славянских публицистов и бытописателей, хорват Ю. Кри-жанич, изучая Русь XVII века, подчеркивал роль «двух язв», которыми страдает все славянство: «чужебесие», то есть бешеное пристрастие ко всему чужеземному, и след­ствие этого порока — «чужевладство», иноземное иго, тяготеющее над славянами. «Ни один народ под солнцем — писал он, — искони веков не был так изобижен и посрам­лен от иноземцев, как мы, славяне, от немцев; затопило нас множество инородников; они нас дурачат, за нос водят, больше того — сидят на хребтах наших и ездят на нас, как на скотине, свиньями и псами нас обзывают, себя считают словно богами, а нас дураками. Что ни выжмут страшными налогами и притеснениями из слез, потов, не­вольных постов русского народа, все это пожирают иноземцы, купцы греческие, куп­цы и полковники немецкие, крымские разбойники» (Крижанич, 1859).

Возможно, самое удивительное заключается в том, что все вековые порабощения практически не имели одного естественного следствия — стихийных массовых на­родных возмущений против иноземных захватчиков. Абсолютное большинство всех известных восстаний и выступлений связаны с именами представителей элиты: кня­зьями Александром Невским, Дмитрием Донским, Дмитрием Пожарским... Един­ственное исключение — нижегородец Кузьма Минин, но и тот исходил из привилеги­рованного сословия. Только из истории Отечественной войны 1812 г. известно имя крестьянки Василисы Кожиной, возглавивший один из стихийно сформировавших­ся антифранцузских партизанских отрядов. Однако это исключение лишь подтверж­дает правило: главным следствием внешних порабощений на фоне бытовавшего внут­реннего устройства было лишь дальнейшее усиление забитой, рабской массовой психологии, лишенной всякой возможности для проявления естественной индивиду­альной инициативы. В былинах и народных преданиях сохранилась разве что тоска по ней в форме восхищения перед мифическими «чудо-богатырями» типа Ильи Му­ромца и Добрыни Никитича (Алеша Попович, в силу принадлежности к привилеги­рованному церковному сословию, подлежит исключению из этого списка).