Паломник

I

Ранним июльским утром 1906 г. в Ясной Поляне появился паломник в просторной одежде странного покроя и деревянных колодках на ногах. Коротко остриженная голова, чуть раскосые глаза, редкая бородка и умная доброжелательная улыбка — так выглядел незнакомец. Шагая по деревенской клице, он низко кланялся встречным и что-то спрашивал на незнакомом наречии.

Никто не понимал его, и никому в голову не приходило, что этот человек пересек океан, обогнул земной шар, пока, изможденный и запыленный, не добрался до далекой русской деревни.

Кто же был этот странный паломник и что привело его сюда?

Это был всемирно известный писатель и мыслитель, основоположник реализма в японской литературе Кэндзиро Токутоми (псевдоним — Рока), автор многочисленных повестей, романов и трактатов, в которых он проповедовал те же принципы добра и справедливости, что и Лев Толстой. Во всем мире его называли: «японский Толстой».

Сын богатых родителей, Кэндзиро Токутоми рано познакомился с произведениями Толстого и был ими на всю жизнь покорен. Гениальное мастерство художника, его обличительный пафос, протест против зла и насилия, сочувствие угнетенным — оказались сродни его юношеским идеалам, и он воз-лелеял мечту лично встретиться с Толстым.

В 1890 г. молодой писатель опубликовал в Японии большую статью о Толстом, а в 1897 г. выпустил в прогрессивном издательстве «Друг народа», возглавлявшемся его старшим братом Иитиро Токутоми, книгу «Гигант русской литературы Лев Толстой». Эта работа имела решающее значение для всей его дальнейшей писательской судьбы. Изучая произведения Толстого, Токутоми воспринял не только морально-этические воззрения русского писателя, но и реалистические принципы его художественного творчества, и это в значительной мере сказалось уже в его первом романе «Намико», изданном в 1899 г.

В следующих его талантливых книгах — в сборнике новелл «Природа и человек» (1901), в автобиографическом романе

«Летопись воспоминаний)) (1902) и особенно в романе «Куросиво» (1903) нашло воплощение то лучшее, что он воспринял у Толстого, — гуманизм и верность жизненной правде. Вместе с тем произведения Токутоми отразили духовный кризис, который он переживал под воздействием мрачной японской действительности. Это был период, когда вышедшая на империалистическую арену японская буржуазия, едва завершив войну с Китаем, стала, в союзе с феодально-помещичьей кликой, готовиться к новой большой войне — с царской Россией. Токутоми оказался в эти годы, и особенно в период русско-японской войны, на идейном распутье. С одной стороны, он разделял националистические идеалы японской буржуазии, их стремление к созданию «великой Японии», с другой, — сочувствовал общечеловеческим идеям гуманизма и братства между народами. В тот период он особенно остро ощущал потребность в советах своего духовного учителя Толстого. И едва дождавшись, когда замолкнут пушки, он отправился в далекую Ясную Поляну, чтобы в беседе с русским писателем разрешить мучившие его сомнения и обрести почву под ногами.

До этого, 21 января 1906 г., Кэндзиро Токутоми искренно поведал в письме к Толстому о своих переживаниях, сомнениях и раздумьях. Это письмо положило начало личному общению двух выдающихся деятелей мировой культуры. Приводим его полностью:

«21 января 1906 г., Япония.

Дорогой учитель,

Вы, вероятно, помните мистера Токутоми, японского джен-тельмена, который посетил Вас в конце 1896 года. Я — его младший брат Кэндзиро Токутоми. Мне 37 лет и четыре месяца. Я христианин по религии, социалист по убеждениям и писатель — правда, скромного таланта — по профессии.

Дорогой учитель, уже с давних пор я искренно восхищаюсь Вами п Вашими литературными произведениями. Почти все Ваши романы и рассказы я читал в английском переводе, а в 1897 году опубликовал краткий очерк Вашей жизни и творчества.

Однако я должен признаться, что, хотя и преклонялся перед Вашим гением и уважал Вашу искреннюю душу, но не мог целиком следовать Вашему учению. Мне казалось, что во многих вопросах Вы впадаете в крайности, с которыми может согласиться только фанатик.

Если говорить правду, я хотел служить богу и мамоне, духу и плоти одновременно. Результатом, признаюсь, была полная опустошенность и оцепенение души. Я был горячим сторонником русско-японской войны, ибо, хотя и любил русский народ, который знал по Вашим произведениям и по книгам других писателей, однако я ненавидел русское правительство и считал, что мы должны нанести ему сокрушительное поражение. Ценою крови, полагал я, мы сумеем добиться мира, взаимопонимания, и поэтому радовался японским победам.

Но теперь, благодарение богу, жестокая кровавая война кончилась, мир между двумя странами заключен, и вместе с этим пришло пробуждение моей души. Я очнулся от страшного сна и понял, как глубоко заблуждался. С этих пор я решил никогда больше не мириться с кровопролитием и навсегда вложил свой меч в ножны. Я и моя жена стали вегетарианцами. Мы решили, что впредь будем жить простой жизнью любви — любви к богу и любви к человеку. 8 января мы переехали из Токио в Икао. Икао — местность, где имеется горячий источник, в 80 милях от Токио, расположенная на склоне горы. Она теперь покрыта снегом и льдом, и оттуда я и пишу Вам это первое письмо. Я давно хотел написать, но не решался. Теперь же я могу писать от чистого сердца. Я приехал сюда для того, чтобы молиться, размышлять, изучать Ваши произведения и думать о важных вопросах. Сколько времени я останусь здесь, этого я не знаю.

Дорогой учитель, да будет Вам известно, что в Японии имеется немало Ваших поклонников, и число их с каждым днем увеличивается. Ваша жизнь и Ваши произведения оказали большое влияние на нашу интеллигенцию, в особенности на молодежь. Мы искренно сочувствуем России, которая теперь переживает революцию. Японии также предстоят всякого рода реформы, она должна претерпеть процесс духовного возрождения. Будем молиться за рождение новой России и новой Японии, будем работать для достижения этой цели. Будем бороться за обновленную землю, за новый мир. Да настанет это царство и да продлится Ваша жизнь, дорогой учитель, чтобы Вы могли увидеть его расцвет и быть напшм светом и надеждой.

Искренне Вас любящий, вместе с бесчисленными толпами стремящихся к истине, Ваш последователь

Кэндзиро Токутоми. Икао, Тёсю, Япония.

Моя жена просит меня передать Вам ее уважение и любовь. Ее зовут Аи, что означает «любовь».

Вы получили, если не ошибаюсь, две мои скромные работы, которые я послал Вам ранее. Японская книга — это написанный мною краткий очерк Вашей живни и творчества. Ой был опубликован в 1897 г. Вторая книга — английский перевод одного из моих романов (роман «Намико». — А. Ш.). Это очень скромный образец, по которому Бы не должны судить о всей японской литературе. Кроме того, поскольку роман этот является продуктом переломного, противоречивого периода моей жизни, он очень слаб в моральном отношении».

Письмо Токутоми прибыло в Ясную Поляну в феврале, и Толстой охарактеризовал его в дневнике как «очень приятное». Незадолго до этого он получил высланные Токутоми книги и прочитал в английском переводе его роман «Намико», который понравился ему правдивым описанием жизни верхушки японского общества. Об этом он сказал в беседе с писательницей С. Э. Мамонтовой, гостившей в то время в Ясной Поляне: «Из романа Токутоми я получил представление о жизни высших японских сословий, о самураях, о военном духе...»

И добавил:

« — Токутоми — самый выдающийся японский писатель. Грешен, я ему не ответил. По-английски надо, а трудно».

Толстой принимался за ответ Токутоми несколько раз, но каждый раз что-нибудь мешало закончить его. Наконец, 25 апреля 1906 г. он отправил ему следующее письмо:

«Дорогой друг, я давно уже получил ваше письмо и ваши две книги. Было бы слишком долго и бесполезно объяснять, почему я до сих пор не отвечал. Пожалуйста, извините меня. Надеюсь и желаю, чтобы мое письмо застало Бас в добром здоровье и в том же добром ко мне расположении, в котором вы писали.

Мне не совсем понятно из Вашего письма и из Вашей книги Ваше миросозерцание, и я был бы очень благодарен, если бы Вы разъяснили мне свои религиозные взгляды. Я очень интересуюсь религиозными верованиями японцев. В европейской литературе мне не удалось найти ничего об этом. Если бы Вы могли мне в этом помочь, хотя бы только изложив Ваши религиозные взгляды, я был бы очень благодарен Вам.

Под религиозными взглядами я разумею ответ на основной и самый важный для человека вопрос: каков смысл той жизни, которую должен прожить человек.

Сердечно благодарю Вас за Ваше письмо, и за книги и за ванта добрые ко мне чувства. Передайте, пожалуйста, мой привет Вашей жене и попросите ее, если это не слишком смело с моей стороны, написать мне, если это возможно, в нескольких словах ее религиозное верование: ради чего она живет и каков главный закон ее жизни, тот закон, в жертву которому должны быть принесены все человеческие законы и желания».

Долгожданный ответ Толстого уже не застал Токутоми дома. Давно мечтая поехать в Ясную Поляну, он вдруг решился и безо всякого предупреждения собрался в дорогу.

II

В начале июня 1906 г. Толстой неожиданно получил из Египта следующее короткое послание:

«Порт-Саид, 22 мая 1906 г.

Дорогой учитель, я нахожусь на пути к Вам. Пишу из Порт-Саида. Сегодня выезжаю пароходом в Яффу. Оттуда через Иерусалим, Назарет, Константинополь и Одессу поеду в Ясную Поляну. Итак, я буду иметь счастье увидеть Вас, дорогой старый друг, в конце июня, если даже не раньше.

У меня нет рекомендательного письма. Я не знаю ни слова по-русски и лишь весьма несовершенно говорю по-английски. И тем не менее я убежден в том, что это рука всевышнего направляет меня к Вам.

Молюсь за Ваше здоровье, преданный Вам

Кэндзиро Токутоми».

Известие о приезде Токутоми Толстой воспринял с удовольствием. В неопубликованных записках домашнего врача Д. П. Маковицкого мы находим следующую запись:

«Часов в двенадцать ночи Лев Николаевич пришел в мою комнату. «Я взволнован, — сказал он, — письмами Моррисона Давидсона (английский публицист. — А. Ш.) и Токутоми».

Через десять дней Лев Николаевич сказал за обедом:

— Когда же японец приедет? Я его расспрошу про Японию, Китай... Если ко мне едет, пусть поживет».

30 июня 1906 г. Кэндзиро Токутоми приехал в Ясную Поляну и пробыл там пять дней. Это были, как он впоследствии вспоминал, самые счастливые дни его жизни. Лев Николаевич принял его очень радушно и уделял ему много времени и внимания. Он неизменно сажал его возле себя за столом, засыпал вопросами, водил по окрестностям Ясной Поляны, часами просиживал с ним в кабинете за беседой. Токутоми держал себя очень скромно, с достоинством, и понравился всем обитателям Ясной Поляны. Вот как Д. П. Маковицкий описал в своем дневнике приезд и пребывание Токутоми у Толстого:

«Утром приехал Кэндзиро Токутоми, Лев Николаевич; представил нас друг другу... Токутоми похож лицом на японского микадо Муцухито... Приехал прямо из Японии. Японский роман в русском переводе, находящийся в библиотеке Ясной Поляны, оказался его.

Он низкого роста, широкобедрый, коротконогий. Голова на короткой шее наклонена вперед. Движения медвежьи, черные очки».

«...Сегодня, когда Лев Николаевич сел под вязами, дожидаясь завтрака, я пошел за Токутоми. Он спал... Пока Токутоми еще не приходил, Лев Николаевич рассказал, как они утром, когда он гулял с ним, остаповились около мужика, косившего траву. Токутоми пе видал такой большой косы; он показал, как у них косят маленькой косой, — вероятно, серпом. Лев Николаевич взял у мужика косу и покосил, за ним покосил и Токутоми, и хорошо. Удивительно, какой способный народ — японцы!»

«После завтрака Лев Николаевич уехал на прогулку, пригласив с собой Токутоми. Выехав в половине третьего, они вернулись только в четверть седьмого. Это произошло оттого, что Лев Николаевич повел Токутоми купаться. Токутоми купался долго, и, кроме того, им пришлось ждать, пока вышли те, кто купался прежде них. Льву Николаевичу не хотелось лишать Токутоми этого удовольствия, и он сильно запоздал, пропустив время своего послеобеденного сна».

«...Я спросил Токутоми, почему японцы так долго могут бежать, не утомляясь. Он ответил, что это потому, что они не едят столько мяса, как европейцы».

«...Софья Андреевна спросила, какой веры Токутоми (его не было в это время).

— Христианской, — ответил Лев Николаевич. — ...Мне нужно ему задать много вопросов, даже напишу их...»

К сожалению, на этом записи Д. П. Маковипкого о пребывании Токутоми в Ясной Поляне прерываются.

III

Наши сведения о пребывании Токутоми в Ясной Поляне остались бы скудными и отрывочными, если бы он сам позднее не рассказал об этом ярко и обстоятельно. Вернувшись на рогшну, он издал книгу путевых очерков «Тропою пилигрима», в которой красочно описал свое путешествие в Россию и пребывание в гостях у Толстого.

Эта интересная книга, которую японский писатель полвека назад прислал Толстому, сохранилась в яснополянской

библиотеке. Приведем (с сокращениями) несколько отрывков из нее.

«...Тихое летнее утро в России!

Солнце поднялось высоко, но оно не сияет ярко, а светит сонным блеском; дальний лес окутан дымкой. Обогнув пруд, я сел на зеленую узкую скамеечку под тенью берез, склонившихся над прудом. Чтобы немного отдохнуть, я подложил под голову свой пробковый шлем вместо подушки, накрылся плащом и задремал. Вдруг мне показалось, что кто-то приближается. С трудом подняв отяжелевшие веки, я увидел, что рядом стоит какой-то старик. Вначале я подумал, что садовник пришел убирать в саду, но прежде, чем я успел встать и взглянуть в лицо, которое я не признал, он быстро произнес: «Господин Токутоми?» — и, улыбаясь беззубым ртом по-детски милой улыбкой, протянул руку. — «А, учитель!» — воскликнул я, поспешно беря его руку. Рука была большая и теплая.

— Вы, наверное, не получили моего ответного письма? — спросил он,

— Нет, я приехал, не получив вашего ответа. А вы получили мое письмо, посланное из Порт-Саида?

— Получил и прочитал. Прежде чем впервые написать вам, я долго думал. Простите! — Тут Толстой, похлопывая меня по руке, сказал:

— Я не мог поверить вашему письму: оно слишком лестно для меня. Поэтому я много размышлял, когда писал ответ. Но вы мне правду писали?

— Конечно, правду. И именно поэтому, простите меня за откровенность, мне захотелось хоть раз посетить Вас. Как Ваше здоровье, учитель?

— Не совсем хорошо. Я знаю, что мне до смерти недалеко. Все боятся смерти, но смерть — избавление, так что бояться нечего.

Я поглядел на его лицо: оно было розовое, усы и борода пепельно-белые, чуть влажные глаза, беззубый рот. Он выглядел старше, чем я думал. Ему было 78 лет.

Разговаривая, мы пошли от скамейки, где встретились. Толстой шел впереди, а я следом за ним. Мы спустились по тропинке к еще какому-то маленькому пруду и пошли по берегу.

На Толстом была серовато-белая фланелевая рубашка, подпоясанная черным кожаным поясом, широкая белая шляпа. И весь он, с палкой в руке, был в точности такой, каким я его видел на портретах и каким я его представлял.

Лев Николаевич спрашивал о моем старшем брате, который десять лет назад навестил его... После этого в нашей беседе были затронуты дела самого Толстого. Он мне рассказал:

— Мне недолго осталось жить, но я буду работать до последнего мгновения. Сейчас я работаю над произведением об отношениях правительства и народа. Рукопись уже наполовину закончена.

Меня он спрашивал о современном положении Японии, о ее сельском хозяйстве, промышленности и торговле.

— Сила страны — труженики, которые сами возделывают землю, не пользуясь чужим трудом, — так излагал он мне свои взгляды».

Далее в нескольких главах Токутоми живо описывает свое знакомство с близкими Толстого, рассказывает об укладе жизни в яснополянском доме, говорит о радушии и приветливости его хозяев. Вот некоторые из этих записей:

«Несмотря на то, что в России летом светает рано, в доме Толстого спят до семи часов. Раньше всех встают дети — ежедневно рано утром они ходят на станцию Засека за почтой. На столе под кленом стоит самовар, горшок со сливками, хлеб и тарелки, прикрытые от мух салфеткой.

Во время завтрака каждый приходит, когда захочет, и уходит по своему усмотрению. Толстой с графиней к завтраку приходят редко. До полудня обычно Толстой занят важными делами.

Второй завтрак в двенадцать часов. В саду на суке огромного вяза висит небольшой колокол. Как только он прозвучит, с разных концов собираются члены семьи. Лев Николаевич приходит не всегда, но хозяйка обязательно. Мужчины здороваются за руку, женщины целуются. Даже во время второго завтрака никто не прислуживает, — все чувствуют себя совершенно свободно.

Время после завтрака используется для прогулок: кто садится на лошадь, кто на велосипед, одни идут купаться, другие прогуливаются, сопровождаемые собаками.

Толстого по ночам мучает старческая бессонница; в ночь он просыпается по пять-шесть раз. Поэтому после второго завтрака, вернувшись с прогулки, он обычно час спит. Старый князь Болконский говорил, что сон перед обедом — золотой.

Колокол на обед звучит в пять или шесть часов. К столу собирается вся семья. Слуги прислуживают за столом во фраках. Обычно к обеду подается небольшая закуска. Лев Николаевич и остальные мужчины одеты просто, женщины к обеду тоже не переодеваются.

После обеда одни идут гулять, другие — играть в теннис.

Как только зажигаются огни, звуки колокола зовут к вечернему чаю. Собираются обычно на веранде. Подается чай, сладости, вишня, малина. Женщины приходят, захватив какое-нибудь рукоделие, мужчины — книги. Все непринужденно беседуют. Иногда беседа за чашкой чая затягивается до десяти вечера, а иногда и позже. Так проводят время и при гостях и без гостей. Пришедшим не отказывают в приеме, не задерживают и тех, кто захочет уйти: жизнь подобна течению воды или дуновению ветра. Всюду непринужденность, радушие и искренность. Отношение к гостям, как со стороны членов семьи, слуг, так и деревенских жителей — естественное, без притворства и принуждения, любезное и сердечное.

— Как видите, мы живем просто, — сказала графиня.

— Можно только позавидовать такой жизни, — ответил я».

IV

Наиболее интересны в книге Токутоми записи его бесед с Толстым. Лев Николаевич с интересом расспрашивал Токутоми о жизни японского народа, о его культуре, литературе, поэзии и, в свою очередь, отвечал на многочисленные вопросы своего собеседника. Вот как Токутоми записал свою беседу с Толстым о литературе:

«...Разговор наш перешел на русских писателей.

— Кого из современных писателей-романистов вы больше всех цените? — спросил я.

— Достоевского. Читали вы Достоевского?

— Да, читал его роман «Преступление и наказание».

Толстой одобрительно кивнул головой и добавил:

— Очень хорошая книга.

— А как вы относитесь к Тургеневу? — спросил я.

— Тургенев — великий мастер слова, но неглубокий...

— А Гончаров?

— Этот тоже.

— А как Вы относитесь к Горькому, Мережковскому, Чехову?

— У Горького большой талант, но нет образования, у Мережковского есть знания, но нет таланта. А вот Чехов — это большой талант, большой талант...

...Тема разговора переменилась. Мы стали говорить о произведениях Толстого.

— Какое свое произведение вы любите больше всего? — спросил я. Подумав, Толстой ответил:

— Роман «Война и мир».

— Это, наверное, потому, что в основу взята подлинная история России?

— Конечно...

Мы уже прошли лес и вышли на тропинку, ведущую к дому, когда наша беседа переключилась на европейских писателей. Толстой неожиданно остановился и заговорил:

— Вы тоже писатель. Послушайте мои слова: не пишите без крайней необходимости. Не нужно писать то, о чем нет необходимости рассказывать.

Он взял палку, начертил на земле круг, провел по направлению к кругу две-три лучеобразных линии и продолжал:

— Для правдивости изображения нужно постоянно наблюдать за людьми. Вы посмотрите на человека с одной стороны, затем — с другой. Если у вас есть своя, особая точка зрения — хорошо, если нет — лучше молчите.

Так Толстой учил меня литературному мастерству».

Собеседники много говорили о будущности России и Японии, о дружбе между народами, о роли стран Востока в грядущем обновлении мира. Толстой, по словам Токутоми, высказался так:

« — В прошлом году я видел японских военнопленных. У них добрые лица, однако жаль, что японцы не выполнили свою миссию и пошли по пути американской цивилизации, которая уже разлагается. Вдумайтесь получше. У России, у Японии, у всех восточных народов (Толстой не причисляет Россию к Западу) есть своя миссия, свое предназначение. Эта миссия заключается в том, чтобы люди обрели настоящую жизнь. Надо знать, в чем смысл человеческого существования. Западные государства гордятся так называемой цивилизацией, которая достигается с помощью машин, но она ничего не стоит. Народы Востока не пойдут по пути Запада, они должны сами построить себе новый мир. Народы Востока, освободившись от всякого угнетения, свергнув тиранические правительства, должны жить только по законам добра. Такова цель жизни восточных народов».

Заключительные страницы книги Токутоми посвящены его прощанию с Толстым и отъезду из Ясной Поляны.

«...На балконе солнце уже померкло, и в кабинете было темно. Толстой спросил меня о моих планах на будущее. Затем, сказав, что он подготовит для меня рекомендательные письма, зажег небольшую зеленую лампу и сел писать. С разрешения хозяина, я остался в кабинете. Я огляделся. В кабинете площадью в десять татами стояли два почерневших стола, из них один из красного дерева, два стула, в углу обитая черной кожей софа. На стене небольшая книжная полка. Среди книг, лежащих в беспорядке на столе, виднеются буддийские сочинения и «Психология социализма». На стенах много портретов; на одной из них висит составленная из пяти отдельных частей картина «Сикстинская мадонна». Некрашеный пол... Сюда, в это уединение, жена привезла ослабевшего после болезни Толстого, чтобы жить вместе на покое. Тихий, удобный кабинет!»

«Я взглянул в лицо Толстого при свете лампы. На макушке волосы поредели, пепельно-белые волосы, склоненный над столом лоб в глубоких морщинах, широкие густые брови насуплены. Тяжело переводя дыхание, он скрипел пером. Подумать только, в будущем году ему исполнится восемьдесят лет. С годами он, великий провидец, все больше стареет, а у него внутри пламя все разгорается. Мне захотелось, чтобы люди в почтении склонились перед ним, чтобы они, как и я, пролили слезы благоговения».

«Толстой закончил писать рекомендательные письма для меня: одно — в Санкт-Петербург, два других — в Москву — и положил перо. Затем он взял в руку лампу, поднял повыше и стал пояснять мне каждую из висящих на стене картин. Здесь висел портрет Генри Джорджа, портрет умершего несколько лет назад старшего брата Толстого, портрет покойного Гар-рисона — первого борца за освобождение негров в США. Этот портрет был прислан Толстому сыном Гаррисона. Под портретом висел написанный масляными красками портрет какого-то мужика с веселым выражением на лице. Я спросил Льва Николаевича о нем.

— Это мужик, который не прочел ни одной книги, но отличался глубиною мудрости. Зовут его... к вечеру память у меня ослабевает... не вспомню...

Вероятно, он был из крестьян типа Бондарева и Сютаева.

— Вы, наверное, любите Рафаэля, раз повесили «Мадонну»?

— Нет, это мне подарила моя старшая сестра. Она сейчас в монастыре. На мой взгляд, это все неверно, — ответил Толстой и засмеялся.

Наш разговор от Рафаэля перешел на статью Толстого «Что такое искусство?»

— Вы, наверное, и сейчас придерживаетесь тех же взглядов?

— Да.

— Настоящее искусство должно взывать к лучшим чувствам человека...

Толстой, не дав закончить, прервал мою фразу:

— Да, обычно так и понимают.

Он погасил лампу, и мы еще некоторое время сидели на балконе при вечерних сумерках.

Я от души поблагодарил Толстого за гостеприимство я извинился, что, не зная языка его родины, затруднял его глупыми вопросами на ломаном английском языке. Пожав его руку, я сказал:

— Учитель, берегите себя. Вы как-то сказали, что смерть — избавление, но я прошу, не торопите этот час. Вы сказали, что пока живы — будете работать до последнего мгновения, но, учитель, берегите свое сердце. В Японии, которая была врагом России, в стране, солдаты которой проливали русскую кровь, появились люди, следующие вашему учению, и повсюду появится еще больше таких людей. Вы осветили путь для всего мира. Позавчера вы сказали, что вам двадцать восемь лет (Толстой имел в виду 1878-й год — начало своего идейного перелома и духовного рождения. — А. Ш.)₁ тогда такие, как я, всего лишь младенцы или еще только нарождаются. Жизнь развивается. Я буду молиться за ваше здоровье и благополучие, чтобы вы указали вашим учением дорогу к свету.

Толстой крепко пожал мне руку».

V

Прощаясь с Токутоми, направлявшимся в Петербург, Толстой дал ему рекомендательное письмо к известному критику и историку искусства В. В. Стасову, в котором писал:

«Милый Владимир Васильевич!

Я несчастливо рекомендовал Вам индуса и каюсь в этом. Я не знал его. (Это был некто Кершау, выдававший себя за ученого. — А. Ш.). Но теперь позволяю рекомендовать Вам японца Токутоми, которого знаю и считаю очень хорошим человеком, и очень деликатным. Если Вы побеседуете с ним (он говорит по-английски) и порекомендуете его какому-нибудь молодому человеку, чтоб пошапронировать (опекать. — А. Ш.) его в Петербурге, то буду Вам очень благодарен. Я все еще жив и все надеюсь, свидеться с Вами и найти Вас таким же хорошим и физически и духовно.

Лев Толстой».

К сожалению, Токутоми не застал Стасова в Петербурге и, побродив один по музеям, вернулся в Москву.

Уезжая из дома, он намеревался из России поехать в Западную Европу, посетить Англию, Францию, Германию и Соединенные Штаты Америки. Но, под впечатлением яснополянских бесед, он отказался от своего намерения и поспешил на родину, чтобы немедленно приняться за претворение в жизнь идеалов своего учителя. Вот что он писал Толстому в первом письме по возвращении в Японию:

«Токио, 3 октября 1906 г.

Дорогой учитель,

Уже три месяца, как я покинул Ваш гостеприимный дом, и сегодня я пишу Вам в первый раз. Прежде всего позвольте мне сказать Вам, каким счастьем было для меня быть с Вами. Видеть Вас, слушать, как Вы говорите, и открывать свое собственное сердце, — все это было таким блаженством, что десять тысяч верст кажутся мне одним шагом. Всего лишь пять дней, но эти пять дней, поверьте, будут счастливейшими воспоминаниями моей жизни.

От Вас я поехал в С.-Петербург, где провел три дня. Я зашел к г-ну Стасову, но не застал его, так как он уехал в Финляндию. Я вернулся в Москву и пробыл там десять дней с моими соотечественниками — это преподаватели Токийского университета и агенты одного японского торговца шелком. Посетить г-на Буланже я не успел, но я был у Вашего издателя, который дал мне целый ряд Ваших книг.

19 июля я покинул Москву и 1 августа приехал во Владивосток. Оттуда я направился на пароходе в Цуруга (японский порт) и дальше по железной дороге в Токио, куда и прибыл утром 4 августа. Таким образом, всего семнадцать дней заняла дорога от Москвы до Токио.

Здесь я уже нашел Ваши брошюры «Конец века», «Единое на потребу», «Великий грех», которые Вы мне прислали через г-на Черткова. Я тотчас же стал их читать и был счастлив почувствовать, что во всех существенных вопросах я согласен с Вами. Статья «Конец века» уже переведена и будет опубликована в одной токийской газете (без моего содействия). Для «Мыслей мудрых людей на каждый день» я ищу переводчика. Многие из Ваших произведений уже переведены или в настоящее время переводятся...»

Упомянув а том, что в Японии изо дня в день растет число поклонников идей Толстого, Токутоми далее сокрушается по поводу дурных вестей, которые идут со всех концов мира.

«Каждый день, — пишет он с горечью, — приносит тревож-пые вести из России. На противоположной стороне земного шара Америка, которая, казалось бы, должна играть ведущую роль в сохранении мира, высаживает свои войска па Кубе. Мир молод и движется к прогрессу медленно. И все же он должен образумиться, и он мало-помалу образумится. «Мы должны спасти человечество, спасаясь сами», — говорил Герцен».

И в заключение:

«Дорогой учитель, приближается зима. Поберегите же себя. В надежде скоро опять написать Вам я на этом заканчиваю.

Кэндзиро Токутоми

Моя жепа шлет свой привет, наилучшие пожелания и благодарность за любезность, которую Вы нам оказали».

Вместе с этим письмом Токутоми прислал и отдельное послание на имя Софьи Андреевны, в котором горячо благодарил ее за гостеприимство.

Как ни странно, на этом переписка между Токутоми и Толстым оборвалась безо всяких видимых причин. Почему? Лев Николаевич сохранял о своем японском друге самые лучшие воспоминания. В свою очередь, и Токутоми уехал из Ясной Поляны с чувством любви и благодарности к ее хозяину. Единственным разумным объяснением этому может быть лишь деликатность и скромность Кэндзиро Токутоми, который, возможно, не хотел утруждать своего горячо любимого, но старого учителя дальнейшей перепиской. Об этом можно судить хотя бы потому, что Токутоми позднее прислал в Ясную Поляну свою книгу «Тропою пилигрима» с дарственной надписью, но без письма.

VI

Интересна дальнейшая судьба Токутоми Рока. Решив пропагандировать идеал добра и любви не только в литературе, но и примером своей жизни, он, по возвращении на родину, отказался от городских благ и зажил жизнью простого бедного крестьянина. Мужественно последовала за ним по новому пути и его жена Аи, не устрашившаяся ни физического труда, ни лишений деревенской жизни. Так возникла в местности Титосэ, близ Токио, своеобразная японская «Ясная Поляна», которая стала местом паломничества сотен и тысяч японцев, приезжавших за советом и помощью к любимому писателю — ученику великого Толстого. Токутоми Рока свято соблюдал заветы своего учителя и никому не отказывал нп в помощи, ни в беседе.

В ближайшие после этого годы Токутоми страстно увлекался земледелием. Он много раздумывал о судьбах человечества. Результатом этих раздумий и тесного общения с простым народом явилась философско-публицистическая книга «Бормотание земляного червя» (1933), в которой автор отвергал буржуазную цивилизацию и превозносил крестьянскую жизнь. В этой книге ярко выражен толстовский патриархально-крестьянский идеал «хлебного труда», идеал честный и благородный, но несбыточный, пбо феодальная Япония к этому времени уже далеко ушла по пути капиталистического развития.

В начале 20-х годов, осмысливая исторический путь, пройденный Японией, а также родиной Толстого, где совершилась подлинно народная революция, Токутоми убедился в утопичности идеалов непротивления и опрощения. Большой художник и честный мыслитель, он не стал упорствовать в своих заблуждениях. Но свой отход от религиозно-нравственной доктрины Толстого он пережил как тяжелую трагедию.

«Я покинул Толстого, — писал он в 1913 г. в повести «Новая весна». — Для меня это равносильно тому, как если бы я покинул родного отца. Покинуть отца, покинуть Толстого — для меня означает — покинуть себя...»

Но, разочаровавшись в узко религиозном толстовском идеале «царства божия» на земле, Токутоми Рока остался до конца жизни верен более широким гуманистическим заветам своего учителя — заветам братства, мира и дружбы между народами.

В повестях и статьях, написанных после поездки к Толстому, Токутоми много раз с благоговением вспоминает о днях, проведенных в Ясной Поляне. Так, в статье «Отзвук из Японии», присланной им в 1908 г. для «Международного толстовского альманаха» к 80-летию писателя, он с теплым чувством писал:

«Уже два года прошло с тех пор, как я сказал ему «прости» на террасе дорогого дома.

Я берусь за перо, и предо мною встает призрак светлой веранды, обвитой вьющимися растениями и озаренный мерцающим светом лампы. Учитель стоит предо мной, положив руку на ручку двери, оглядываясь назад и улыбаясь мне. Я стою неподвижно, опечаленный разлукой. Он улыбается мне. Я вижу его улыбку сквозь туман 730-ти дней, которые протекли с тех пор, сквозь десять тысяч верст, которые нас разделяют»,

Позднее, в 1912 г., в прочувствованном открытом письме «К яснополянской вдове» Токутоми снова вспоминает:

«О, этот стол под кленом, накрытый белоснежной скатертью! О, этот стол, на котором каждое утро пел самовар в ожидании приходящих пить чай, стол, под которым так бел и так мягок был песок под ногами! О, эти сумерки на балконе, когда учитель читал, а Вы сидели за шитьем! О, этот вечер на веранде, когда играла на мандолине и пела молодежь! О, это купанье в Воронке! О, эти прогулки в березовой роще, где солнечные лучи, пробиваясь сквозь сеть лисгвы, падали золотыми пятнами на землю!».

Так почтительно и благоговейно Токутоми Рока до самой смерти носил в своем сердце образ Ясной Поляны и Льва Толстого.

О Толстом многое доныне напоминает в доме Токутоми Рока, ныне превращенном в музей. Автору этих строк посчастливилось посетить дом и усадьбу японского писателя. Из-за бурного развития города Токио и расширения его территории усадьба писателя теперь находится в черте города, в центре густо населенного района. Хорошо сохранился купленный писателем старый крестьянский дом, покрытый рисовой соломой, и, рядом с ним, деревянный дом, в котором он жил в последние годы. Здесь его вещи, мебель, книги, одежда. Вокруг дома разросся посаженный руками Токутоми большой парк, чем-то напоминающий Ясную Поляну. В парке — могила писателя и его жены. На могиле — гранитная глыба.

Рядом со старыми деревенскими домами писателя недавно построено каменное здание музея Токутоми Рока. В нем хранится литературное наследство писателя: рукописи, книги, фотографии, письма. Среди них — подлинные письма Л. Н. Толстого и дневник, который Токутоми вел, находясь в Ясной Поляне.

Мысль об учителе не покидала Токутоми до конца его дней.