Александр Иосифович Шифман

ТОЛСТОЙ — ЭТО ЦЕЛЫЙ МИР

Очерки и рассказы

ОТ АВТОРА

«Толстой — это целый мир» — слова эти принадлежат А. М Горькому. Он же с восхищением сказал о Толстом: «Изумительно велик этот человек... Нет человека более достойного имени гения».

Мир Толстого необъятен и прекрасен. Мир глубоких раздумий, вдохновенного творчества, страстных борений. Своей художественной мыслью он объял прошлое, настоящее и будущее.

Любимых писателей мы воспринимаем очень пристрастно. В каждом из нас живет свой образ Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Толстого. У каждого в душе своя Татьяна Ларина, Наташа Ростова, свои Пьер, своя Катюша Маслова. В Толстом одних более привлекает эпическая ширь «Войны и мира», других — психологическая глубина «Анны Карениной», третьих — обличительный пафос «Воскресения». А все вместе обогащает наш ум и чувства доставляет огромное эстетическое наслаждение, помогает воспринять творчество художника в его сложном, многогранном единстве. Литературоведы также имеют свои пристрастия Любя, ценя изучая жизнь и творчество художника как единое целое, они все же среди множества его творений и деяний избирают для углубленного исследования те из них, которые им наиболее близки .

Автор этой книги, наряду с исследованием художественного творчества Толстого, отдал много лет изучению «малой прозы» писателя — его статей, трактатов, дневников, писем, его связей со всем миром, особенно с Востоком. Эти малоизученные области творческой биографии Толстого, конечно, неотделимы от его гениального художественного творчества: художник, мыслитель и борец слиты в нем воедино. И все же неутомимая общественная деятельность писателя, его мировые связи, его страстная борьба за народное счастье, его пламенная публицистика — огромная увлекательная область науки, которую мы именуем толстоведением, одна из важных граней необъятного толстовского гения.

Другая область научных интересов автора — поиски и публикация неизвестных материалов о Толстом. Как много еще «белых пятен» в жизненной и творческой биографии писателя! Сколько ещё не найденных его рукописей, дневников, писем! Как мало мы еще знаем о неосуществленных замыслах художника! А обширная переписка Толстого — сколько ещё в ней нераскрытых фактов, событий, имен и человеческих судеб!

В первом разделе книги, озаглавленном «Человек человечества», собраны очерки и рассказы, рисующие облик Толстого-гражданина, патриота, бунтаря, борца против угнетения и произвола. Этой теме посвящены очерки о Толстом — участнике героической обороны Севастополя («На бастионе»), о крупнейших публицистических произведениях писателя («Стыдно», «Не могу молчать»), о его неустанном интересе к современности («Над страницами Маркса», «В рабочих лачугах»), к науке («На уровне века»), литературе («Читая Куприна», «Пьяные ландыши»), искусству («На заре кинематографа», «Поет Шаляпин»), о его непримиримой борьбе против самодержавия и церковной реакции («Спор», «Недреманное око», «Нобелевская премия»). Наряду с этим в книгу включены и рассказы о незавершенных замыслах писателя («Университет в лаптях», «Ненаписанный роман»), о его общении с русскими писателями («Крымские встречи»), о его тяготении к талантливым людям из народа («Мужицкий философ»). Раздел завершает очерк «Трагедия» — о духовной и семейной драме Толстого, о последних годах его жизни.

Второй раздел книги — «Живые, трепетные нити» — посвящен мировым связям Толстого. Сюда включены рассказы о его дружбе с выдающимися деятелями мировой культуры («Нити дружбы», «Паломник»), о первых изданиях его произведений в Японии, Индии, Турции, на Арабском Востоке («Плачущие цветы», «Первая Анна», «Портрет», «В тюремной камере»), о заступничестве Толстого за угнетенных негров и африканцев («Серый пакет», «Послания из Африки»), о популярности русского писателя среди простых людей мира («Крестник»).

Все рассказы подлинны, не выдуманы. Они основаны на изучении творчества писателя, его огромного архива, его дневников и записных книжек, а также его обширной почты. Ряд очерков публикуется впервые.

Человек человечества

...Нет человека более достойного имени гения, более сложного, противоречивого и во всем прекрасного, да, да, во всем. Прекрасного в каком-то особом смысле, широком, неуловимом словами; в нем есть нечто, всегда возбуждавшее у меня желание кричать всем и каждому: смотрите, какой удивительный человек живет на земле! Ибо он, так сказать, всеобъемлюще и прежде всего человек, — человек человечества.

М. Горький

На бастионе

I

Темной осенней ночью 1854 г. к южному побережью Крыма бесшумно подошла вражеская армада.

Почти без боя английские и французские войска высадились близ Евпатории и вскоре осадили Севастополь. Началась знаменитая 11-месячная героическая оборона города.

26-летний подпоручик артиллерии Лев Толстой находился в это время в Кишиневе, куда он прибыл из Кавказской армии для участия в Дунайской кампании. Получив печальную весть из Крыма, он записал в дневнике: «Высадка около Севастополя мучит меня». Горестно размышляя о преступной нераспорядительности царского командования, сделавшей возможным беспрепятственный подход вражеских кораблей к русским берегам и высадку 60-тысячной армии противника, он продолжает: «самонадеянность и изнеженность: вот главные печальные черты нашей армии — общие всем армиям слишком больших и сильных государств».

С этого времени молодой Толстой не перестает пристально следить за судьбой Севастополя. «...Жизнь, — пишет он из Кишинева своей тетушке Т. А. Ергольской, — протекает в... ожидании известий из Крыма. С некоторого времени вести утешительные. Сегодня мы узнали о победе Липранди. Он побил англичан, овладел 4 редутами и взял 4 пушки. Известие это вызвало во мне чувство зависти; ведь я приписан к 12-ой бригаде, которая участвовала в бою, и неделю тому назад я чуть было не уехал туда».

И далее:

«На бал приехал адъютант Липранди, и там он рассказывал подробности дела. Не знаю, с таким ли горячим интересом у вас относятся к происходящему в Крыму; здесь же приезд курьера из Севастополя составляет эпоху в жизни, и когда вести печальные — то всеобщее горе. Зато вчера все выглядели именинниками; я сам выпил за ужином целую бутылку шампанского».

Но вести приходили далеко не утешительные. И Толстой тяжело переживает каждую неудачу в Крыму. «Дела в Севастополе все висят на волоске», — с горечью отмечает он в дневнике.

24 сентября произошло несчастное для России сражение на Инкермановских высотах. Русские войска, почти вдвое превосходившие своей численностью силы интервентов, из-за бездарного генерала Дапенберга потерпели поражение. Крымская армия потеряла почти 10 тысяч убитыми и ранеными.

Когда весть об этом дошла до Толстого, он с гневом записал в дневнике:

«Дело предательское, возмутительное! 10-я и 11-я дивизии атаковали левый фланг неприятеля, опрокинули его и заклепали 37 орудий. Тогда неприятель выставил 6 000 штуцеров, только 6 000 против 30 (тысяч). И мы отступили, потеряв около 6000 храбрых. И мы должны были отступить, ибо при половине наших войск по непроходимости дорог не было артиллерии, и, бог знает почему, не было стрелковых батальонов. Ужасное убийство! Оно ляжет на душе многих... Известие об этом деле произвело впечатление. Я видел стариков, которые плакали навзрыд; молодых, которые клялись убить Данен-берга».

Горестно размышляя о причинах неудач русской армии, Толстой, однако, полон веры в будущность России. Вслед за записями о поражении под Инкерманом мы читаем в его дневнике замечательные, пророческие слова:

«Велика моральная сила русского народа. Много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к отечеству, восставшее и вылившееся из несчастий России, оставит надолго следы в ней. Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы. Они с большим достоинством и гордостью будут принимать участие в делах общественных, а энтузиазм, возбужденный войной, оставит (навсегда в них характер самопожертвования и благородства».

В числе убитых под Инкерманом был и сослуживец Толстого — офицер И. К. Комстадиус. «Его смерть, — пишет Толстой, — более всего побудила меня проситься в Севастополь. Мне как будто стало совестно перед ним».

Мысль о переезде в Крымскую армию уже давно владела Толстым. Еще ранее им были поданы об этом рапорты начальству. Теперь он решительно добивается своего и в начале ноября уезжает в Севастополь.

II

В письме к брату Сергею Толстой так объяснил причину своего добровольного перевода в Севастополь:

«Из Кишинева 1 ноября я просился в Крым, отчасти для

того, чтобы видеть эту войну, отчасти для того, чтобы выбраться из штаба. Сержпутовского, который мне не нравился, а больше всего — из патриотизма, который в то время, при-внаюсь, сильно нашел на меня».

Действительно, большое патриотическое воодушевление чувствуется во всех раздумьях и делах Толстого этих дней. Еще по дороге в Севастополь он жадно ловит вести из Крыма и горячо обсуждает их в своем дневнике.

3 ноября он в пути записывает «трогательный случай», услышанный им в Одессе: привезенные из Крыма раненые солдаты в госдитале слабыми голосами кричали «ура» в честь посетившего их главнокомандующего Южной армией князя Д. М. Горчакова. «Славная, великая награда Горчакову за его труды, — замечает Толстой. — Лучше портрета на шею».

В Николаеве до него доходят слухи об отдельных победах в Крыму, о подвигах русских солдат, и он с радостью заносит в дневник эти добрые вести. Тут же он записывает услышанную им солдатскую байку о том, как русский казак плетью учил «аглипкого князька». Но, наряду с этим, он с горечью отмечает разговоры в народе о взяточничестве, казнокрадстве и предательстве в армии, о тяжелой муштре и издевательствах над солдатами. 5 ноября он в Херсоне записывает рассказ лоцмана, перевозившего его через Днепр, о том, как офицер избил солдата лишь за то, что тот при нем почесался; другой солдат застрелился от страху, что просрочил два дня явиться в свою часть.

Где-то за Херсоном Толстому встретилась партия хорошо экипированных пленных англичан и французов. Отметив это в дневнике, Толстой с горечью отмечает: «Один вид и походка этих людей почему-то внушили в меня грустное убеждение, что они гораздо выше стоят нашего войска».

Особенно волнуют Толстого ходящие в народе слухи об измене в Крымской армии. Возивший его ямщик утверждает, что «коли бы не измена», русские войска одержали бы победу под Инкерманом. Об измене царских генералов поговаривают и раненые солдаты. Прислушиваясь к их взволнованным рассказам о том, как противник с успехом продвинулся вперед, ибо хитро обошел наш «левый флааок», Толстой отмечает в дневнике: «они рады придраться к одному непонятному, следовательно для них многозначительному, слову, чтобы им объяснять неудачу. Им слишком бы грустно было верить в измену».

Все мысли Толстого в эти дни связаны с Крымом.

III

7 ноября 1854 г. Толстой приехал в Севастополь. Получив назначение в артиллерийскую бригаду, он сразу же окунулся в кипучую боевую жизнь. Настроение его — бодрое, приподнятое. Обойдя укрепления, возведенные в городе, он с горячей уверенностью записывает в дневнике: «Взять Севастополь нет никакой возможности». Это его радостное убеждение, как и другие мысли и чувства, испытанные в Севастополе, он позднее воплотил в своем замечательном рассказе «Севастополь в декабре месяце».

«Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, — пишет он, — это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа, — и эту невозможность видели вы не в этом множестве траверсов, брустверов, хитро сплетенных траншей, мин и орудий, одних на других, из которых вы ничего не поняли, но видели ее в глазах, речах, приемах, в том, что называется духом защитников Севастополя».

И далее о русских солдатах:

«То, что они делают, делают они так просто, так малонапряженно и усиленно, что, вы убеждены, — они еще могут сделать во сто раз больше... они все могут сделать. Вы понимаете, что чувство, которое заставляет работать их, не есть то чувство мелочности, тщеславия, забывчивости, которое испытывали вы сами, но какое-нибудь другое чувство, более властное, которое сделало из них людей, так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайностях смерти вместо одной, которой подвержены все люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина».

Всем ходом своего повествования Толстой подчеркивает, что причина эта — глубоко затаенная, но живущая в душе каждого воина любовь к родине. Только потому, что солдаты дерутся «не за город, а за родину», малочисленный севастопольский гарнизон может столь долго противостоять объединенному натиску лучших европейских и турецкой армий. «Надолго, — заключает Толстой свой рассказ, — оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский».

О высоком патриотическом духе русских войск, об их стойкости и храбрости Толстой из Севастополя пишет и брату Сергею:

«Дух в войсках выше всякого описания. Во времена древней Греции не было столько геройства. Корнилов, объезжая войска, вместо: «Здорово, ребята!», говорил: «Нужно умирать, ребята, умрете?» и войска кричали: «Умрем, Ваше превосходительство, ура!» И это был не эффект, а на лице каждого видно было, что не шутя, а взаправду, и уж 22 000 исполнили это обещание».

Восхищенный подвигами солдат, Толстой сообщает брату некоторые факты из жизни севастопольского гарнизона, очевидцем которых он сам был:

«Раненый солдат, почти умирающий, рассказывал мне, как они брали 24-го французскую батарею и их не подкрепили: он плакал навзрыд. Рота моряков чуть не взбунтовалась за то, что их хотели сменить с батареи, на которой они простояли 30 дней под бомбами. Солдаты вырывают трубки из бомб. Женщины носят воду па бастионы для солдат. Многие убиты и ранены... В одной бригаде 24-го было 160 человек, которые раненные не вышли из фронта. Чудное время!.. Благодарю бога за то, что я видел этих людей и живу в это славное время».

И далее:

«Ежели, как мне кажется, в России невыгодно смотрят на эту кампанию, то потомство поставит ее выше всех других; не забудь, что мы с равными, даже меньшими силами, с одними штыками и с худшими войсками в русской армии (как 6-й корпус), деремся с неприятелем многочисленнейшим, имеющим еще флот, вооруженный 3000 орудий, отлично вооруженный штуцерами, и с лучшими его войсками. Уж я не говорю о преимуществе его генералов. Только наше войско может стоять и побеждать (мы еще победим, в это я убежден) при таких условиях».

IV

Первое время Толстой находится со своей батареей в небольшой деревушке Эски-Орда, в шести километрах от Симферополя. Но уже в начале января 1855 г. его переводят в артиллерийскую бригаду, которая занимает позиции на реке Вельбек, вблизи Севастополя. Это позволяет ему чаще бывать в осажденном городе, принимать участие в боевых действиях, более пристально наблюдать за всем происходящим.

Как и в первые дни, патриотическое воодушевление деляет собою все мысли и поступки молодого Толстого. Вдумчивый офицер, имеющий за плечами опыт Кавказской войны, любимец солдат, он изо всех сил стремится выполнить свой долг перед родиной. Как писатель, он глубоко изучает людей и события, чтобы правдиво отразить их в своих будущих произведениях. Дневник его полон записями сцен, картин, солдатских разговоров, а также собственных наблюдений и раздумий, которые мы потом обнаружим в его превосходных севастопольских рассказах.

В Крыму Толстой начинает работу над повестью «Юность», пишет свои знаменитые севастопольские рассказы. Но главное для него в эти дни — военная деятельность, а она весьма обширна.

Еще находясь в Кишиневе, он, вместе с группой передовых офицеров артиллерийского штаба Южной армии, задумывает создать Общество для просвещения солдат. Горячо увлеченный этой идеей, он беседует с друзьями, убеждает их в ее полезности, пишет проект Общества.

Однако осуществление этого, казалось бы, безобидного замысла противоречит видам высокого начальства. Из памяти царских генералов еще не выветрился страх перед тайными офицерскими обществами, которые в 1825 г. привели к восстанию на Сенатской площади. Надежд на возможность создания хотя бы просветительского офицерского Общества почти нет. И замечательная идея остается неосуществленной.

Вместо неразрешенного Общества у инициаторов возникает план издания военного журнала «Солдатский вестник».

Толстой и в этом начинании принимает горячее участие. Он собирает вокруг себя группу передовых офицеров, горячо обсуждает с ними направление будущего журнала, готовит статьи для первого пробного номера. Об этом, как об очень дорогом для него и важном общественном деле, он пишет родным:

«В нашем артиллерийском штабе, состоящем, как я, кажется, писал вам, из людей очень хороших и порядочных, родилась мысль издавать военный журнал, с целью поддерживать хороший дух в войске, журнал дешевый (по 3 р.) и популярный, чтобы его читали солдаты... В журнале будут помещаться описания сражений, не такие сухие и лживые, как в других журналах. Подвиги храбрости, биографии и некрологи хороших людей и преимущественно из темненьких; военные рассказы, солдатские песни, популярные статьи об инженерном, артиллерийском искусстве и т. д. Штука эта мне очень нравится: во-первых, я люблю эти занятия, а во-вторых, надеюсь, что журнал будет полезный и не совсем скверный».

И далее:

«Все это еще предположения до тех пор, пока не узнаем ответ Государя, а я, признаюсь, боюсь за него: в пробном листке, который послан в Петербург, мы неосторожно поместили две статьи, одна моя, другая Ростовцева, не совсем православные».

Из этих слов ясно, что программа задуманного журнала была благородной, просветительской, глубоко прогрессивной. И, конечно, его издание было запрещено.

11 января 1855 г. Толстой с горечью писал поэту Н. А. Некрасову:

«В неудаче этого журнала мне не столько жалко даром пропавших трудов и материалов, сколько мысли этого журнала, которая стоит того, чтобы быть осуществленной хотя отчасти, ежели невозможно было осуществить ее вполне.

Основная мысль этого журнала заключалась в том, что, ежели не большая часть, то верно большая половина читающей публики состоит из военных, а у нас нет военной литературы, исключая официальной военной литературы, почему-то не пользующейся доверием публики и потому не могущей ни давать, ни выражать направления нашего военного общества. Мы хотели основать листок, по цене и по содержанию доступный всем сословиям военного общества, который бы, избегая всякого столкновения с существующими у нас военно-официальными журналами, служил бы только выражением духа войска».

Сообщая далее Некрасову о смехотворном «всемилостивом» царском разрешении авторам посылать свои статьи в лживую официозную газету «Русский инвалид», Толстой в завуалированной, иронической форме подчеркивает принципиальную неприемлемость этого предложения. «Но по духу этого предполагавшегося журнала, — пишет он, — вы поймете, что статьи, приготовленные для него, скорее могут найти место в «Земледельческой газете» или в какой-нибудь «Арабеске», чем в «Инвалиде». Толстой предлагает Некрасову опубликовать в редактируемом им журнале «Современник» статьи, предназначавшиеся для «Солдатского вестника».

В письме к тетушке Т. А. Ёргольской Толстой еще более откровенно пишет о причинах запрещения задуманного им журнала: «...направление его было не во взглядах правительства. Государь отказал».

V

Военный журнал был не единственным начинанием Толстого в Крыму. Как боевой офицер и молодой писатель, он развертывает энергичную деятельность в доступных ему областях. Болея душой за отсталость русской армии, видя ее слабость и пороки, проистекающие, главным образом, из господствующего в России рабского, крепостнического строя, он пишет «Проект о переформировании армии» — острый, бичующий памфлет, в котором дает волю чувству негодования и возмущения гнусными порядками в николаевском войске. Этот документ он надеется передать царю через одного из великих князей, которые — рекламы ради — находятся в это время в Севастополе.

Лейтмотив «Проекта» Толстого, который с полным основанием можпо назвать торжественным манифестом русской демократии, — решительное осуждение крепостничества как насквозь прогнившей экономической и идеологической системы, порождающей все пороки армии и страны. Молодому писателю ясно, что все тяжкие бедствия России имеют своей главной причиной «дух жестокости, угнетения и лихоимства», который царит в стране.

«По долгу совести и чувству справедливости, — начинает Толстой свой манифест, — не могу молчать о зле, открыто совершающемся передо мною и влекущем за собою погибель миллионов людей, погибель силы и чести отечества. Считаю себя обязанным по чувству человека противодействовать злу этому по мере власти и способностей своих».

В чем причина неудач русской армии? На этот вопрос Толстой отвечает так: русская армия — отсталая крепостная армия. Русский солдат — раб в серой шинели. Офицер и солдат взаимно ненавидят друг друга. «В России, столь могущественной своей материальной силой и силой своего духа, нет войска; есть толпы угнетенных рабов, повинующихся ворам, угнетающим наемникам и грабителям, и в этой толпе... есть, с одной стороны, дух терпения и подавленного ропота, с другой — дух угнетения и лихоимства».

Подробно анализируя составные элементы русской армии — солдатскую массу, дворянское офицерство и высший генералитет, Толстой смело раскрывает существующие между ними Уродливые социальные отношения. Офицеры и генералы — это те же дворяне и помещики, которые угнетают крестьян в своих вотчинах. Их главная цель — «украсть каким бы то ни было путем состояние в военной службе». Казнокрадство, лихоимство пронизывают армию сверху донизу.

Главная сила и опора армии — русский солдат. Он отважен, честен а предан родине. Но он низведен в николаевской армии до уровня животного, которого истязают и держат впроголодь.

«Русский солдат, — пишет Толстой, — есть существо, законом ограниченное в удовлетворении жизненных потребностей до границ возможности, в действительности же получающее менее того, что нужно человеку сильного сложения, чтобы не умереть от холода и голода. Единственное наказание его есть физическое страдание, ограниченное законом, но в действительности доходящее иногда до мучительной смерти и зависящее от произвола частного лица, всегда склонного к угнетению и жестокости».

По словам Толстого, солдат в николаевской армии настолько забит и запуган, что он морщится и вздрагивает, когда при нем кто-нибудь поднимает руку. Бьют же его все, кому не лень, за малейшую провинность и без всякого повода. «Его бьют за то, что он смел заметить, как офицер крадет у него, за то, что на нем вши — и за то, что он чешется, и за то, что он не чешется, и за то, что у него есть липшие штаны; его бьют и гнетут всегда и за всё...»

Русский солдат, утверждает Толстой, доведен казенной муштрой до крайней степени угнетения и унижения. Но означает ли это, что в нем подавлено чувство собственного достоинства, уничтожена мысль о расправе с угнетателями?

Со свойственной ему смелостью Толстой отвечает: нет! Русский солдат полон чувства протеста. «Зародыши чувства мщения есть в душе каждого». В глазах солдата всегда сквозит ненависть и презрение к офицеру-угнетателю. «Посмотрите, — пишет Толстой, — как смотрят и как говорят солдаты с офицерами перед каждым сражением: в каждом движении, в каждом слове его видна мысль: «не боюсь я тебя и ненавижу».

Главный вывод, вытекающий из «Проекта» Толстого, таков: надо коренным образом преобразовать страну, уничтожить крепостное рабство. Дворяне должны признать в мужике человека, сблизиться с ним. Армия должна избавиться от казнокрадов, лихоимства, очиститься от офицеров-грабителей и бездарных генералов. И тогда восторжествует честь и слава России,

VI

Замечательный «Проект» Толстого остался незаконченным. Поработав над ним много дней и вложив в него всю боль души и страсть своего сердца, молодой автор вскоре понял, что о подаче его царю не может быть и речи. Смягчать же свои суждения, разбавлять их верноподданнической лестью Толстой был совершенно не способен. Так и осталась лежать в бумагах писателя эта замечательная «Записка» — одно из лучших произведений демократической русской публицистики.

Помимо «Проекта о переформировании армии», молодой Толстой пишет в Севастополе и другие военные «проекты», которые, по его мнению, могли бы укрепить боевую мощь русской армии. Таков, например, его «Проект о переформировании батарей в 6-орудийный состав и усилении оных артиллерийскими стрелками», который он подает высшему начальству. Мысль Толстого состоит в том, чтобы за счет перестройки громоздкой, малоподвижной (в условиях горной местности) артиллерии увеличить число стрелков-артиллеристов, вооруженных скорострельным нарезным оружием. Это значительно усилит боевую мощь артиллерии. По мнению Толстого, это повысит и боевой дух солдат-артиллеристов, большей частью вооруженных только тупыми тесаками. Толстой всесторонне, с глубоким знанием дела обосновывает свое предложение и даже заручается поддержкой своих ближайших компетентных севастопольских начальников. Однако после долгих мытарств его проект попадает в руки невежественного придворного генерала А. И. Философова, и тот приходит в ярость от неслыханной дерзости безвестного подпоручика, отважившегося критиковать «высочайше» утвержденную структуру артиллерии и предлагать собственный проект.

«В наше время, — злобно отчитывает генерал автора проекта, — молодых офицеров за подобное умничание сажали на гауптвахту, приговаривая: «не ваше дело делить Европу, гг. прапорщики».

Общее заключение высокопоставленного невежды — самое отрицательное. Не в силах оспорить глубоко продуманные, выведенные из опыта аргументы Толстого, он заполняет свой отвыв надменными нотациями и злобными ругательствами. Проект Толстого решительно отвергается.

Такая же участь постигает и другие дельные предложения Толстого, которые могли бы улучшить постановку дела в войсках, — они также отвергаются.

Но Толстой не падает духом. Есть две области, где никто не может помешать ему выполнить свой гражданский долг: писательство и личное участие в боях. Это и заполняет его жизнь в осажденном Севастополе.

VII

Раздумья и наблюдения Толстого севастопольской поры составляют основу его трех рассказов — «Севастополь в декабре месяце», «Севастополь в мае», «Севастополь в августе 1855 г.» Главная тема — народ и война — объединяет их в единый идейно-художественный цикл.

Народ па войне, как мы знаем, является и темой ранних кавказских рассказов Толстого, таких, как «Набег», и написанных позднее: «Рубка леса», «Разжалованный» и других. Но в севастопольских рассказах эта тема ставится шире, — она перерастает в проблему русского национального характера. Нравственный облик народа, высота его духа, его отношение к жизни, к природе, к смерти — и есть, по мнению писателя, решающая сила, определяющая исход борьбы в Севастополе.

В первом рассказе, «Севастополь в декабре месяце», тема народного героизма решается в обобщенной, неперсонифицированной форме. Ни «фурштатский солдатик», который ведет лошадь на водопой, ни матрос на бастионе, yи раненый солдат в лазарете не имеют пока ни имени, ни индивидуальной судьбы, хотя все вместе они олицетворяют собирательный героический образ Севастополя, образ воюющего народа.

Чтобы эмоционально передать боевой дух Севастополя, автор искусно превращает читателя в своего спутника по городу и, сопровождая его, комментирует его впечатления и переживания. Повествование в рассказе ведется как бы от лица самого читателя, который, впервые попав в город, с изумлением обнаруживает ошибочность своих прежних представлений и познает явления в их истинной сущности. В рассказе то и дело мелькает: «Вы отчалили от берега...», «Вы подходите к пристани...», «Вы начинаете понимать защитников Севастополя...» На первом плане — «вы», то есть сам читатель, его восприятие действительности, его душевный мир. Но предоставляя «вам» самому увидеть и перечувствовать те «возвышающие душу зрелища», которыми полон Севастополь, автор-повествователь тут же раскрывает смысл увиденного, обобщает «ваши» переживания и подводит к главному выводу. А он заключается в том, что героем обороны является простой парод, в котором живет глубоко затаенное чувство родины.

Во втором рассказе, «Севастополь в мае», тема «народ и война» раскрывается в новом аспекте, ранее лишь едва намеченном. Основное в рассказе — противопоставление высоких нравствеппых качеств простых солдат моральной низости дворянского офицерства, и поэтому персонажи здесь дапы в значительно большей степени индивидуализации.

Главный критерий, которым писатель оценивает своих героев, — это их отношение к войне, к всенародному делу. Если простые солдаты и матросы проявляют глубокую заинтересованность в обороне города, не жалеют для нее ни сил, ни жизни, то военные аристократы па каждом шагу обнаруживают свое тщеславие, себялюбие и равнодушие к общему делу.

Что движет поведением военных аристократов в Севастополе? Говоря о солдатах и матросах, Толстой показал, что высокой побудительной причиной их самоотверженпости является владеющая их сердцами неосознанная, «стыдливая в русском», мысль о родине. Большинство же офицеров-аристократов находится в Севастополе только «из-за креста, из-за награды», из-за личной корысти.

Трусости и продажпости дворянского офицерства писатель противопоставляет мужество и патриотизм рядовых защитников города. В этом — сила Севастополя, залог его стойкости и упорства.

В третьем рассказе, «Севастополь в августе 1855 года», общая для всего цикла проблематика обогащается темой возмужания человека на войне. Отсюда новый аспект изображения действительности, новые краски на палитре художника, новые принципы композиции. Повествование концентрируется вокруг индивидуальных судеб нескольких главных героев.

Центральными в этом рассказе являются образы братьев Козельцевых — Михаила и Владимира. В их лице автор показал лучшую часть севастопольского офицерства, которая вместе с солдатами была опорой обороны и разделяла с ними радость побед и горечь поражений.

Старший Козельцев, Михаил — бывалый, опытный офицер, прошедший сквозь горнило войны. Толстой не прикрашивает его и даже подчеркивает в нем черты ограниченности и самоуверенности. Но Козельцев спокойно и просто делает свое депо, как его делают тысячи рядовых солдат. И за его будничными заботами угадывается органически присущая ему заинтересованность в торжестве общего дела. Именно это ставшее для него естественным чувство воинского долга помогает ему в течение многих месяцев переносить тяготы и лишения осады, а в последнем бою — умереть геройской смертью.

Молодой Козельцев, Владимир — безусловно одаренная натура, с душой, открытой для прекрасных порывов. Бго молодость — источник свежего, искреннего и непосредственного восприятия мира, который рисуется юному офицеру в ярко-розовом свете. Толстой глубоко и тонко прослеживает крушение юношеских представлений Козельцева, путь его морального роста и возмужания. Краткое пребывание Володи в Севастополе — выразительная история изживания молодым дворянином его романтических иллюзий, история его приближения к участию во всенародном деле.

Образ Володи Козельдева, завершающий на раннем этапе творчества Толстого целую галерею его юных героев, — одно * из лучших поэтических созданий писателя. Впоследствии в «Войне и мире» автор в образе Пети Ростова воскресит неко- ' торые черты этого милого и столь близкого ему героя.

VIII

Севастопольские рассказы знаменовали собою новое явление в литературе, посвященной военной теме.

Картины войны и народного героизма были объектом изображения и до Толстого. С большим мастерством рисовали их Пушкин в «Полтаве», Лермонтов в «Бородине», Гоголь в «Тарасе Бульбе». Однако великие предшественники Толстого, описывая войны за независимость родины, не стремились выявить противоречия между низами и верхами, — они, наоборот, подчеркивали черты национальной общности, единства. Толстой же рисовал войну значительно позднее, в условиях резкого обострения социальных отношений. Поэтому его внимание сосредоточено уже на противопоставлении простых людей и господ.

Новаторским было и само изображение войны у Толстого. Рисуя войну правдиво, без прикрас, писатель в центре своих батальных сцен поставил человека, раскрыл его внутренний мир, глубоко затаенные мысли и чувства. Наряду с персонажами из дворянской среды объектом художественного изображения впервые стал человек из народа, своим ратным трудом решающий судьбу своей родины, а все другие персонажи освещаются светом той великой цели, которой вдохновлен народ. Именно такой принцип типизации, в основе которого лежит критерий оценки человека с точки зрения его отношения к всенародному делу, позволил Толстому создать ряд живых солдатских и офицерских типов, которые были справедливо оценены современниками как «вещь доныне небывалая в русской литературе» (Некрасов).

Севастопольские рассказы имели большое значение для дальнейшего развития таланта молодого Толстого. В них он впервые со всей глубиной раскрыл внутренний мир человека на войне, показал индивидуальную, судьбу человека в единстве с всенародным делом. В рассказе «Севастополь в мае» Толстой впервые выступил как бесстрашный обличитель дворянского общества. Эти и другие черты его таланта впоследствии разовьются и в «Войне и мире», обретут ту гигантскую силу и мощь, которые мы именуем непревзойденным художественным гением Толстого.

IX

Вернемся, однако, к Толстому-офицеру. Еще находясь со своей батареей на реке Бельбек, он то и дело едет в осажденный Севастополь и ищет повода лично участвовать в боях. В ночь с 10 на 11 марта 1855 г. он вместе с солдатами, которыми командует его друг А. Д. Столыпин, участвует в ночной вылазке, проявляя при этом большую храбрость. В апреле он со своей батареей переводится в Севастополь и занимает позицию на Язоновском редуте четвертого бастиона — самого опасного места обороны.

О том, какому натиску подвергался Язоновский редут, можно судить по тому, что во время бомбардировок по нему вели огонь 22 батареи противника в количестве 126 орудий. Вражеские пули и ядра ежедневно осыпали это место и перепахивали его.

Как опытный офицер, Толстой участвует во всех боевых операциях артиллерийского соединения. Он умело командует своими орудиями и чаще других офицеров, под огнем неприятеля, дежурит на батарее. Среди солдат он пользуется репутацией беззаветного храбреца.

Подвергаясь ежедневно смертельной опасности, Толстой не любит писать об этом родным. Письма его, наоборот, полны бодрости, оптимизма и веселых шуток. Позднее, вспоминая об этих днях, он писал брату, что хотя он находился «в серьезной опасности», но чувствовал себя отлично. «...Весна и погода отличная, впечатлений и народа пропасть... и нас собрался прекрасный кружок порядочных людей, так что эти полтора месяца останутся одним из самых моих приятных воспоминаний».

Одним из источников отличного настроения молодого Толстого была его близость к солдатам. Здесь, в Севастополе, в боях, под губительным огнем неприятеля, и в редкие минуты отдыха, в солдатских землянках, он еще лучше познал истинный характер и живую душу простого русского человека. И полюбил его. Дневники Толстого, а позднее и его произведения, полны восхищения мудростью, честностью и скромностью русских солдат, их верными суждениями о жизни, готовностью к лишениям ради спасения родной земли. Образы солдат отныне займут видное место в творениях Толстого — и не только в рассказах о Кавказе и Севастополе, но и в той грандиозной эпопее, которую он создаст через 15 лет, — в романе «Война и мир».

X

27 августа 1855 г. состоялся решающий штурм Севастополя. Союзные войска обрушили на русские укрепления шквал огня и со всех сторон бросились в атаку. По свидетельству участников сражения, огненный смерч сметал все на своем пути. Русские войска сражались с беззаветной храбростью, отстаивая каждую пядь родной земли. Многие солдаты и офицеры предпочли смерть отступлению. Но силы были неравны, и командование отдало приказ оставить город и отойти па Северную сторону. 11-месячная героическая оборона Севастополя пришла к концу...

Лев Толстой, который после полуторамесячного пребывания на Язоновском редуте был награжден боевым орденом и назначен в другую часть, командовал в последнем бою пятью батарейными орудиями. Своим огнем он мешал противнику форсировать севастопольский рейд. В этом последнем бою он, как и его солдаты, проявил беззаветную храбрость и самоотверженность, но, по приказу командования, ради спасения людей и орудий, он также вынужден был отойти.

О том, что переживали и чувствовали в это время защитники Севастополя (и с ними Толстой), покидая город, где они насмерть стояли 11 месяцев, мы узнаем из написанного вскоре замечательного рассказа «Севастополь в августе 1855 г.», посвященного последним дням обороны:

«Севастопольское войско, как море в зыбливую мрачную ночь, сливаясь, разливаясь и тревожно трепеща всей своей массой, колыхаясь у бухты по мосту и на Северной, медленно двигалось в непроницаемой темноте прочь от места, на котором столько оно оставило храбрых братьев, — от места, всего облитого его кровью, — от места, 11 месяцев отстаиваемого от вдвое сильнейшего врага».

«...Выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу. Почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимой горечью в сердце вздыхал и грозился врагам».

Служба в осажденном Севастополе, непосредственное участие в боях, небывалая до этого близость к народу имели огромное значение для последующей жизни и творчества Толстого. Здесь он возвысился как человек и как писатель. Вернувшись из Севастополя в Петербург, 27-летний Толстой вошел как равный в круг самых выдающихся русских писателей.