«Учительская» почта

I

В обильной почте, которую Лев Николаевич Толстой получал ежедневно со всех концов России, заметное место занимали письма народных учителей. Они составляют значительную часть уникальной 50-тысячной коллекции писем, доныне хранящейся в сейфах архива великого писателя.

Народные учителя видели в Толстом не только всемирно известного писателя, но и своего товарища по труду, соратника на ниве просвещения. У многих еще в памяти была знамепи-тая на всю Россию Яснополянская школа; у некоторых сохранился издававшийся в те годы Толстым педагогический журнал «Ясная Поляна». И уж, конечно, у всех были знаменитая «Азбука», по которой учились многие поколения русских детей, его непревзойденные детские рассказы, его «Русские книги для чтения» — лучшая в то время антология детской художественной литературы.

К письмам учителей Толстой проявлял особенно чуткое отношение. Он высоко ценил труд учителя, считал его, наряду с земледельческим трудом, самым благородным на земле. И он стремился ни одно из писем учителей, особенно деревенских, не оставить без ответа.

II

Вот письмо молодого земского учителя из-под Задонска, Воронежской губернии, А. В. Дольнера. Вдумчивый, ищущий педагог, знакомый с сочинениями Толстого, он искренно пытался осуществить на практике его мысль о свободном, без насилия и принуждения, воспитании детей. Но, вероятно, из-за молодости и недостатка опыта его постигла тяжелая неудача. И он шлет Толстому послание, полное горечи и разочарования:

«Дорогой Лев Николаевич, крепился, крепился и не могу больше крепиться со своим горем. Думал, все сам управлюсь, но сегодня увидел, что мне невмоготу одному управиться со своим делом, в котором всю без остатка (как всегда со мной бывает, если я делаю любимое дело) положил свою душу. Помогите, ради бога, советом, ободрите меня, ведь Вам хоро-

Сегодня меня до того замотали ребята, что я пришел из школы домой и плачу, плачу без удержку: и злоба, и досада, н любовь к ребятам — все это как-то перемешалось и соединилось в одно ощущение какой-то болезненности душевной. И, главное, злоба п досада на то, что их так много, а я один на всех. И еще досада на то, что пе понимают крестьяне моего любовного отношения к ребятам, и самые неблагоприятные носятся слухи про мою школу: Говорят, что распущены ребята, порядка нет и т. п.

Хотя инспектор у меня и хорош, и добр, и либерален по-своему, но все-таки боюсь, как бы меня не турнули. А жалко расставаться с ребятами, так я полюбил всю эту пеструю семью. Со мною случилась такая вещь: отпуская понемногу вожжи дисциплинарного насилия, я привел ребят в свободные п естественные условия, но и сам попался неожиданно в ловушку. Я увидел и понял, что при таких условиях положительно невозможно справиться одному с 53-мя мальчиками и девочками, и теперь боюсь, как бы не вышло вдвойне хуже, т. е. при отсутствии дисциплины и отсутствия охоты к учению (хотя этого еще нет) — и тогда я пропал! Привести их в прежнее положение, подчиненное дисциплине, мне теперь представляется немыслимым».

В конце письма А. В. Дольнер просит:

«Черкните несколько слов о том, как вести мне себя в своем деле, и возможно ли еще разумное поведение в этом случае?»

Толстой немедленно ответил на письмо учителя. Ответил не только словами привета и ободрения, но и сделал в нем интимное признание, которое должно было быть особенно дорого ослабевшему душой учителю. Оказывается, и Толстой-учитель не раз плакал при своих педагогических неудачах, и все-таки он уверен в своей правоте.

«Ведь дело в том, — писал он своему корреспонденту 20 марта 1890 г. — что — выгодно ли, невыгодно для внешнего успеха дела любовное (не насильственное) обращение с учениками, — вы не можете обращаться иначе. Одно, что можно сказать наверное, это то, что добро будит добро в сердцах людей и наверное производит это действие, хотя оно и не видно.

Одна такая драма, что вы уйдете от учеников, заплачете (если они узнают), одна такая драма {драмы такие бывали и со мной, и с Файнерманом, когда он учил в Ясной Поляне, и на днях была с дочерью Таней, которая учит — одна такая драма оставит в сердцах учеников большие, более важные следы, чем сотни уроков.

Если б же вы спросите меня: практически ли возможно вести дело так, как вы повели, то скажу, что думаю — да, возможно».

Увы! Способному молодому учителю не пришлось воспользоваться советом Толстого. За «неблагонамеренность» его вскоре уволили из школы, и он на долгие годы пополнил собою ряды тех педагогов, которым не находилось места, в казенных учебных заведениях.

III

Другой молодой учитель, Сергей Тумашев из Зауралья, тоже переживал трагедию, но уже другого рода. Живя в глухом селе, он вдруг, по его словам, сильно «заскучал» и задумал... жениться — как ему быть?

«Я состою, — писал он Толстому 27 ноября 1904 года, — народным учителем 18 лет, холост, одинок. Все получаемое жалование (35 руб. в месяц) трачу на ребят, на процветание школы, и теперь наша школа во всех отношениях первая по уезду. Устроил при школе большой ягодный сад, устраиваю игры, елки, прогулки в поле, в лес, путешествия на лодках, купанье, устроил хор и пр. Живу только этим и был счастлив. Но последнее время стал скучать, почему-то все надоело. Крестьяне плохо ценят труд и чуть не убили за громоотвод. Одним словом, я разочаровался в людях, в правде, и погибаю.

Советуют жениться. Но я ненавижу женщин и ни одной не любил на свете, кроме своей матери. Теперь мне 36 лет. Дайте мне совет — что делать? Продолжать ли учительствовать? Жениться или нет?»

Великий сердцевед Лев Николаевич, вероятно, усмехнулся в усы, получив этот странный «вопль души». И, не очень поверив в серьезность «трагедии» учителя-холостяка, ответил ему тремя строчками:

«1. Учительствовать продолжать.

2. Лучше не жениться. Жениться только тогда нужно, когда не можешь жить без этого».

IV

Народный учитель из Ростова-на-Дону М. А. Миловидов в письме от 5 февраля 1895 года делился с Толстым своими горестными раздумьями о дурной постановке школьного образования в России и задал ему вопрос, поставленный одним знакомым врачом: «Как мне воспитывать и обучать своих маленьких детей — мальчиков и девочек? Мириться ли с существующими школами, парализуя их влияние личным? Ведь домашнее образование всегда будет не полно, особенно при отсутствии средств».

Лев Толстой был очень невысокого мнения о казенных школах. Он видел в них столь много недостатков и уродств, что сплошь и рядом отдавал предпочтение домашнему обучению, если только родители были способны выполнять дома роль учителей. Об этом он и написал своему корреспонденту 16 февраля 1895 г.:

«На второй ваш вопрос о воспитании детей могу ответить очень определенно. Общественное воспитание, как оно ведется у нас, прямо и очень искусно организовано для нравственного извращения детей. И потому я считаю, что следует принести всевозможные жертвы для того только, чтобы не подвергать детей этому извращению».

В этом же духе он ответил и на письмо молодого учителя В. М. Грибовского, решившего со своими близкими друзьями издавать журнал «для низших классов и для рабочих». «Мы верим в наше дело, — писал он Толстому, — но считаете ли Вы его хорошим?» Будущий редактор просил у Толстого совета, а также согласия на участие в этом издании.

Толстой ответил ему 21 ноября 1890 г.:

«Мысли издания народного журнала нельзя не сочувствовать, но, во-первых, я очень занят теперь другими делами, а времени до смерти уже мало, во-вторых, главное, издание хорошего по направлению народного журнала у нас будет не изданием, а танцеванием на канате, конец которого может быть только двух родов — оба печальные: компромиссы с совестью или запрещение.

Журнал нужен такой, который просвещал бы народ, а правительство, сидящее над литературой, знает, что просвещение народное губительно для него и очень тонко видит и знает, что просвещает, т. е. что ему вредно, и все это запрещает, делая вид, что оно озабочено просвещением: это самый страшный обман, и надо не попадаться на него и разрушать его».

На письмо молодой харьковской учительницы К. Н. Скуга-ревской, сообщившей Толстому, что она увлекается «современной» декадентской литературой, и приславшей ему на отзыв несколько своих литературных этюдов, Толстой 5 мая 1895 г. отвечал:

«Ксения Николаевна, я прочел присланные вами листки и на ваш вопрос должен дать ответ отрицательный. Больше читайте не современного, а признанного несомненно хорошим старинного, больше думайте, а главное больше живите сообразно с тем идеалом правды и добра, который выяснился и будет выясняться вам, а не торопитесь писать. Желаю вам истинного блага. Лев Толстой».

...Мы привели лишь несколько писем из обширной «учительской» почты Льва Николаевича Толстого. Таких писем — сотни. И столько же сохранилось ответов великого писателя — писем отечески заботливых, ободряющих, ласковых, а иногда и суровых, когда он чувствовал в своих корреспондентах недостаточно серьезное отношение к святому учительскому делу. Может быть, следовало бы собрать и издать переписку Толстого с деятелями народного просвещения?

Это была бы превосходная поучительная и очень нужная книга.