Мужицкий философ

Разбирая по утрам свою обширную почву, Лев Николаевич прежде всего выбирал из нее простые, грубо сделанные конверты с характерным адресом: «Ясная Поляна, граху Толстову». В таких мужицких конвертах, утверждал он, к нему приходили самые интересные, содержательные письма.

Однажды в осеннее утро 1903 г. вместе с другими к нему на стол лег объемистый самодельный пакет, содержавший письмо и трактат неизвестного философа. Толстой углубился в чтение. Страницы серой, дешевой бумага были исписаны вкривь и вкось корявым, малограмотным почерком, но они заинтересовали Толстого больше, чем гладко сочиненные, изысканные опусы многих умствующих знаменитостей.

Автором письма оказался простой крестьянин Симбирской губернии Василий Ермохин, который в это время проживал в Покровской слободе под Саратовом и от нужды занимался колесным делом.

Раскрыв письмо, Толстой прочел:

«Многоуважаемый Лев Николаевич! Приложенная при сем статейка «Природа и нравственность» есть мое собственное произведение. Я — бедный, неученый рабочий человек, и шлю вам этот хаос набросанных мыслей, зная вашу искренность. А потому покорнейше прошу вас сделать на оную ваше суждение и переслать мне. И вдобавок, нельзя ли исправить и передать в печать.

Мой адрес: Покровская слобода, проть Саратова, Скучная ул.

Колесник Василий Иванов Ермохин. 4 октября 1903».

«Статейка», точнее, трактат Василия Ермохина поразил Толстого глубиной раздумий и философских исканий. По нему чувствовалось, что автор, самобытно думающий человек, уже ощутил шаткость церковных построений, но еще не нащупал правильных ответов на волнующие его вопросы бытия. Не все, разумеется, в размышлениях автора было стройно и додумано До конца, однако сквозь частокол сложных, порою запутанных рассуждений, в них просвечивала живая, пытливая мысль человека из народа, стремящегося осмыслить окружающий его мир.

Трактат Ермохина начинается с размышления о том, что такое жизнь. По мнению автора, человек начинает сознавать жизнь с того момента, когда он ощущает себя живущим, существующим. II поэтому, утверждает он, жизнь — основа па-шего познания. Отмечая, что представления человечества с тех пор, как оно перестало верить в загробную жизпь, глубоко изменились, Ермохин справедливо указывает, что и современный человек порою пасует перед непознанными законами бытия. «Стоя перед миром и видя в нем повсюду насилия и убийства, мы с великим сокрушением говорим: мир несправедлив и жесток, и нет в нем пичего хорошего». Автор опровергает это широко распространенное утверждение. Он указывает, что, несмотря ни на что, новое в жизни побеждает старое и несет с собою новые, более верные понятия, новые представления, новое отношение к миру, к природе и обществу.

Касаясь вопросов нравственности, В. Ермохин утверждает, что по мере продвижения человечества вперед совершенствуются и моральные представления людей; человек становится добрее, гуманнее. «Мы сострадаем не только о тех страдающих, которых мы видим, но и о тех, о страданиях которых мы узнаем из истории. Когда читаешь книжечку «Хижина дяди Тома» — это давно уже прошло, но от гпева против угнетателей у тебя дух спирается в гортани и кпижечка выпадает из рук». Человек становится все больше непримиримым ко злу, угнетению, несправедливости.

Рассуждая далее о таких философских категориях, как добро и зло, жизнь и смерть, прошлое и будущее, Ермохин отстаивает идеи жпзнеутверждения, высказывает веру в неистребимость жизни, в неизбежность победы добра над злом. Трактат заканчивается выражением надежды, что среди людей современного мира, в конечном счете, победит такое мировоззрение, при котором «убийственный дух пессимизма существовать не будет».

II

Прочитав близкий ему по духу трактат Ермохина и поняв, что он имеет дело с незаурядным человеком из народа, Толстой немедленно принялся хлопотать о напечатании трактата. Он тут же направил рукопись Ермохипа в Москву к знакомому литератору П. А. Буланже с тем, чтобы тот предложил ее в солидный журнал «Вопросы философии и психологии» или

в научно-популярный журнал «Научное слово». Ермохину же он ответил теплым, ободряющим письмом, в котором чувствуется искренний интерес к даровитому человеку и горячее желание помочь ему.

«Любезный Василий Иванович, — писал ему Толстой, — получил вашу статью, прочел ее внимательно и нахожу, что основная мысль ваша о том, что жизнь есть сознание своего существования, совершенно верна, или, по крайней мере, я совершенно согласен с ней. Вместе с тем нахожу, что в статье есть и лишнее как бы высказывание своих знаний, главное же, мпого недосказанного».

Согласившись с основным утверждением Ермохина о том, что «основа нашего познания есть «я есмь», Толстой предложил Ермохину глубже задуматься над вопросом о том, «что должен делать этот я для того, чтобы следовать своему закону», т. е что должен делать человек для блага других людей, поскольку именно в этом и заключено назначение человека на земле и главная проблема человеческой нравственности.

«Вообще же, — писал далее Толстой, — ваша работа мне очень нравится и, в особенности, серьезность вашей мысли. Я поручил знакомому передать вашу статью или в философский журнал илп в «Научное слово». Личность ваша тоже очень заинтересовала меня. Вы меня очень обяжете, сообщив мне о себе подробности вашего возраста, семьи, образа жизни. Об души желаю вам всего хорошего.

Полюбивший вас Лев Толстой. 15 ноября 1903».

Теплое, дружеское письмо Толстого принесло Ермохину много радости. Не избалованный ничьим вниманием, наоборот, терпя от всех насмешки за свои «умствования», он был потрясен добротой и человечностью великого писателя, нашедшего время прочесть его малограмотный труд, заинтересоваться им и даже хлопотать о его опубликовании.

В день, когда он получил письмо Толстого, Ермохин фразу за фразой «одолевал» сочинение модного тогда немецкого философа Фридриха Ницше с тем, чтобы «начертить на него критику» и опровергнуть его. Письмо Толстого заставило его на время отложить это важное занятие и взяться за автобиографию, а также за новый трактат, содержащий ответ на вопрос, поставленный Толстым.

III

Через 10 дней он отправил в Ясную Поляну новый самодельный пакет, внутри которого было нижеследующее письмо:

«Многоуважаемый Лев Николаевич!

Вы пожелали узнать мои года, семью и образ жизни, и я вам с радостью шлю целую мою биографию. Да шлю мой ответ на ваш вопрос, как я его понял, и еще шлю вам мой маленький очерк «О любви», написанный наскоро.

Вы мне пишете, что поручили знакомому передать мою статью «Природа и нравственность» в какой-либо из двух журналов — в философский или в «Научное слово», но не прописали мне, будет она отпечатана или нет».

В приписке к письму В, Ерохин обращается с просьбой:

«Нельзя ли вам сколько-нибудь и как-нибудь посодействовать об улучшении моей жизни — хоть немножко. Хотя я уже и порядочно казнил себя в моей жизни, и если бы я был один, то я и не позволил бы себе этого (т. е. просить помощи. — А. Ш.), я бы сумел побольше уделить время на мое развитие, а последнее все наплевать, но я кругом связан семьей и все время и всю силу отдаю на работу и на заботу; и вдобавок семья неудавшаяся. Но во всяком случае я прошу вас, чтоб это не послужило причиной к отчуждению меня с вами».

И в заключение:

«Я начал чертить критику на главную мысль Ницше, а именно о попрании нравственности в угоду будущего сверхчеловека.

Остаюсь к вам с величайшим почтением и любовью

Василий Иванов Ермохин. 30 ноября 1903».

В приложенной к письму обширной автобиографии Ермохин сообщает:

«Я — крестьянин Симбирской губ., Буинского уезда, из дер. Аркаевой. Мне уже 45 лет. Семья моя состоит из пяти человек. Кроме меня — жена (больная), два сына, первому девятнадцать лет (он у меня уродлив ногами), другому семнадцать лет. Затем две девочки, одной тринадцать лет, другой четыре года.

Только пять лет прошло, как я продал свой домишко и уехал из своей деревни со всей семьей. За это время я пожил два года в посаде Дубовке, а последнее время нахожусь в Покровской слободе, проть Саратова. Причина моего выезда из своей деревни та, что в нашей местности нет достаточной работы по моему ремеслу, да не только по моему, но и вообще мало. Я начал ходить на отхожие заработки с осьмнадцати лет, мне страшно надоело, и я решился выехать со всей семьей и поселиться там, где мое занятие (колёсное ремесло), было бы беспрерывно во весь год.

И вот я теперь этого добился, но лучше себе я этим ничего не сделал, но сделал да хуже. Теперь я работаю ежедневно во весь год, кроме праздников, по двенадцати часов в зимнее время и пятнадцать часов в летнее время, но нуждаюсь все так же, как я нуждался и в деревне, а кроме того я теперь скитаюсь со своей семьей по дурным квартирам, а в деревне моя семья жила спокойно в своем доме, а ходил на стороне только я по летам, и не часто доводилось и по зимам, когда уж очень сильно прижимало нуждой. Теперь я с радостью бы вернул свою семью в деревню, где есть у меня и небольшой земельный надел, но никак не могу скопить для этого и одной сотни: и просто живем — из рук да прямо в рот».

Далее, говоря о своей крайней нужде и о том, как трудно ему в его условиях жить и «далеко думать», Ермохин пишет:

«Спасибо моей неослабной воле, что я смог при таких проклятых условиях благоразумно располагать временем и себя приучить с понятием читать научные книги и несколько ориентироваться в философских вопросах»,

IV

Вторая часть автобиографии Ермохина посвящена истории его духовного роста я развития. «Теперь, — пишет он, — пройдем по пути моей духовной жизни. Я учился три года в начальной школе. По выходе из школы, мне было двенадцать лет. С этого времени и до девятнадцати лет я почти ничего не читал. Отец мой был старообрядец, грамотный, и читал старообрядческие книги, а я в это время и не думал ничего — читать мне или нет. Но вот приезжает к нам в деревню молодой учитель, я с ним и познакомился из зависти, как с человеком, отличным от нас, и от него получил я тот первый толчок, что нужно читать и какие именно книги нужно читать».

Учителем этим был некий Михаил Северьянович (фамилию его Ермохин не называет), который приехал в деревню «с теми благими намерениями, что нужно не только учить грамоте ребят, но показать путь добра и взрослым». «И это его старание, — пишет Ермохин, — даром не прошло. Он очень честный и откровенный и вообще не прошла его жизнь без некоторого отпечатка на всей нашей маленькой деревеньке».

Другими людьми, которые помогли Ермохину пробиться к знаниям, были, по его словам, революционно настроенные односельчане Александр Стрыгин и фельдшер Петр Васильевич. Они его вовлекли в свой кружок, снабжали кпигами, вместе обсуждали прочитанное и понемногу приучили его не только думать об окружающей несправедливости, но и действовать против нее. В чем выражались эти действия, — об этом Ермохин не сообщает, но он глухо намекает, что это была деятельность, неугодная властям, ибо вскоре «пошли обыски и нас разбили». «Но тут, — добавляет он, — я стал уже чувствовать некоторую силу, а главное, я стал с некоторым понятием читать научные кпиги».

Переходя к своим занятиям в настоящее время, Ермохин сообщает:

«Теперь я замкнулся сам в себе, читаю и думаю один. Хотя и скучновато, но ничего не поделаешь. Иногда и подумаешь о товариществе, но, во-первых, боишься, как бы опять не оклеветали, а, во-вторых, где же его взять-то; мои собратья по профессии очень темные люди, а за ними стоят то богатые, то ученые, они так, таких выскочков, держат от себя на при-яичном расстояпии. Но все это для меня нипочем, и я только энергичнее продолжаю свое дело — читаю и черчу карандашом по бумаге».

В приложенном к письму новом трактате под названием «О любви» Ермохин отвечает на вопросы, поставленные Толстым. По его мнению, главное дело жизни человека — добиваться счастья не для себя, а для всех людей. Для этого надо быть «сострадательным» к тем, кто задавлен нуждой, надо бороться за справедливость и добро. Любовь к людям, к человечеству — вот, по мнению Ермохина, единственный и главный закон человеческой нравственности.

V

Новый пакет Ермохина Толстой получил, будучи тяжело больным. Поэтому по его поручению на него отвечала его дочь Татьяна Львовна. Вот это письмо:

«Милостивый государь Василий Иванович, мой отец Лев Николаевич поручил мне написать вам, что статья ваша ему очень понравилась и он послал ее для напечатания, но не получил еще ответа о том, принята ли опа.

Он хотел бы узнать, читали ли вы его книгу «О жизни» и если нет, то не хотите ли, чтобы он вам ее прислал.

Относительно того, чтобы помочь вам, облегчить вашу жизнь, он говорит, что с удовольствием сделал бы это, но просит вас написать, какое место вы желали бы иметь и какой минимум жалования вы приняли бы. Готовая к услугам

Татьяна Сухотина. 14 декабря 1903 г. Ясная Поляна»

Как раз в тот день, когда это письмо готовилось к отправке адресату, Толстой получил письмо из Москвы от П. А. Булан-же, что журнал «Вопросы философии и психологии» не принял статьи Ермохина по причине того, что «рукопись принадлежит, очевидно, лицу необразованному, а они требуют для своего журнала известного образовательного ценза». Толстой очень огорчился этим известием и сделал к письму Татьяны Львовны собственноручную приписку:

«Нынче подучил известие, что статья ваша не принята в журнал «Вопросы философии». Я надеюсь и постараюсь поместить ее (в другом журнале. — А. Ш.). Благодарю вас за сведения, которые вы сообщили мне. Мысли ваши, выраженные в последнем письме вашем, я вполне разделяю».

На это второе письмо Толстого Ермохин ответил новым посланием, которое, к сожалению, не сохранилось, ибо было Толстым переслано 19 января 1904 г. к П. А. Буланже в Москву. О его содержании, однако, можно догадаться из письма Льва Николаевича, к которому оно было приложено. Вот это письмо:

«Дорогой Павел Александрович, надоел я вам со своими просьбами, но вы простите меня и, что можете, делайте, пожалуйста. Теперешняя просьба очень для меня важная: это об Ермохине — философе-колеснике.

Во-1-х, нельзя ли ему поместить его статью в «Научном слове», или еще где, а во-2-х, нельзя ли ему найти место. Какое место, вы увидите из прилагаемого его письма: он пишет, что зарабатывает около 500 руб. в год. Помочь ему надо постараться. Человек он очень замечательный. Попросите от меня Александра Никифоровича (имеется в виду А. Н. Дунаев — один из директоров Торгового банка в Москве. — А. Ш.) Ежели этому не помочь, то кому же?

Я очень занят, хотя меньше, чем вы, и потому только пишу о деле и о том, что, как всегда, люблю и помню вас.

Л. Т.»

Одновременно Толстой отправил письмо и В. И. Ермохину.

«Василий Иванович, — писал он, — в «Вопросах философии» отказались напечатать вашу статью. Я направил ее в другую редакцию. Когда узнаю ответ, сообщу. О месте тоже просил друзей, но тоже не имею ответа. Погодите присылать статью (вероятно, речь идет о статье, посвященной Ницше. — А. Ш.). Я очень занят. И надо устроить прежде первую. Посылаю вам книгу «О жизни» и еще кое-что. По миновании надобности, книгу «О жизни» возвратите. Желаю вам всего хорошего. 19 янв. 1904». Л. Толстой.

На это новое проявление заботы со стороны Льва Николаевича Василий Ермохин ответил оригинальным образом: он сел в поезд и приехал в Ясную Поляну. Когда точпо это было, сколько времени он пробыл здесь, о чем он говорил с Толстым — об этом, к сожалению, в архиве писателя не осталось документальных свидетельств. Лев Николаевич ничего не записал об этом в дневнике, а Софья Андреевна, отмечая в своем «Ежедневнике» приезды и отъезды именитых гостей, не интересовалась так называемыми «темными», т. е. простыми людьми из народа, сотнями приходившими и приезжавшими к Толстому со всех концов русской земли. Такие скромные гости, приезжая, как правило, становились «на фатеру» в деревне и общались с Толстым во время его пешеходных прогулок или во время его знаменитых бесед под «деревом бедных». Наиболее интересных гостей Толстой приглашал в кабинет и часами беседовал с ними с глазу на глаз.

О пребывании Ермохина в Ясной Поляне ничего неизвестно, но можно не сомневаться в том, что Толстой принял его тепло и радушно. Так гостеприимно он в свое время принимал олонецкого крестьянина-сказителя В. П. Щеголёнка, неграмотного крестьянина-философа из Тверской губернии В. К. Сютаева, нижегородского мастерового Алексея Пешкова и других талантливых людей из народа, которых он, как магнит, притягивал к себе. Возможно, что не без влияния Толстого, проповедовавшего тогда опрощение, Ермохин отказался от желания перейти на более «доходное место» и, вернувшись домой, продолжал по-прежнему заниматься колёсным делом. Но, странным образом, после посещения Ясной Поляны переписка между ними прервалась на целых шесть лет.

VI

Где был в это время Ермохин? Что он делал в эти бурные годы первой русской революции? Что он писал? Нашел ли он себе подходящее «товарищество», о котором мечтал? Участвовал ли он в революционных событиях? Обо всем этом тоже ничего не известно. Известно лишь, что он почему-то — по собственной ли воле? — из Покровской слободы «проть Саратова» переехал в Сибирь, в гор. Новониколаевск Томской губернии. Оттуда он в августе 1910 г. неожиданно прислал Толстому новое письмо. Вот оно:

«Многоуважаемый Лев Николаевич. Шлю я тебе мои две статейки: «Разговор двух крестьян о смертной казни» и «Вред безбрачия». Да третью заметочку по поводу изобретения воздухоплавания. В посылке этой я порешил так: если есть у него (т. е. у Толстого. — А.Ш.) время и здоровье, и не завален по-добпыми лучшими присылками, то он прочтет. Но если что-либо не позволит ему это сделать, то ведь я посылаемое ему не купил. И нельзя сделать того, чтобы Лев Николаевич выслушал пас всех, что кому взбредет в голову.

Не припомните ли крестьянина Ермохина, который приезжал к вам лет шесть назад. Мой настоящий адрес: Новониколаевск, Томской губ., Кузнецкая улица, колёсная мастерская Алеева, Василию Ивановичу Ермохину.

Желаю вам, Лев Николаевич, здравия и долгой жизни. 1 августа 1910 г».

Новые статьи Ермохина (они сохранились в архиве Толстого) свидетельствуют о том, что революционные годы не пропали для него даром. Если в первых статьях и трактатах ощущалось (возможно, не без влияния книг Толстого) известное влечение к абстрактным проблемам философии и морали, то в его последних статьях, при той же свежести и оригинальности мысли, чувствуется стремление уяснить наиболее важные социальные проблемы окружающей жизни. Его статья «Разговор двух крестьян о смертной казни» — не отвлеченное рассуждение, а своеобразный обвинительный акт против царских властей, свирепо расправлявшихся с восставшим народом при помощи так называемых «столыпинских галстуков». В какой-то степени она перекликается со знаменитым толстовским памфлетом «Не могу молчать!» (1908 г.), который на весь мир разоблачил кровавые злодеяния царизма.

Такой же остро актуальный характер носит и его статья «О вреде безбрачия», направленная против модных в годы реакции декадентских теорий «свободной любви». Критикуя широко известный тогда декадентский сборник «В поисках человеческого совершенства и счастья», где тенденциозным подбором «эпикурейских» цитат опрадываются разврат и разложение, Ермохин осуждает эту господскую «скверну» с позиций народной морали и доказывает, что человек, не отказываясь от земных радостей, может и должен быть чистым и возвышенным.

В заметке о появившемся тогда воздухоплавании Ермохин высказывает острое беспокойство, чтобы оно не было «применено к военному делу». Он приветствует изобретение человеческого гения, но хотел бы, чтобы «дьявол войны» не использовал его во вред людям.

Таковы новые произведения Ермохина, полученные в Ясной Поляне в 1910 году. Напомним, что это уже было незадолго перед смертью Толстого (ему уже исполнилось 82 года), и не мудрено, что он сразу не смог вспомнить своего давнего саратовского корреспондента и гостя. На конверте полученного письма он сделал надпись: «Кто Ермохин?» И, по-видимому, заинтересовавшись упомянутой Ермохиным декадентской книгой, тут же приписал: «Выписать книжечку «В поисках человеческого совершенства и счастья». Но позднее, перечитав письмо и статьи Ермохина, он отчетливо вспомнил его и опять собственноручно написал ему теплое письмо. Вот оно:

«13 августа 10 г. Ясная Поляна.

Прочел с большим интересом ваши две статейки, особенно понравилось мне о безбрачии. С мыслями, выраженными о смертной казни, я вполне согласен, но в ней нет той цельности, которая есть в статье о безбрачии. Вижу, что мы с вами одних и тех же взглядов, и мне всегда приятно быть в общении с такими людьми».

Это письмо — последнее в переписке между Толстым и Ермохиным. Через три месяца великого писателя не стало. И можно было бы на этом закончить знаменательную историю общения двух незаурядных русских людей, если бы естественно не возникал вопрос о дальнейшей судьбе Ермохина.

К моменту смерти Толстого Ермохину, судя но его автобиографии, было всего 52 года. Через семь лет произошла Великая Октябрьская социалистическая революция. Дожил ли Ермохин до нее? Участвовал ли он в ней, в гражданской войне, в строительстве новой жизни? Писал ли он в советские годы свои «статейки»? Печатались ли они? Где и как он умер?

Наконец, сохранились ли у кого-нибудь письма Толстого к Ермохину? В архиве писателя, естественно, остались только копии. Но очень нужно, чтобы были разысканы собственноручные автографы великого писателя.

На все эти вопросы могли ответить только дети и внуки Ермохина {они несомненно живы), но где их найти?

VIII

В Сибири живет замечательный человек, самозабвенно любящий свой край, пенсионер Петр Дмитриевич Войтик. Заинтересовавшись историей с Ермохиным, он принялся за розыски, и после многих усилий его труды увенчались успехом. В Новосибирске он разыскал детей — Ермохина Степана Васильевича и Марию Васильевну — и с их слов записал историю поездки Ермохина в Ясную Поляну, а также дальнейшую историю его жизни.

О пребывании Ермохина в гостях у Толстого они рассказали так:

« — Это было в 1904 году. Была пасхальная неделя, отец не работал и поэтому пустился в путь.

Когда он приехал к Толстому, Лев Николаевич был да прогулке. Отец направился в ту сторону рощи, откуда Толстой должен был вернуться. Повстречались. Отец низко поклонился и представился:

— Я Ермохин.

— А, любезнейший Василий Иванович, очень и очень рад вам, — воскликнул Лев Николаевич.

Четверо мужчин — Лев Николаевич, В. Г. Чертков, доктор Д. П. Маковицкий и отец медленно зашагали к дому, где их уже поджидала к обеду Софья Андреевна.

За обедом Лев Николаевич расспрашивал отца о жизни крестьян, об урожае, о заработках, о семье, о воспитании детей.

На ответы отца о воспитании Лев Николаевич сказал: «Для того, чтобы воспитывать детей хорошо, надо самим жить хорошо, быть честным, правдивым». Чертков порекомендовал Ермохину прочитать сочинения Толстого, посвященные педагогическим вопросам, что отец и сделал, вернувшись домой.

В бытность Ермохина в Ясной Поляне Толстой, желая помочь ему в нужде, спросил, не желает ли он сменить свое ремесло колесника на более доходную службу кондуктора железнодорожных вагонов. Это можно устроить. Ермохин поблагодарил, но сразу ответа не дал. Назавтра, садясь в возок, который должен был отвезти его на станцию, он сказал Льву Николаевичу, что не намерен служить под казенным начальством и считает свое рабочее ремесло более почетным и, главное, свободным. Лев Николаевич одобрил это решение.

На этом и расстались...»

Революция 1905 года застала Ермохина в Уфе, куда он перебрался с семьей по приглашению своего земляка, имевшего небольшую колёсную мастерскую. Здесь Ермохин сошелся с революционно настроенными рабочими, ходил на собрания, принимал участие в митингах и демонстрациях, хранил и распространял революционные книжки.

После подавления революции, в 1907 году, боясь ареста, Ермохин оставил Уфу и переселился в Новониколаевск.

Экипажная мастерская Алеева, куда поступил Василий Иванович, ремонтировала экипажи, ипподромные качалки, телеги-ходики и брички. В мастерской работало более 70 человек.

Рабочие алеевской мастерской были также настроены революционно. Ермохин не раз ходил на тайные рабочие собрания, на маевку в лес, слушал агитаторов.

В Новониколаевске Ермохин имел свою библиотечку, в которой находились произведения Толстого, труды по философии и истории. Были в ней, как рассказывает Мария Васильевна, и труды Плеханова, Лафарга, брошюра В. И. Ленина «Нужды деревни» и другие книжки. Нелегальная литература хранилась в специальном тайнике.

В церковь Ермохин не ходил, икон не держал. Об этом стало известно квартальному. Полиция пронюхала и о том, что он хранит недозволенные книжки. С наступлением реакции, когда участились налеты на квартиры рабочих, у Ермохина был устроен обыск. Исправник Попов с двумя жандармами перетряхнули все книги, рукописи, письма и унесли многие книги, а также письма Льва Николаевича.

Ермохин много раз ходил в полицейский участок, пока ему удалось выручить письма Толстого из лап жандармов.

Смерть Толстого в 1910 г. Ермохин пережил как большую личную утрату. Боясь дальнейших преследований, он вскоре оставил Новониколаевск и с семьей переехал в село Уч-При-стань, Алтайского края, где открыл небольшую колёсную мастерскую.

— Наша семья в то время насчитывала четырнадцать человек, — рассказывает Мария Васильевна, — все трудились и жили в большой дружбе как хорошая слаженная коммуна.

Младшая дочь Ермохина — Евдокия училась в Барнауле, старшая работала портнихой, а сыновья и снохи трудились в мастерской.

Как и все трудовое крестьянство Сибири, Ермохины встретили Октябрьскую революцию с большой радостью.

В 20-е годы Ермохин организовал в своем селе артель по изготовлению и ремонту колёсного транспорта. В ней работала вся его семья.

Умер В. И. Ермохиц в 1942 году в 86-летнем возрасте в Барнауле. Здесь и похоронен.

Где сейчас рукописи Ермохина и письма Толстого к нему?

По словам Марии Васильевны, все это хранилось в Ленинграде у младшей дочери Ермохина - Евдокии Васильевны. Но в начале Великой Отечественной войны она была мобилизована на работу в военную прокуратуру Ленинградского гарнизона и в 1941-м году погибла во время бомбежки,

Можно надеяться, что ее бумаги, оставленные дома, целы. Но никто не знает ее последнего адреса. И разыскать его пока пе удалось. Не поможет ли кто-нибудь в этом?