Глава четвертая. Одна выигранная битва

1

Спускаться было куда легче! Электропривод подъё­ма в уникарабине сдыхает, не дотянув полсотни мет­ров до уровня осевого зала, дальше — ручками-ножками. Сверху доносятся крики и стрельба. Это не способствует успокоению нервов. Иногда я вполне резонно задаюсь вопросом: занимаясь подобными де­лами, стоит ли по-прежнему оставаться человеком со всеми его слабостями?

— Держись, Каринка!

Темп подъёма на максимуме.

Прибыл по тревоге спецназ. Пока всё идёт по сценарию. Девочка справилась. Судя по тому, что стих шум, и по тому, что из раздвинутых над моей го­ловой створок лифтовой двери не высунулся ни еди­ный шлем с оскаленной мордой бурого медведя на лобной эмблеме.

Однако, как гласит наша поговорка, «На милость Зоны надейся, но и сам не жуй сопли!». Сталкер, свя­то уверившийся в том, что напарник всегда занесёт все его «хвосты», далеко не уйдёт.

Даже я. Даже с такой напарницей, как у меня.

Ведь не зря именно мне суждено было стать её

напарником.

Выскочив из шахты, проехавшись по полу на спине, повожу «стволами» в поисках грозящей опас­ности, зыркаю по сторонам, ищу врагов. Но живых в помещении больше нет. Беспощадная Карина стоит напротив створок, которые циклично открываются-закрываются. Сомкнуться им не позволяет лежащее между ними тело «сибирского медведя». Остальные бойцы осназа навалены внутри кабины. Надеюсь, хоть трупы расстрелянной смены охраны из него предварительно убрали. Там, наверху, наверняка уже рой бело-красных вертолётов с мигалками и цифрами «003» на бортах. Об орде других спецмашин предпо­читаю даже не думать.

Только бы всё прошло гладко. Мне предстоит одолеть наиболее сомнительный этап операции.

Вытаскиваю из кабины туловище осназовца, пе­реодеваюсь в его окровавленную рваную униформу. Труп в классических «семейках» вслед за верно по­служившим мне защитным комплектом отправляется в свободный полёт. Вниз по шахте другого лифта, той, что ведёт в новорожденное «царство снежной короле­вы». Осназовским шлемом луплю о пол, чем посиль­нее, и его прозрачный щиток оплетает густая сетка трещин. Завершаю всё это творчество последним штрихом: щедро вымазываю себя чужой кровью от макушки до пяток. Моё отражение в остатке разбито­го зеркала, уцелевшем на стене, у слабонервных вполне способно вызвать эффект шевеления волос. Жуть! Пусть дедушка Станиславский только попробу­ет сказануть своё знаменитое: «Не верю...»

• Карина, ко мне.

Досталось сегодня девочке; озверело-уставшие, но всё такие же преданные глаза ожидающе смотрят на меня. Команду ждёт.

Мы забираемся в кабину. Тыкаю нужную кнопку, лифт трогается. Работает, несмотря ни на что. Точно, на долгие века строили этот центр управления миром рьяные сталинские... э-э... кроты.

• Домо-о-ой, милая, домой! — отдаю последний приказ, ложусь на пол и накрываю себя разорванны­ми телами.

Дальнейшее происходит само по себе, как будто фильм в кинотеатре смотришь, и всё это с эффектом присутствия — взгляд сквозь разбитое стекло каме­ры, заляпанной кровью. Кабина поднимается, створ­ки разъезжаются, и моя псевдособака под нестрой­ный салют встречающих выпрыгивает и мчится в сумерки, уже накрывшие город. Ошарашенные «мед­веди» не сразу бросаются в погоню, как видно, же­лающих погеройствовать и без того маловато было, а после беглого осмотра кабинки и вовсе не осталось. Под испуганные возгласы типа: «Да что ж там такое, блин?!» и неоднократные «б-бэ-э-э» желудочных спазмов бойцы начинают выкладывать части тел из лифта, освобождая место следующему штурмовому звену.

• П-пом-моги, братан... — Я приподымаю дро­жащую руку, тяну её к ближайшему осназеру.

• Медики!!! У нас живой!!! — после бесконечной паузы вопит боец.

Меня вытаскивают, стремительно выносят на ру­ках и определяют в бокс-каталку. Заботливый «белый комбинезон» тянет руки, чтобы снять мой окровав­ленный шлем, но я истошно взвываю, якобы от ост­рой боли, и он больше не пытается высвободить мою голову.

• В реанимацию давай! — кричит парамедик пи­лоту; бокс со мной уже вкатывают в другую кабину — скоростного вертолёта. — Ближайшая районка в не­скольких кварталах!

— Так живой же?! Может, в Склиф? «Белокомбезные» торопливо запрыгивают в ка­бину.

• Не факт, что таковым долетит! — орёт всё тот же голос, видимо, доктора. — Давай-давай!!

Происходящее напоминает сцену из какого-то ретро-сериала, я в глубоком детстве смотрел, помнит­ся. В памяти всплывает: «Мы его теряем, теряем... три

кубика адреналина... начинаем интубацию!» Действие там всё время в больнице происходило, и круче всех лечил пациентов почему-то хромой наркоман с пал­кой. Но я не жду, пока меня окончательно превратят в болезненного эпизодического персонажа очередной серии. Наш вертолёт уже в воздухе. Как только пара-медик сцапывает мою конечность, чтобы вкатить в запястную вену какую-нибудь химическую дрянь, по­луживое тело вдруг оживает, и совершенно неблаго­дарно вырубает всех троих «белых». Пилот заполучит последним, после того, как быстрый винтокрыл упорхнёт подальше и опустит меня на какую-нибудь лужайку в Измайловском парке...

Я уже видел тусклые огни фонарей на улице Пи­сателя Васильева, бывшем Измайловском шоссе, что ограничивала эту часть парка с северо-запада, когда город содрогнулся от землетрясения. Сработала наша бомба. Там, глубоко под поверхностью центра Моск­вы, фактически под Лубянкой, на несколько секунд возникла и исчезла огромная аномалия. Она втянула в себя всё, что имелось в радиусе сотни метров, спрес­совала в комок и распылила в образовавшейся полой сфере. В момент этого «мегавыверта» столицу России сотряс толчок силой не менее шести баллов. Надеюсь, монстрам от политики, которых наверняка великое множество в эпицентральной «красной зоне», доста­лось по заслугам.

Узнать же, что произошло там, в бункере лабора­тории, не сможет никто никогда.

И вовсе не потому, что не сумеют добраться до бункера и расследовать случившееся.

Не узнают по той простой причине, что даже не вспомнят о существовании подобной лаборатории. Но это будет уже другая история.

Сидя в мучительном ожидании на условленной скамье одной из парковых аллей, я грустно подумал о том, что Каринка скорее всего не успела выбраться из

Москвы, прежде чем она превратилась в столицу не нашей родины.

Именно это должно произойти, если достигла по­ставленной цели моя отчаянная ходка за линию верх­него фронта, в глубочайший во всех смыслах тыл од­ного из двух наших врагов. Врага,.атакующего повер­ху, как иногда выражается напарница.

Но в этом я уже могу не сомневаться. У нас полу­чилось. Результат диверсии я вижу собственными не­вооружёнными глазами. Моя напарница сохранила свои необычайные возможности. К счастью, мне не придётся своим ходом, на перекладных и попутках, возвращаться невесть куда, неясно к кому.

Я встаю, облегчённо перевожу дух и шагаю прямо в серое, туманно-клубящееся облачко сквозного пор­тала. Самый быстрый путь — это прямая линия между двумя точками.

И сейчас он прочерчен напарницей специально для меня...

2

Привал в памятной до боли пещерке настроил на волну печальной ностальгии. Грусти добавили мучи­тельные размышления на тему идентификации пре­следуемого. Штрих был лишён возможности перейти границу Зоны и отслеживать цель за её пределами, поэтому ему оставалось только это — шевелить изви­линами.

К тому же с тех пор, как нашёлся припрятанный бывшим напарником рекордер, Штрих обзавёлся привычкой записывать хронику своих путешествий и часто озвучивал свои мысли. Проговаривание вслух требовало больше времени, но приучало к упорядо­чиванию сказанного и подуманного. Видеорежимом он пользовался очень редко, только для фиксации чего-нибудь особенно примечательного. Это требо­вало больше энергии, чем экономные аудиотреки. Батарейки следовало беречь, доставать новые — про­блемно.

Утомлённый долгим переходом, следующий при­вал неприкаянный бродяга устроил в погребе разру­шенного сельского домика. Загодя присмотренных, давно заготовленных тайников у Штриха немало бы­ло разбросано по территории. Он не всегда их регу­лярно использовал для отдыха, но при случае не ле­нился оборудовать себе очередную «точку». Тем бо­лее что захваты его схронов другими охочими тоже случались. Жить как-то надо, а значит, обустраи­ваться не помешает. Раз уж ему выпала доля в каче­стве дома заполучить всю Зону... О том, что куда ближе по смыслу слово «тюрьма», а не «дом», он ста­рательно не думал.

Перекусив «чем Зона послала», сталкер прилёг на четверть часа, просто расслабить тело, но задремал и увидел сон. Очень яркий, отчётливый, красочный. Будто настоящий киносеанс посетил!

Ему неожиданно приснился первый напарник. Но почему-то не в Зоне бегал наставник, а летел в ка­ком-то винтокрыле. Что это именно геликоптер, а не аэроплан, было видно по форме и размеру кабины, хотя роскошная внутренняя отделка скорее напоми­нала салон частного самолёта.

Сталкер, который научил Штриха правильно жить в Зоне, разговаривал с каким-то человеком, грубова­тое, с тяжёлыми чертами лицо которого очень сильно Штриху кого-то напоминало. Только проснувшись, бывший ученик вдруг сообразил, кого именно.

Но понять, зачем напарник находится в одном са­лоне с президентом соседней страны, не сумел. О чём они говорят, Штрих не слышал, аудиопоток в этом сне отсутствовал. Что мужчины беседуют, и очень ак­тивно, было видно по шевелению губ. Видеоряд запе­чатлелся в памяти отчётливо и не потерялся в момент пробуждения, как бывает.

Проснувшись, сталкер отлично помнил, что при­видевшийся ему вертолёт долго летел куда-то, затем приземлился. Мужчины, всё время полёта не прекра­щавшие диалог, наконец перестали шевелить губами. Разомкнулись «лепестки» выходного люка, выпол­ненного в виде диафрагмы. В проёме, освещенные идущим откуда-то сбоку прожекторным светом, вид­нелись люди в бронированных армейских скафанд­рах, за ними просматривалась какая-то глухая стена буро-красного цвета и приоткрытая металлическая дверь в ней.

Президент «северного соседа» и за ним ловчий, бывший напарник Штриха, покинули кабину верто­лёта именно в таком порядке.

Салон опустел, но сниться почему-то продолжал, словно главным героем сна были и не люди даже, а воздух, что сохранился внутри него. Атмосфера, кото­рая проникла внутрь ещё в месте отправления, где двое мужчин садились в вертолёт. Правда, этот опус­тевший салон царил во сне недолго. Снящаяся Штри­ху картинка резко содрогнулась, и в распахнутый люк... ворвался огонь! Снаружи произошло что-то ка­тастрофическое. Вероятно, мощнейший взрыв. И слу­чился он фактически сразу же после высадки не кого-нибудь, а президента огромной страны и его собесед­ника, с которым глава государства общался запросто, накоротке. Как будто знал какого-то сталкера всю жизнь...

Внутреннее пространство кабины прямо на глазах Штриха, что наблюдал его во сне, превратилось из роскошного салона в камеру сгорания работающей турбины. Огонь пожирал металл и пластик совершен­но бесшумно, и от этого становилось ещё страшнее. Там наверняка рёв поднялся до небес, адские грохот и скрежет!!!

Проснулся Штрих резко, будто от пинка. Воз­можно, потому и запомнил сон. Ощущение после увиденного осталось не особенно приятное. Такие сны обычно комментируют: «Брррр! Приснится же такое!»

Вне всякого сомнения, двое мужчин, за минуту до этого выбравшиеся наружу, далеко уйти не успели и наверняка погибли. Вот если бы президентский вин­токрыл опоздал, прилетел чуть позже, то не угодил бы в пределы зоны поражения, и оба они остались бы живы. Но борт номер один совершил посадку бук­вально за минуту до возникновения огненного пекла.

В каком соннике посмотреть бы, к чему снятся подобные адские картины?

Впрочем, у Штриха и без всякого толкователя снов имелось готовое объяснение подобного сна. Не­вольное возвращение в этот ненавистный день по­влияло на его психику.

Пора уходить из этого «сейчас». Вот-вот наступит та самая минута. Ещё раз собственными глазами уви­деть наступление серого морока нет ни малейшего желания. Он теперь вообще очень осторожен с жела­ниями. Лучше уж ничего не желать, чтобы не испол­нилось какое-нибудь ещё.

Один раз одно его истинное желание исполни­лось.

Хватит. Бойся заветных желаний, иногда они...

Выбравшись из погреба и уходя подальше, чтобы ненароком не повстречаться в другом текущем време­ни с каким-нибудь сталкером, отыскавшим «нычку», Штрих удалялся к центру Зоны. Само собой, повер­нувшись спиной к той стороне, откуда наползёт серая мгла.

На бегу, как всегда, он настраивался на переме­щение. Хроносталкер именно вбегал в другое время, набрав приличную скорость. В первый раз у Штриха это вдруг получилось, когда он изо всех сил пытался удрать от морока. И в дальнейшем ритм бега очень ему помогал входить в нужное состояние. Он сумел отыскать в себе и высвободить необходимые способ­ности без помощи Зоны — исполнительницы жела­ний и потому технику перехода вырабатывал собст­венную...

Перебравшись несколькими годами раньше, он пробежал по инерции метров тридцать, остановился, загнанно дыша. Начал успокаивать дыхание и вдруг вспомнил слова, когда-то сказанные ему первым на­парником, огненную смерть которого только что про­демонстрировал кошмарный сон.

«Вдруг захочешь уйти обратно, — сказал тогда учитель, — обязательно постарайся предупредить ме­ня. Я тебе кое-что расскажу на дорожку. И подсоблю, чем смогу. Ты прав, теоретические изыскания в дей­ствительности могут принести неожиданные откры­тия. Чего только у человечества не завалялось на чер­даках памяти. Вроде короткая она у нас, человеков, ни фига на своих ошибках не учимся... но бесценную инфу порой в забытых архивах сохраняем. В момент всё исправить можно, найти бы только!»

Увлечённый своими поисками ученик вовремя не захотел уйти «обратно». Колебался, сомневался, ис­кал... всё как положено в процессе изучения явления. А когда мог бы и захотеть — уже оказалось поздно.

Напарник-то успел покинуть Зону до того, как она закрылась. Это Штрих знал достоверно. Ещё на­кануне Морочного Дня ему стало известно, что того видели уходящим к одному из западных блокпостов. Неужто учитель, возможно, на пару с президентом, действительно раскопал ответ на каком-нибудь за­бытом чердачке или в старом подвальчике?! Тогда совсем не удивительно, что последовала огненная зачистка...

3

Она понимала, что другого выхода нет и что в мис­сиях ему не следует публично проявлять свои новопри-обретённые способности. Чтобы не выделяться среди прочих сталкеров. И в особенности потому, что его мог­ли учуять ловчие. С волками жить — по-волчьи выть. Он сам этого захотел, точно так же понимая, что есть такое слово — «надо». Назвался груздем, полезай в кузов. Но, возвращаясь к ней, в закапсулированное убежище бу­дущего, он шутил, бывало, по этому поводу.

«Неубиваемый сверхчеловек называется! — вор­чал он. — Раскатал губу! Глазастый, как телескоп... Мысли читать, как открытый файл... Силёнок до фига и больше, хватит на всё, всегда, усталости и в помине нету... Наивный чукотский юноша! И что ты заполу­чил? Сплошная пахота с утра до ночи и с ночи до утра. Даже молока за вредность не дают. Эти вон, шарови-ки, устроились на халяву, живут и в ус не дуют, валя­ются под деревцами, лепесточками умываются, а мне, как проклятому, каждый глоток воды и кусок хлеба приходится отрабатывать!»

Обычно она выслушивала молча, только улыба­лась; мужчинам свойственна привычка i много по­критиковать тяготы мужской доли. Но одлажды ска­зала напарнику:

«Точное слово. Помнишь такого сталкера по име­ни Прометей? Тоже был проклятый. Зато какой хабар человечеству добыл!»

И он тогда не нашёлся, что сказать в ответ...

• Привет, малышка, — поприветствовал он её судьбоносной ночью, появляясь из туманного облач­ка, визуального отображения внепространственного прохода, ведущего прямиком в столичный парк. — Живи и здравствуй. Как себя чувствуешь?

• Не дождутся. — Она не улыбалась. Даже смот­реть на него не могла, голову понуро опустила. В душе ещё стыла ледяная глыба, намороженная ожиданием. Да и неимоверное усилие, понадобившееся для сотво­рения пути прямой эвакуации напарника из глубокого вражеского тыла, совершенно изнурило. Нервно ис­тощилась почти до донышка. О неограниченном по­полнении сил, как раньше, до образумления, ей оста­валось лишь ностальгически вздыхать. Но сама захо­тела, не на кого пенять. «Назвалась груздем...»

Он шагнул к ней, стянул покрытую копотью бое­вую перчатку, ещё пахнущую огнём и смертью, бе­режно взял горячими пальцами за подбородок, при­поднял лицо. Посмотрел в глаза, но ей почудилось, заглянул в самую душу, проник до самого её донышка.

И лёд моментально начал таять.

Чем они занимались той ночью, кроме них двоих, никому в мире знать не полагалось.

Утром он снова собирался на войну, а она, под­робно инструктируя напарника, в том числе традици­онно напомнила ему о насущной необходимости со­блюдать стиль поведения а-ля «подросток-девствен­ник». Одно победоносное сражение, даже ключевое, всё-таки не равнозначно окончанию войны.