Глава вторая. Два цвета смерти 1

Белый камень прогромыхал по коробчатым тру­бам системы вентиляции, ударился об узловой фланец и покатился по каналу лабораторного уровня. Само собой, и при этом движении также возник шум, от­дающийся гулким эхом.

Невозможно было не услышать его, и сотрудники поднимали взгляды к окошкам вытяжек. Эти решёт­чатые конструкции не менялись со времени сооруже­ния бункера. Не было нужды. Сотню с небольшим лет назад действительно строили на совесть. Даром что сталинские зеки. А может, потому что.

Инерция движения каменного снаряда была окончательно погашена о решётку в стене лаборант­ской сектора обеспечения. В этом помещении нахо­дился один-единственный человек, достаточно моло­дой сотрудник по сравнению со средним возрастом научного персонала. Финишный удар прозвучал пря­мо у него над головой, от чего парень нервно дёрнулся и выронил только-только прикуренную сигарету. Он прекрасно знал, что, кроме него, сейчас здесь нет ни­кого, но всё равно испуганно оглянулся. Вдруг кто-то засёк перекур в неположенном месте? Никого не об­наружив, лаборант запрокинул голову и прищурился, чтобы получше рассмотреть виновника своего беспо­койства.

Белый бок пришельца торчал из железной решёт-КИ. Её крупные ячейки покрывал толстый слой ржав­чины, точнее, кое-где они уже фактически целиком состояли из этой самой ржавчины. Систему вентиля­ции переделывали и обновляли, но полуметровые стенные отводы и сами решётки остались в перво­зданном состоянии. Уж очень добротно были срабо­таны эти антикварные штуковины, да и служили они своего рода напоминанием о предшественниках. Но безжалостное время всё-таки начало одолевать ме­талл.

Дымящаяся на полу сигарета была зверски рас­терта подошвой ботинка. Остатки её лаборант зафут­болил под старинный громоздкий сейф, служивший в данный момент импровизированным кухонным сто­ликом. На нём удобно расположились несколько раз­нокалиберных чашек, ложек, вилок, консервный ключ, банка с сахаром, банка с кофе и, конечно же, замаскированная пепельница. Лаборант пододвинул к стене ровесника сейфа и решётки, такое же древнее деревянное кресло, обшарпанное, чудом не разва­лившееся до сих пор. Сесть на эту рухлядь могла себе позволить только не уважающая себя или пьяная зад­ница.

Кресло скрипнуло, принимая на себя массу че­ловека, и спустя секунду резко шатнулось. Парень, теряя равновесие, машинально вцепился пальцами в ржавые прутья, которые уже находились на уровне его глаз. Деревянные бруски вмурованного обода давно сгнили, и ржавая решётка легко выдернулась из стены, увлекая за собой облако пыли, куски шту­катурки и винегрет мусора, образованный многолет­ними залежами окурков, мумиями тараканов, клоками паутины, обрывками бумаги и даже нескольки­ми «резинками», давным-давно исполнившими свою функцию.

• Ё-о-о!..

Этот вопль был единственным звуком, который издал лаборант, когда упал с кресла на мелкие корич­невые квадратики напольной плитки. Что только не падало и не капало на них за всё время существования объекта. Наши люди и в совсекретных подземельях — наши.

Занавесь из мутного пластика прикрывала ма­ленький «аппендикс», служивший лаборантской сек­тора обеспечения. Пластиковая плёнка оборвалась от стремительного падения человеческого тела. Возму­щённо шурша, она свалилась и вслед за мусором на­крыла чистый халат самого младшего научного со­трудника.

• Твою мать! Ать! Долбить-ковырять! — Лаборант стянул покрывало шторки, откашлялся, отплевался и высморкался на пол при помощи левой руки. Только после этого он уставился на решётку, выхваченную из стены скрюченными пальцами правой.

И на яркую белую причину случившегося полёта с кресла на пол.

Очки с диоптриями, недавно опять вошедшие в моду, свалились при падении. Теперь они находились не на носу лаборанта, а под каким-то из многочис­ленных приборных шкафов. Сидя на полу, слетевший с кресла парень близоруко щурился. Он пытался раз­глядеть, что за хрень изгадила ему душевный пивной настрой в самом конце рабочего дня.

А хрень и вправду была именно хренью. На взгляд нельзя было даже примерно определить её принад­лежность к каким-либо минералам, ископаемым или композитным материалам. На вид — морская галька, этакий крупный окатыш девственно-белого цвета с льдистыми вкраплениями. Они бриллиантово посвёр­кивали в тусклом мерцании ламп якобы дневного ос­вещения.

Причём возникало впечатление, что свечение это было не отражённым, а шло изнутри штуковины, не­понятно каким способом угодившей в вентиляцию. И если бы очки лаборанта остались на переносице, то впечатление переросло бы в уверенность. Он заметил бы едва различимую ауру. Сгусток породы окутывал идущий изнутри свет, и в нём преломлялся свет из внешних источников. Как будто подарочек, доставлен­ный по трубам, предварительно был раскалён на огне.

— Что случилось? Я про твою маму аж в конце коридора услышал!

Вслед за дверным скрипом в помещение ввалился Петрович. Более чем «навеселе», по своему обыкно­вению.

Его синяя роба, покрытая разноцветными пятна­ми неизвестного происхождения, и засаленные чёр­ные нарукавники вынуждали некоторых учёных сму­щённо отводить взгляды от нынешнего завскладом «образцов и особей». Кое-кто ещё помнил блиста­тельное прошлое этого человека. Профессор, член­кор, без пяти минут академик, он превратился в алко­голика предпенсионного возраста.

Зелёный змий утянул Валентина Петровича Го-ровского на социальное дно четыре года назад, после взрыва и пожара на подчинённой ему базе «Серато-во-2», входившей в систему ИнтерЦИЗ. Именно то­гда, в две тысячи пятьдесят втором, всепожирающее пламя за считаные минуты отобрало у него смысл дальнейшего существования: и дело всей жизни, и сына-аспиранта, приехавшего на лето работать к от­цу... Только жалость бывших однокашников, имею­щих немалый вес в научных кругах, не позволяла это­му несчастному человеку сгинуть.

В прошлом году начальнику расконсервированно­го прямо в центре столицы подземного комплекса на­стоятельно посоветовали взять Петровича в штат и определить его заведовать хранилищем артефактов и мумифицированных монстров. Да и куда ж ещё было пристраивать ветерана Интернационального Центра Изучения Зоны, бывшего специалиста по исследова­ниям воздействия мутагенных факторов аномальной реальности на биологические организмы!

• Э-э, тут вот, Валентин Петрович, такая фигня. — Лаборант пошевелил торчавшими из решётки паль­цами. Они застряли в ячейках, составили компанию белому комочку, не поддающемуся классификации.

• Дай-ка гляну. — Горовский достал из нагрудно­го кармана очки в тонкой металлической оправе, де­ловито водрузил их на переносицу и принялся осмат­ривать руку юного сотрудника.

Эти старые очки не имели никакого отношения к новомодным. Бывший профессор, вполне возможно, носил их ещё в пору студенческой юности, выпавшей на начало двадцатых. В то время контактные линзы и коррекция зрения были уже вполне обычным, но да­леко не повсеместным явлением. Люди не торопились избавляться от укоренившихся привычек, жили не­спешно, будто вечность есть и совершенно ничего не угрожает нормальному течению жизни... Зона была ещё маленькой, локальной, а кошмарная катастрофа двадцать шестого ещё никому и в страшном сне не снилась. И в помине не существовало никакого Пе­риметра, которым человечество было вынуждено от­городиться от Чёрного Края в конце двадцатых годов.

Аномальный текучий хаос диаметром шестьсот километров, что возник в одночасье, после скачкооб­разного расширения зонной территории, ещё не уг­рожал будущему планеты Земля. Тридцать и больше лет назад земляне жили себе, не тужили! Планы строили на всю жизнь вперёд. Не то что ныне. В лю­бой момент Зона снова ка-ак вспухнет, как раскинет щупальца черноты тысяч на шесть километров... Ни­кому и ничему на планете мало не покажется. Уж кто-кто, а научные сотрудники подразделений и филиалов «ОтЗона», законспирированного в структуре россий­ского МЧС, в этом ни секунды не сомневаются.

Если это произойдёт, тогда нормальной реально­сти наступит конец. Черноту, сожравшую не сотни тысяч, как сейчас, а многие миллионы квадратных километров никаким «Замкнутым Забором» Перимет­ра не отсечёшь. Тогда уже от прямого влияния Зоны нигде на Земле не спасёшься. Останется лишь один выход: убегать в космос. Но к этому исходу человече­ство, увы, ещё не готово. Далеко не готово. Если ко­му-то хотелось так напугать человечество, чтобы оно иаконец-то покинуло свою колыбель и ушло в кос­мос, то неизвестные «родители» Зоны сделали это слишком рано.

• Что ж, Шурик, ампутация, однозначно. — Зав-складом причмокнул губами и достал из бокового кармана халата маленькую плоскую фляжку. — Сто грамм для храбрости?

• Да ну вас! — Парень после жёсткой посадки временно утратил способность воспринимать какие-либо шутки. Он отмахнулся и начал отряхивать с себя мусор.

• А это откуда?!

Голос пожилого мужчины неожиданно прозвучал испуганно. Петрович, наконец-то сфокусировавший взгляд на белом окатыше, схватил запястье лаборанта своей жилистой рукой.

• Не знаю, Валентин Петрович, прикатилось вот...

• Ты его руками не трогал?! Скажи, что не тро­гал!!! — буквально взревел Горовский, ещё сильнее сжимая запястье молодого.

И хотел было Шурик ответить, что нет, мол, не трогал, не успел тронуть, но прозвучал лёгкий хлопок, и после ярчайшей вспышки окатыш исчез. Начинаю­щий лаборант и бывший маститый профессор даже не поняли, в какое мгновение умерли. Их кожа мгновен­но покрылась мелкими трещинами и приобрела голу­боватый оттенок. Одежду, стены, пол, шкафы и всё остальное постигла такая же участь. После резкого толчка и потрескиваний, несущихся со всех сторон, движение в секторе замерло. И только гравитация, по нормальным законам природы пока что неизменная даже при температуре абсолютного ноля, медленно тянула вниз пылинки воды, кристаллизовавшиеся в воздухе.

В сфере диаметром тридцать метров всё и вся мгновенно замёрзло. Живое умерло, неживое стало ещё более неживым. Активированную аномалию не остановили ни стены, ни земля. Единственное, что могло противостоять активации, — это поле, генери­руемое установкой ИНМЭД. Той самой, что недавно была вновь собрана, реанимирована после десятилетий забвения в старом бункере. Но импульсный ноосфер-ный модификатор электродинамический, расположен­ный не где-нибудь, а уровнем ниже сектора обеспече­ния, бездействовал. По стандартной процедуре он был выключен для охлаждения за час до окончания рабоче­го дня. Поэтому абсолютно ничего не сумел противо­поставить вселенскому холоду, который уничтожил его. Охладил окончательно и бесповоротно.

В одну секунду человечество утратило прототип оружия, которое при определённом стечении обстоя­тельств давало хотя бы призрачный шанс.

Шанс на то, что людям удастся одержать победу в войне против Зоны...

2

В буквальном смысле оказываться в нужном мес­те и в нужном времени он умел «по своему хотению, по своему велению». Но желание менять внешние и внутренние параметры собственного организма не входило в число истинных. Потому оно и не испол­нилось. Всегда и везде он с виду оставался самим собой.

Скитаясь по Зоне в разных точках времени и про­странства, он вынужденно брал различные псевдони­мы. Тем не менее невольно породил несколько легенд О странных сталкерах, уж очень напоминавших друг дружку. Мысленно же сам себя он звал Штрих. Па­мять подкинула ассоциацию, с коротким словом, ко­гда-то прочитанным на бутылочках с вязкой краской, которой можно было замазать буковки опечаток и це­лые строки. Чёрное — белым. Интересно, выпускался ли хоть когда-нибудь аналогичный продукт чёрного цвета для вымарывания белого шрифта?

Самое первое зонное имя, по традиции данное неопытному первоходку другим сталкером, использо­вать не стоило. Потому Штрих закопал его в придон­ных глубинах памяти и берёг как сугубую драгоцен­ность. Как символ бередящих душу воспоминаний о том, что было, было, но прошло. Это имя не позволи­ло ему совсем забыть, что главным словом является «было», а не «прошло». Хотя после всех событий в это верилось с неимоверным трудом.

Конечно, он вполне мог отправиться туда, в про­шлое. Посетить самые первые недели своей жизни в Зоне и кое-что «исправить». Там есть что подправ­лять, есть... Но Штрих никогда не сделает этого. На­чальный период он сам объявил запретной зоной. Строжайшее табу было оптимальным решением.

Намеренно или случайно внеся какой-либо но­вый штришок в свою собственную судьбу, он риско­вал слишком многим. Он мог не очутиться в нужном месте в нужный час. А ему обязательно надо сохра­нять необходимое состояние души в тот самый миг, когда исполнится желание освободиться от жёсткой привязки к линейному течению «реки» времени, ещё

древними греками названной Хронос. Конечно, в итоге он освободился не целиком и полностью, как мечтал, но всё же, всё же... По крайней мере ему вполне хватало, чтобы гасить даже проблески соблаз­на, чтобы отбить само намерение и впредь корректи­ровать собственную жизнь.

Несмотря на то что исполнившееся желание ока­залось, мягко говоря, далековатым от желаемого. Правильно сказано: опасайтесь истинных желаний, иногда они исполняются. Не то слово! Всячески бой­тесь, аки даров коварных данайцев. Брюхо «троянско­го коня», как известно, было набито смертоносными сюрпризами.

Да, здесь, в Зоне, он действительно приобрёл же­ланное — аномальное свойство перемещаться во вре­мени. Но его межвременные ходки ограничивались ещё двумя непреодолимыми запретами, совершенно не добровольными.

Первый. Будущее наглухо закрылось для него, на­чиная с того самого дня, когда наконец-то реализова­лась его мечта, исполнения которой он страстно же­лал чуть ли не всю сознательную жизнь. Мечта родом из той поры, когда воображением завладели истори­ческие книжки и фильмы, прочитанные и увиденные в раннем детстве.

Второй. Далёкое прошлое вопреки ожиданию так и не открылось ему. То, ради чего он и хотел, по большому счёту, сбросить оковы времени и свободно перемещаться в прошедшие века.

За всё надо расплачиваться, халявные пирожки бывают только на поминках. Чего хотел, на то и на­рвался. За отказ подчиняться линейности времени линейное время тоже отказалось от него.

Десятилетия, которые Штрих прожил от собст­венного рождения до того дня, когда сбылась его Мечта, теперь были в его полном распоряжении. Он может «плавать» по этим годам, как ему заблагорассу­дится. Не по волнам собственной памяти, а вполне реально. Хоть против, хоть поперёк, хоть наискосок течения времени.

Но ни секундой позже или раньше. Будущее и прошлое для него тоже запретные зоны.

Иногда на привалах, размышляя об этом, сталкер Штрих неизбежно задавал себе вот какие вопросы.

Обречён ли он вечно скитаться в промежутке ме­жду датой собственного рождения и датой исполне­ния желания? Сумев сбросить одни кандалы, сможет ли он хоть когда-нибудь сбросить другие, полученные взамен? Сумеет ли он вырваться из плена, в который угодил по собственной воле? Он приговорён к бес­срочному заключению в этом отрезке времени или всё-таки есть способ как-то освободиться?

Но однажды все эти безответные вопросы прекра­тили мучить Штриха. Его скитания перестали быть хаотичными, они обрели смысл.

У него появилась цель, и он обоснованно начал подозревать, что не случайно заперт в определённом промежутке времени. Срок его жизни, прожитой до того самого дня, когда Чернота закапсулировалась, самоизолировалась, наглухо закрылась и начала за­полняться серым волглым мороком, охватывал фак­тически весь «сталкерский» период существования Зоны. Будто специально, чтобы он имел возможность переместиться в любую секунду этого периода.

Хотя он появился в эпицентральной глубине Чер­ноты совсем незадолго до этой даты и ходил по ней от силы год, прежде чем произошло тотальное самоотде­ление Зоны от Земли и человечества. Но зато теперь у него в распоряжении имелись все возможности изучать историю Зоны «изнутри». Непосредственно наблюдать за событиями, а не довольствоваться легендами. Чем он и занимается уже не первую сотню ходок.

Приближаясь к неприметной «нычке», которая уже не раз служила ему убежищем, Штрих опять вспомнил разговор, который у него когда-то здесь со­стоялся. Именно в этой пещерке раскрыл он причины своего появления в Зоне незабвенному первому на­парнику. Тому человеку, который нарёк его первым зонным именем и посвятил в некоторые секреты Чер­ноты. Тогда ещё новичок, будущий Штрих, совсем недавно появился в аномальной реальности и сам не имел понятия, останется ли здесь надолго, или вер­нётся раскрывать тайну происхождения Зоны обрат­но, в белый свет, на «большую землю».

Кто ж тогда знал, что именно ему суждено быть узником Зоны! В буквальном смысле...

3

Она стояла на обрыве, смотрела вниз и цепенела от страха за жизнь другого человека.

Река несла свои воды по течению, как и положено водной артерии. В любой момент женщина, которая застыла на краю обрыва, могла повернуть речные во­ды вспять, но никогда не делала этого раньше. И уже не сделает.

Потому что ею было принято решение. Исполняя его, она вынуждена постоянно рисковать жизнью лю­бимого мужчины. Чтобы никто из других людей не помешал ей реализовать свой выбор. Она решила ос­тавить в покое всё остальное человечество, и для этого необходимо было самой отгородиться. Лишить всех других людей возможности беспокоить её, искушать и «учить плохому».

По крайней мере на одном из двух фронтов борь­бы с окружающей средой — прекращение боевых дей­ствий в её собственной власти. Точнее, подвластно её собственному выбору. Поэтому она вернула им отвоё­ванный плацдарм, почти всё, что отхватила раньше, и остановила своё наступление по верхнему фронту. Ей хватает проблем и с противником, атакующим пони­зу, от которого, к сожалению, подобным способом не отделаешься. Возвратить то немногое, что осталось, не получится — это равносильно самоубийству. Уб­раться куда-нибудь подальше отсюда тоже нет воз­можности.

Но главная проблема — разобраться в самой себе. Дожилась, ничего не скажешь! Воистину человеческое занятие — заниматься самокопанием.

Не впервые она приходит сюда, на то самое место. Здесь она стояла, когда напарник отправился в глубо­кий тыл, в тот решающий день. В другие дни, потом, она приходила, чтобы вспоминать, как это было.

В том судьбоносном «сегодня», с помощью на­парника, она освободилась. Резко оборвала охотни­чью сеть, которую на неё хотели накинуть.

Уже после этого предпочла всех послать подаль­ше, отвернуться и больше не глядеть по сторонам. Во-первых, чтобы избавить себя от соблазна окиды­вать хозяйским взглядом окрестности. А во-вторых, чтобы никому не дарить соблазнов использовать её саму и её возможности в их собственных корыстных интересах.

Но это решение было лишь началом работ над собой, которые ведутся с того/этого дня и продол­жаются, и продолжатся... До победного. Каким бы он ни был.

Узнать бы каким.

Какое страшное в своей неопределённости сло­вечко-то «бы»!

Воды реки, несущиеся под обрывом, не приноси­ли ей однозначного ответа. Они всё так же целеуст­ремлённо истекали в предписанном направлении, но текучий узор быстроживущих волн не торопился складываться в чёткий рисунок.

Ожидая напарника из очередного рейда, она ино­гда приходила на этот берег, чтобы наглядно напом-

нить себе, как стояла здесь впервые. И вспоминала са­мую важную, быть может, дату в своей жизни. Хорошо, что память об этом событии не исчезла в провале заб­вения... Не забывался тот день, когда после мучитель­ных колебаний, воплощённых в серии пробных кор­рекций, она приняла окончательное решение.

В тот же день ей довелось со всей обескуражи­вающей наглядностью понять, что это значит: доро­жить жизнью другого человека больше, чем своей.

Если бы она могла, то сделала бы всё самостоя­тельно.

Но вот как раз этой возможности — сделать всё самой — у неё и не было, и нет, и не будет.

За всё приходится платить. Даже ей, привыкшей единолично устанавливать «правила обмена» и «курс конвертации».

Вот почему она приходила сюда, в точку символи­ческого Перекрёстка Судьбы, когда напарника не бы­ло рядом. И рассматривала утекающие волны с тай­ной надеждой, что разглядит в зыбкой неопределён­ности водной поверхности ответы на вопросы.

Чем это всё закончится? По силам ли избранный путь?

Каждый человек имеет право хотя бы надеяться на счастливый финал. Свою долю счастья всем хочет­ся заполучить. По собственной воле никто не захочет остаться обиженным.