Рост численности населения Великобритании (Англии), Франции, Германии и России (ссср) в конце XIX - первой половине XX в. [6, c. 202; 10, c. 14, 20-24, 26; 11, c. 162-167; 22, т. I, c. 339]

Годы Страны	1866	1920	1939-1940
Великобритания (Англия)	37000000	43700000	48200000
Франция	36500000	38800000	39800000
Германия (в границах на 31. 12. 1937 г.)	40100000	61800000	69400000
Россия (СССР)	69700000	136800000	170600000 (190700000) 

 На конец XIX в.

 В границах СССР на 16. 09. 1939 г.

 Численность населения СССР после включения в его состав стран Балтии (Эстонии, Латвии, Литвы), Западной Украины и Белоруссии, Бессарабии.

Из приведенной выше таблицы налицо демографическая усталость народов Франции и Англии. По нашему мнению, это своеобразная плата за возможности жить в индустриальном обществе, с его удобствами, но и с его стрессами (постоянными экономическими кризисами). Нынешний капитализм в демографическом тупике, зародившемся не вчера и не позавчера.

Гитлер был не прав, когда писал о своих противниках: «Великобритания и Франция имеют лидеров ниже среднего уровня. Ни одной выдающейся личности. Ни одного властелина, ни одного человека действия» [23, c. 100]. Чемберлен и Деладье оказались заложниками воли масс, не желавших войны, так как слишком была свежа память о погибших в 1914-1918 гг. Разумеется, Германия понесла не меньшие потери. Но во Франции и Великобритании кризис рассматривали как последствие победоносной первой мировой войны, так зачем воевать еще. В Германии тяжелое экономическое положение видели как результат поражения в той войне, новая победа обещала немцам шанс на лучшую долю. Милитаризация сознания населения в демократических странах грозила правящим партиям поражением на выборах, а национал-социализму удалось внушить немецкому народу, что подготовка к войне – спасение. Да, события одни и те же, а выводы сделаны разные. Действительно, побежденные лучше готовятся к войне, пока их победители продолжают вспоминать ту, прошедшую, которую они уже давно выиграли.

А вот что говорил Гитлер о Сталине: «В сущности – только три великих государственных деятеля во всем мире: Сталин, я и Муссолини. Муссолини – слабейший ... Сталин и я – единственные, кто видит будущее» [23, c. 103]. Соглашаться или нет с этими словами – вопрос спорный. Ведь усилившимися из второй мировой войны вышли только Соединенные Штаты Америки, а ими почти все время противостояния руководил Ф. Рузвельт. Исходя из логики Гитлера, можно предположить, что все же именно Ф. Рузвельт лучше всех видел будущее. Но, несомненно другое, поступки Гитлера определялись как раз тем, что лидеры, сидящие в Париже и Лондоне «... мелкие черви. Я видел их в Мюнхене» [23, c. 102]. Он не верил в то, что они вступятся за Польшу и оказался прав. Это подтвердила «Странная война». Однако Гитлер не учел появления во главе одного из своих государств-врагов такой фигуры, как У. Черчилль.

Сделал выводы из Мюнхена и Сталин. Густав Хильгер, советник посольства Германии в СССР, писал: «Готовность Сталина к ... договоренности с гитлеровской Германией была следствием Мюнхенской конференции, и прежде всего того факта, что западные державы провели эту конференцию без участия Советского Союза. Отсюда недоверчивый советский диктатор сделал вывод, что западные державы не только не имели намерения оказать сопротивление Гитлеру, но при подходящем случае даже поддержали бы его, если бы тот принял решение напасть на Советский Союз. Более того, у него сложилось впечатление, что передача Германии Судетской области явилось платой за войну, которую она должна была развязать против Советского Союза» [23, c. 56]. Но в 1938 г. у Германии и СССР не было общей границы, не появилась она и после того, как Чехия стала немецким протекторатом. Оставался буфер – Словакия. Гитлер явно не спешил воевать. Но из Москвы проблему видели несколько иначе. Вариантов было два. По первому из них, Германия будет действовать за одно с Польшей, а, возможно, и Словакией, Венгрией, Румынией, Финляндией. По-другому, Германия должна прежде разбить Польшу при прямом попустительстве западных демократий. Пока рейх не вышел к границам СССР, у Сталина имелось в запасе время. Было решено сделать такое предложение Великобритании и Франции, от которого они, отказавшись, ясно давали понять, чего хотят в реальности. Поэтому на переговорах в августе 1939 г., когда в Москву прибыла англо-французская делегация, не имевшая серьезных желаний, а главное – полномочий, Сталин принял предложение Берлина о прямых контактах. Судьба Польши была решена, но не в Москве, а в Лондоне и Париже, тогда, когда в Советский Союз, одно из мощнейших в военном отношении государств мира, на принципиальные переговоры, затрагивающие интересы многих стран Европы, были посланы второстепенные и третьестепенные фигуры французской и английской дипломатии (французскую миссию возглавлял генерал Думенк, а английскую – адмирал в отставке Дракс, советскую – нарком обороны (!) Ворошилов [24, т. с. 366]. Сталин принял максимально выгодное для СССР, в сложившейся ситуации, решение – двинуть границы на Запад, причем важнейшим направлением было именно финское, а не прибалтийское. Вспомним, что в войну 1914-1918 гг. Россия держала здесь крупные силы, а с появлением дальнебомбардировочной авиации именно из Финляндии было удобнее всего угрожать Германии.

Историк М. Мельтюхов полагает, что вторая мировая война вряд ли могла быть предотвращена, поскольку мировое экономическое развитие вело к изменению баланса сил великих держав. По его мнению, война «... была закономерным явлением в период смены систем международных отношений» [25, c. 54]. В отличие от немецкого дипломата Г. Хильгера, историк уверен, что уступчивость англичан в Судетском вопросе порождена опасением Лондона вызвать германо-американское сближение [25, c. 53]. Он исходит из того, что после первой мировой войны Великобритания утратила ведущие позиции, а США усилились, причем интересы этих двух стран столкнулись и в Германии тоже.

Иными словами, выходит, что в ломке старой системы были заинтересованы не только Германия и СССР, но и Америка. Они, все вместе, и отдельно взятые, должны были желать войны, но в разной степени, в нужных (оптимальных) для них рамках. При этом рискнем предположить, что война между СССР и Германией не являлась неизбежной, если бы Сталин уступил Гитлеру и не требовал усиления Советского Союза в проливах, отказался бы вторично воевать с Финляндией. А ведь именно этого хотел Гитлер добиться от Советской России. Но безуспешно. Тогда фюрер и принял окончательное решение – воевать с СССР. Германия должна была обеспечить себе «жизненное пространство» или превратиться во второстепенную державу, согласную на доминирование западных демократий. СССР нуждался не в советизации Европы, а в серии локальных конфликтов, обеспечивших ему геостратегическую прочность, распространение собственного идеологического влияния было бы уже следствием этого. США стремились занять европейские и азиатские рынки, в противном случае им грозил очередной мощнейший кризис. Что в итоге? По ряду экономических, политических, демографических и военных причин Великобритания и Франция не были заинтересованы в войне, соглашаясь лишь на частичную модернизацию. Никто не хотел большой войны. Германия решилась на нее только после того, как оказалась в состоянии войны с англичанами и французами, потому что нужно было или разбить их, или вступить в экономическую, военно-промышленную гонку, а это рейху было не по силам. Победу обещала только «молниеносная война», но ни на Западе, ни на Востоке достичь ее не удалось. Приговор «тысячелетнему рейху» был подписан летом 1941 года. Лучшие шансы в этой войне имели США – можно «загрести жар чужими руками». «Всех перехитрил» именно Ф. Рузвельт, так считает И.Л. Бунич [26, т. I, c. 318-320].

Б.В. Соколов рассматривает проблему возникновения второй мировой войны в узком развороте: СССР – Германия, коммунизм – нацизм. Он уклоняется от учитывания и анализа интересов других стран. В таком виде работа данного исследователя либо дилетанство, либо пропагандистстский трюк. Так, пытаясь оправдать Мюнхенские соглашения, он утверждает, что к этому привели опасения англичан и французов получить удар от ВВС Германии, чья мощь казалась им сокрушающей. Но это лишь повторение официальной версии, приводимой дипломатами Франции и Великобритании. Соколов доказывает, что западные демократии, подписав договор с Гитлером, выиграли одиннадцать месяцев и лучше подготовились к войне. Что значит лучше? Париж и так был сдан через месяц после начала французской компании, а то бы французы еще быстрее его оставили, так, что ли? Или Дюнкеркскую группировку, прижатую к морю, не сумели бы эвакуировать? Остается добавить, что эта версия ничем не отличается от той, которую выдвинуло советское руководство, оправдывая подписание пакта о ненападении с Германией 23 августа 1939 г. Причем, у СССР, победившего в войне, больше оснований утверждать подобное, нежели, скажем, у Франции, разбитой за 1 месяц реальной войны в пух и прах.

Уильм Ширер резонно считает, что тайна Мюнхена еще не раскрыта. Он уверен, что в Лондоне было известно и о слабости вермахта, и о мифической мощи люфтваффе, и о заговоре генералов против Гитлера. У. Ширер полагает, что Черчилль знал все эти факты, и начнись война в 1938 г., она могла бы стать гибельной для национал-социалистической Германии [21, c. 460-464].

После Мюнхенской конференции авторитет Гитлера в Берлине значительно возрос, а цена союзных отношений с Францией и Великобританией пала окончательно. Вместо исключения СССР из клуба великих держав, Сталин добился изменения ситуации в свою пользу. Один диктатор протянул руку другому: «... через несколько недель я (Гитлер – П. У.) протяну руку на общей германо-русской границе и вместе с ним (Сталиным – П. У.) предприму раздел мира» [23, c. 103]. Идеология, как мы можем видеть, отступила на второй план и здесь. «Советская Россия – это Советская Россия, а национал-социалистическая Германия – это национал-социалистическая Германия. Но несомненно одно: с того момента как оба государства начали взаимно уважать их отличные друг от друга режимы и принципы, отпала всякая причина для каких-либо взаимных враждебных отношений» [23, c. 106], – говорил фюрер и Рейхсканцлер в рейхстаге 6 октября 1939 г. Очень много надежд связывал Гитлер с личностью советского вождя. Он был уверен в том, что пока Сталин у власти, для Германии со стороны СССР, опасности нет.

От Стрезы до Мюнхена и далее до Москвы идеология всегда уступала пальму первенства иным государственным интересам: геополитическим и экономическим. По версии М. Мельтюхова, сохранение роли политического центра мира и верховного арбитра в европейских делах требовало от Англии восстановления баланса сил и ослабления «... преобладающего влияния Франции за счет усиления позиций Германии, что привело к уступкам Берлину» [25, c. 36]. В чем же проявлялось преобладание Франции, если ранее сам М. Мельтюхов пишет о стагнации экономики этой страны, падении ее доли в мировом промышленном производстве с 7 % в 1928 г. до 5,1 в 1937 г., аграрном кризисе, сокращении объемов внешней торговли, привязанности французского франка к английской денежной единице, узости сырьевой базы, устарелом оборудовании предприятий и т. д. [25, c. 28-20]. Мельтюхов, чье исследование представляется нам наиболее глубоким и точным по данной тематике, сам делает правильный ответ: Франция растратила огромные финансовые средства на иллюзорные, как он считает, цели, это-то и стало причиной спада в экономике [25, c. 29]. Абсолютно верно, но цели были не столь уж «призрачны», потому что к 1934 г. Париж имел маленьких, но надежных союзников в лице Польши, Румынии, Чехословакии и Югославии. Это была своего рода гарантия против усиления Германии, заменитель роли Российской империи начала XX в. В военно-политической области они надежно ориентировались на Францию. Хотя из-за слабости собственной экономики, Париж не мог их субсидировать дальше. Иссякли средства. Как же в этих условиях ослабить республику? Очень просто! Экономически: франк и так к фунту привязали, значит, теперь осталось лишить французов союзников на Востоке. В Мюнхене для Франции выбор был прост: или воевать сейчас, или бросить союзников, потому что заставить англичан выступить сообща не удалось, союз с СССР был неприемлем для тех, кого требовалось защищать. Сорокамиллионная Франция не могла тягаться с семидесятимиллионной (на 1937 г.) Германией. А последняя уже усиленно вооружалась. Убрать союзников Парижа можно было лишь с помощью Гитлера. Германия с иным лидером и вести себя могла иначе. Английскому правительству казалось, что фюрер предсказуем: Австрия, Судеты, Чехословакия, Румыния, Польша и, наконец, СССР – главная, по мнению Чемберлена, политическая угроза. Тогда всерьез опасались большевизации Европы, а не только Германии. Во Франции полагали, что: «Бесславное (для Италии – П. У.), без территориальных приращений окончание войны в Эфиопии вызовет в стране (Италии – П. У.) революцию» [27, c. 66]. Советский Союз не был опасен сам по себе. У него хватало собственных внутриэкономических и внутриполитических проблем. Важен был пример для европейского пролетариата. Тогда именно это заставляло капитал идти на улучшение положения рабочих, сейчас, когда прежней угрозы не стало, пришлось искать новую и ее нашли в лице Китая, стран-изгоев (Ирак, Иран, Северная Корея), международного терроризма.

Был ли СССР опасен в военном отношении? Пример Финляндии убедил всех, что – нет. Так считает сам Б.В. Соколов, он даже написал неплохую книгу, посвященную ошибкам советского военного командования в период конфронтации с Хельсинки [28]. В отличие от Соколова, В.Б. Резун утверждает, что итоги войны с этой небольшой, по численности населения, страной, мировым сообществом оценены неверно. По его мнению, СССР показал в этом вооруженном противостоянии свои самые сильные стороны, боевые действия в Суоми «... нельзя расценивать как проявление слабости Красной армии» [29, c. 222-231].

Почему В.Б. Резун пишет о РККА как о непревзойденной мощи – понятно, автор каждой строчкой своих книг доказывает намерение Советского Союза захватить Европу. Он полагает, что советская империя, в отличие от других, могла существовать, только поглощая соседние страны. Но вывод, унижающий боеспособность Красной армии, неприемлем для В.Б. Резуна, хотя основные посылки у них с Б.В. Соколовым одинаковы: «Коммунизм, реально как и национал-социализм, мог продлить свое существование только путем достижения мирового господства» [1, c. 11]. Интересно заметить, что тогда Соколов, косвенно, конечно, признает опасность советизации изнутри, то есть ответственность капитализма за ситуацию, складывающуюся в Европе и без участия СССР.

Идея Б.В. Соколова о том, что Германия лишь случайно опередила СССР в нападении, не нова сама по себе, но автор удивлен тем, что «Сегодня подавляющее большинство германских историков старается не замечать вводимые российскими коллегами факты, свидетельствующие о том, что Сталин намеревался напасть на Гитлера летом 1941 года ... Признание того, что у Советского Союза были агрессивные планы в отношении Германии, делает германское нападение на СССР без объявления войны не столь вопиющим преступлением, как считалось прежде» [1, c. 329]. Но Англия и Франция в 1940-1941 гг. тоже планировали бомбить Баку, который в тот момент, как мы знаем, был советским городом. Удару помешало лишь гитлеровское нападение на Францию. Если следовать логике господина Соколова, то военное вторжение на ее территорию не преступление, а удар по намерениям агрессора, услуга Сталину. Кому этого недостаточно, то добавим, что не национал-социалистическая Германия объявила войну Лондону и Парижу, а Великобритания и Франция – третьему рейху. Получается, что Гитлер защищался? Бред!

Соколов – человек столь «западнического» склада ума, должен был бы приветствовать помощь Сталина британцам с июне 1941 г., в период, когда ситуация для них весьма осложнилась. В январе 1941 г. англичанами было потеряно 325048 брт., в феврале – 401768 брт., в марте – 537493 брт., в апреле – 653960 брт., в мае – 500063 брт., а размеры неиспользованного тоннажа превысили тоннаж потерь, поврежденные суда не успевали ремонтировать [30, c. 217-226]. До парализации экономики Великобритании было далеко, но ситуация усложнялась, несмотря на то, что англичане нашли весьма эффективные контрходы. Но для СССР вновь созданы особые условия – его осуждают за не совершенные действия, формальные «поджигатели войны» – французы и англичане предстают перед нами этакими жертвами. Не объявили войну Гитлеру из-за Чехословакии – предатели союзников, а выступили на стороне Польши, первыми объявив о начале боевых действий – «поджигатели». Выступил СССР на стороне Великобритании – коммунисты-агрессоры, не выступил – потерял миллионы жизней, подвергнувшись нападению первым. Проблема выбора в международной политике и его последствий – отдельная тема.

Критика гитлеровцев, которую все же внес в свою работу Б.В. Соколов, это не осуждение национал-социализма, а подробное описание действий группы садистов, которых можно судить и по законам рейха за интимную связь с неарийцами. Война между государствами, к сожалению, дело обычное, и вероятность того, что сила будет применена – очень велика. Была бы причина? Войн без причин, как мы знаем, не бывает. Преступление Гитлера не в том, что он начал II Мировую войну, а в том, какими методами он ее вел. К. Маннергейм (глава Финляндии с 1944 г.) был союзником Германии во второй мировой, но пережил ее весьма благополучно – сохранил страну, чего нельзя сказать о других лидерах – сателлитах фюрера. В дальнейшем следует ожидать таких войн, которые всегда будут завершаться одним – сменой режима, потерпевшего поражение.

Замечание Б.В. Соколова, что «... Германия не применяла по отношению к советским пленным Женевскую конвенцию, поскольку СССР отказался соблюдать ее в полном объеме по отношению к германским пленным» [1, c. 327], выглядит издевательством, потому что национал-социализм, более привычный нам в определении «фашизм» (ведь именно в таком виде он известен миллионам граждан стран бывшего Советского Союза), шел на Восток с одной целью – получить жизненное пространство, освободив его от «недочеловеков». И при этом фашисты должны были заботиться о русских пленных? СССР не отказывался соблюдать вышеназванную конвенцию, речь шла о той ее части, в которой говорилось о раздельном содержании военнопленных разных рас [31, c. 76-77]. Всего до 9 мая 1945 г. было взято в плен 2388443 немца и 156681 австрийца, из них умерло в плену 356700 и 10891 человек соответственно, это 14,9 % от всех учтенных военнопленных [2, c. 511]. В ноте МИД СССР от 27 апреля 1942 г. было заявлено, что Советский Союз будет придерживаться Гаагской конвенции 1907 г. по вопросу о режиме содержания пленных. Число советских солдат, умерших в плену – 55 %, что составило около 2,5 млн. человек [2, c. 235-240, 245-259]. Ссылка Соколова на книгу «Они нам не товарищи», вышедшую в Штутгарте в 1978 г., на наш взгляд, обща и не доказательна. А вот наше свидетельство: «... с ранеными русскими пленными нечего долго возиться, их надо просто приканчивать на месте ... снабжение питанием военнопленных является ненужной гуманностью ...» [32, c. 149, 152]. Это лишь один единственный пример официального приказа нацистского руководства.

Попытки господина Соколова поставить знак равенства между СССР и фашистской Германией нескончаемы, они нашли свое место не только в отношении пленных. В этом плане интересно рассмотреть фотодокументы, которые подобраны Б.В. Соколовым не менее своеобразно. Например, знамена «Гитлерюгенда» сравниваются со снимками советских спортсменов из общества «Трудовые резервы», а это далеко не одно и то же. Немецкие танки T-III, конца 30-х гг., расположены рядом с фото советской СУ-152, запущенной в производство зимой 1943 г. [20, c. 93, 235], под объединяющей надписью: «Военная промышленность Германии наращивает производство. Не отстает и советская промышленность». Конечно, выглядят советские самоходки посолиднее, а если учесть, что фотографии автор старался разместить в хронологическом порядке (по возрастанию дат), то сочетание становится неестественным. Сама последовательность пояснений к фотографиям, которые приводит Соколов, имеет смысл. Под одним из фото стоит подпись – «Части Красной армии на учении», под следующим – «Готовится к войне и армия Германии». Подсознательно оба эти предложения внушают читателю большую ответственность СССР за развязывание войны. Подобные историко-психологические трюки можно наблюдать и в других книгах Б.В. Соколова. Так, в «Тайнах финской войны» приводится снимок, обозначенный как «Советские пикирующие бомбардировщики Пе-2 атакуют финский военный объект». Из текста не следует, что делают они это в ходе Зимней войны 1939-1940 гг., но фото размещено среди тех, которые относятся именно к данному периоду, то есть смысл тот же: самолеты Пе-2, якобы, уже в 1939-1940 гг. состояли на вооружении ВВС РККА. В реальности дело обстояло несколько иначе. ПБ-100 (он же ВИ-100) впервые поднялся в воздух летом 1940 г., чуть позже было принято решение начать серийное производство этих машин под индексом Пе-2 [33, c. 270]. Не слишком ли много «совпадений» и «ошибок»?

Пытаясь объяснить причины возникновения второй мировой войны, Соколов сводит все к идеологической мотивации, отрицая тот факт, что Версальский договор был основным инструментом организации новой войны в Европе [1, c. 10]. Но ему противоречат официальные германские документы, например, «Меморандум от 30 сентября 1934 года», касающийся ускорения мобилизации промышленности. В нем написано: «Первая мировая война принесла нам (немцам – П. У.) тяжкие и непоправимые потери, которые были вызваны нерациональными и бесполезными затратами. В период, последовавший за первой мировой, возник ряд факторов, которые усугубляют необходимость экономической подготовки к войне ... Сейчас мы загнаны в границы нашей страны и можем потерять самые ценные промышленные районы ... на Востоке и Западе» [34, т. I, c. 744-745]. 5 ноября 1937 г. в имперской канцелярии состоялось совещание, на котором кроме Гитлера, присутствовали: Бломберг, Фрич, Редер, Геринг, Нейрат. На нем обсуждалась главная цель немецкой политики: обеспечение и сохранение массы народа, ее преумножение. Гитлер заявил, что вопрос слишком значим, чтобы выносить его на обсуждение всего кабинета министров, так как будущее Германии, по мнению фюрера, определяется решением вопроса о недостатке жизненного пространства. Гитлер, основной докладчик, поставил дилемму – либо преодолевать проблему через достижение автаркии, либо посредством усиленного участия в мировом хозяйстве. Автаркия, по его мнению, была бы возможна «... только при строгом национал-социалистическом государственном руководстве ...» [34, c. 124]. Но если в отношении сырьевой базы самообеспечение было возможно лишь частично, то по вопросу продовольственной безопасности результатов добиться было еще труднее. Ежегодного прироста производства сельскохозяйственной продукции хватало только на то, чтобы прокормить ежегодный прибавок населения в 560000 человек.

Участие в мировом хозяйстве для рейха было ограничено несколькими причинами. Во-первых, те европейские страны, которые раньше сами являлись поставщиками продовольствия, теперь вступили на путь индустриализации, рост городского населения в них тоже поглощал весь прирост сельскохозяйственной продукции. «Мы (заявил Гитлер – П. У.) живем в эпоху экономических индустриальных империй ... в основе стремлений Японии и Италии к территориальному расширению лежат экономические мотивы, также как и у Германии, побудительной причиной служит экономическая нужда» [34, c. 125]. Противодействия фюрер и рейхсканцлер ожидал от «сытых государств» – Великобритании и Франции. Колонии, как полагал Гитлер, проблемы не решат, ибо добровольно их никто не предоставит, а если и предоставят, то только те, которые не нужны самим – «бросовые земли». Даже захватив лучшие колонии, Германия останется в опасности, ведь пути морских транспортных грузов останутся под ударом британского флота. Но и саму Англию парализовать можно этим же оружием – перерезав коммуникации на океанских просторах. Гитлер выбрал оптимальный для Германии вариант: «Сырьевые районы ... искать не за океаном, а путем их прямого присоединения к территории рейха» [34, c. 126]. Далее он пояснил, что вопрос может быть решен только через применение насилия по отношению к Англии, Франции, России и малым сопредельным государствам. Термин «Жизненное пространство для немецкого народа через установление в Европе и мире нового порядка» долгое время звучал как идеологический лозунг, хотя, если Германская империя желала стать великой силой, а ее фюрер остаться у власти, то другого пути не было. Похоже, что в 1938 г. с этим был согласен и маршал Финляндии Карл Густав Маннергейм, заявивший, что «Мировая война началась вооружением Германии» [35, c. 151].

Поступая, как и В.Б. Резун, Соколов подменяет войну народов СССР за свое существование пресловутой борьбой за коммунистические идеалы, за мировое господство. Получается, что своими жизнями наши люди заплатили за амбициозные планы руководства, за бездарное управление войсками, за некачественную технику и т. п. – внушает читателю Б.В. Соколов. Ведь, если не было борьбы за право владеть своей землей, землей, которую враг назвал просто «жизненным пространством для рейха», то не было и Великой Отечественной войны. Ловко и даже талантливо господин Соколов подменяет одно другим.

Политика сталинского руководства, считает наш исследователь, привела к экономической, политической, демографической катастрофам. Впрочем, если бы СССР не получал помощи по ленд-лизу, то, как полагает Соколов, крушение настигло его еще раньше в 1941 или в 1942 гг. Нынешняя Россия, пишет он, сохранила все пороки предшествующих режимов в том, что относится к возможностям ее вооруженных сил, это ярче всего доказал «... провал чеченской авантюры и беспристрастное собственно-научное исследование итогов Великой Отечественной войны» [1, c. 12] (как мы можем видеть, сам автор не всегда пренебрегает термином «Великая Отечественная война»). Следует ли это понимать так, что демократия для России – это не выход? Что ж это за страна такая безнадежная? Ведь нынешняя Российская Федерация явно свободное государство, если печатает «научные» работы, подобные трудам господина Б.В. Соколова. При обычном прочтении видно, что содержание книг максимально публицизировано, даже упрощено, для лучшего, так сказать, понимания проблемы. Аргументы и комментарии Соколова внешне очень убедительны, так как сочетают в себе достоверные данные, сведения сомнительные и явно ошибочные, а то и лживые. Их подбор таков, что, зная общепринятое, читатель принимает на веру и информацию заведомо измышленную.

Стиль изложения у Б.В. Соколова чрезвычайно силен, логика убедительна, а анализ отдельных документов глубок и точен. Образцом может служить доказательство непричастности Г.К. Жукова к доносу на А.И. Егорова [36, c. 105-115]. Писатель провел его блестяще! И это не единственный пример, где частные проблемы анализируются очень хорошо, но для книги «Тайны второй мировой» избран совершенно иной подход. В подтверждение этого рассмотрим систему подсчета погибших в годы войны, используемую Б.В. Соколовым.

В 1990 г. в статье «Цена потерь – цена победы» Соколов определял число убитых солдат 14,7 млн. человек. Другая его статья, опубликованная в «Независимой газете» 22 июня 1993 г., назвала уже 26, 4 млн. погибших солдат и офицеров нашей страны. На чем же основана методика подсчета советских потерь данного автора? Исследователь определяет для себя возможным «... идти путем оценок; причем, чем больше величина потерь, тем большим становятся пределы колебания оценок» [1, c. 221]. Факты он считает возможным толковать в той степени, в которой они совпадают или нет с его собственным суждением «... на основе одних и тех же данных разные авторы могут делать разные выводы» [1, c. 221]. Среди ученых, у которых он ищет поддержки, названы К.Д. Калинов, Д.А. Волкогонов, А.Н. Мерцалов, В.В. Алексеев, В.А. Исупов, Б. Мюллер-Гилльдебранд. Сравнивая потери, приводимые ими, а их разброс для РККА огромен (от 13, 6 млн. у Калинина до 27 млн. у Волкогонова), и сопоставляя с числом умерших в германской армии, Б.В. Соколов берет для соотношения данные Мерцалова – 2,8 млн. немецких солдат, более из отечественных исследователей – ничьи [1, c. 219-241]. Вероятно, определяющим в том, что фигурирует именно эта цифра, является ее совпадение с оценкой Б. Мюллер-Гилльдебранда и самого писателя – 2496660 человек на конец 1944 г. Критикуя сборник «Гриф секретности снят», в котором имеется подробный статистический материал, за то, что в нем нет ссылок на источники, сам Соколов при проведении расчетов отсылает нас к собственной монографии «Цена победы». Работая с данными по ежемесячным потерям Красной Армии он отталкивается только от сведений Д.А. Волкогонова, а также своих систем подсчета. Соколов берет для расчета данных по всему периоду только цифры, относящиеся к 1942 г. За весь год автор считает цифру заниженной, но за ноябрь достоверной, опираясь на то, что в этом месяце, в первой его половине, линия фронта была стабильной, а наступательные бои после 19 числа давали наиболее точные данные по безвозвратным потерям, так как число пленных стало минимальным. Рассчитав количество убитых, умерших от ран и болезней, погибших в результате несчастных случаев как 1 % за ноябрь 1942 г., он получил примерную цифру – 5 тыс. человек, 5 тыс. умножил на общую сумму потерь (в процентах) понесенных в боях и получил 23, 28 млн. погибших солдат и офицеров. Соотношение: 1 месяц к 46 военным месяцам. Такова и вероятность подсчета, а пропорция 46:1 – это вероятно ошибка. При этом и Д.А. Волкогонов, если верить самому Соколову, дает расчеты «без указания методики подсчета» [1, c. 222]. Как видим, сплошные допуски, без сравнений, а они пригодились бы.

Таблица № 4