Соотношение сил на чехословацко-германской границе к 1 октября 1938 г. [4, c. 165-166; 36, t. 2, карта № 4]

	Германия 	Соотношение 	Чехословакия
личный состав (в тыс.)	ок. 2000 (ок. 2036)	1,25 : 1 (1,27 : 1)	ок. 1600
орудия и минометы (в шт.)	ок. 15000 (ок. 15270)	2,6 : 1 (2,8 : 1)	5700
танки, танкетки, бронетранспортеры, бронеавтомобили (в шт.)	ок. 1720 (ок. 1832)	3, 47 : 1 (3,7 : 1)	ок. 495
самолеты (в шт.)	ок. 2470 (ок. 2573)	2,25 : 1 (2,4 : 1)	ок. 1100

 В скобках, включая польскую военную группировку, предназначенную для вторжения в ЧСР.

Некоторые авторы, говоря о военных возможностях двух стран, упоминают пограничные укрепления Чехословакии, сравнивая их с подобными сооружениями в Финляндии и утверждая, что немецкие войска, атакуя ЧСР, столкнулись бы с теми трудностями, с какими имела дело Красная Армия в Финляндии зимой 1939-1940 гг. Подобные выводы кажутся нам не вполне корректными по следующим причинам: 1) Финская линия Маннергейма была мощнее чешской не только в техническом, но и в природно-географическом плане; 2) В период Зимней (советско-финской) войны 1939-1940 гг. Финляндию поддерживали Великобритания (примечателен тот факт, что из общего числа военных поставок в Финляндию на долю Англии приходилось 23% – в 1936 г., 28% – в 1937 г., 43% – в 1938 г., более 50% – в 1939-1940 гг. [40, c. 63]), Франция, страны Скандинавского полуострова, неофициально Германия; причем помогали ей как политическими методами, так и путем прямых военных поставок; осенью 1938 г. ЧСР не могла рассчитывать на помощь великих держав Запада, СССР не имел с ней общих границ и в условиях международной изоляции Чехословакии вряд ли мог оказать ей существенную помощь; 3) природно-климатические условия восточно-европейской осени давали вермахту в период его вторжения в ЧСР несоизмеримо большие возможности нежели их имел СССР при прорыве линии Маннергейма в разгар зимы 1939-1940 гг.; 4) межэтнические противоречия внутри чехословацкого общества скорее всего отрицательно сказались бы на степени сопротивления чехословацкой армии германским вооруженным силам.

Итак, подведем некоторые промежуточные итоги.

Взаимоотношения великих держав Запада и Германии в период 1937-1938 гг. строились на основе той политики, которая в исторической науке получила определение – политики умиротворения. Ее реализация со стороны Франции и прежде всего Великобритании являлась мерой абсолютно продуманной и взвешенной. Попытка И. Бунича показать дипломатию Лондона и Парижа как вынужденную, преследующую цель спасти мир от надвигающейся войны совершенно абсурдна. Оба государства, действуя подобным образом, стремились осуществить свои геостратегические задачи. Германия воспринималась ими как своеобразный инструмент, при помощи которого можно было решать все стоящие перед ними проблемы.

Политика СССР, в данном случае, была весьма осторожной. Советский Союз стремился использовать сложившуюся ситуацию в своих интересах. Тем более, что обострение отношений между великими державами Европы было ему крайне выгодно. Видя, что Англия и Франция открыто сдают Гитлеру Чехословакию, Москва начала вести активную пропагандистскую кампанию, направленную на поддержание и укрепление имиджа борца за коллективную безопасность. При этом, как нам кажется, демонстрируя свое желание помочь ЧСР, советское руководство вряд ли в реальности намеревалось спасать Чехословакию (тем более в одиночку). Позиция Запада по данному вопросу была настолько явной, что, упорствуя, Москва рисковала быть втянута в европейскую войну не имея союзников, а это могло окончиться крахом не только большевиков, но и всего государства. Те же военно-оперативные мероприятия, которые проводились на территории западных военных округов СССР, скорее всего, свидетельствовали о том, что советское правительство еще не до конца было уверено в мирном исходе германо-чехословацкого конфликта и на всякий случай готовилось к началу возможной войны в Европе.

Еще одним следствием Мюнхена был подрыв веры малых стран в союзническую надежность западных держав в защите в момент агрессии. В обстановке непредсказуемости международной ситуации малые государства Восточноевропейского и Балканского регионов стали отказываться от любых коллективных действий, стремились остаться «подальше от конфликтов великих держав», стали придерживаться политики лавирования и «нейтрального» курса между фашистскими государствами и западными демократиями. Так, например, вслед за обнародованием 30 сентября 1938 г. Мюнхенского соглашения правительства Югославии и Румынии поставили друг друга в известность, что Малая Антанта, из-за изменения международного статуса Чехословакии, прекратила существование [41, c. 121].

После подписания Мюнхенского соглашения, как полагает И. Бунич, «... подобно удачно блефующему игроку, сорвавшему банк, не имел на руках ни одного козыря, азартно продолжает игру» [10, т. 1, c. 33]. Вообще всю внешнюю политику Германии Игорь Бунич рассматривает с позиций случайности. Дипломатия СССР, наоборот, в его изображении просчитана до мелочей и подчинена одной цели – развязыванию войны, способной уничтожить буржуазные и империалистические государства. Запад же статичен, от него ни чего не зависит.

С подобной точкой зрения спорить весьма сложно, т. к. она построена не на аналитическом, а на эмоциональном восприятии прочитанного, характерном для читателя, не обладающего определенной базой данных, которая позволила бы ему сопоставлять суждения и выводы, предлагаемые автором с реальными историческими фактами.

Разумеется, международные отношения, как и любые другие сложные процессы, протекающие под влиянием человеческого фактора, не лишены элемента случайности, но объяснить их только с этих позиций, нам думается, историк не должен. Да, Германии в чем-то повезло, Запад не поддержал своих союзников в 1938 – начале 1939 гг. и с первого взгляда это кажется совершенно не постижимым, не поддающимся никакой логике. Но это только на первый взгляд. Взгляд поверхностный и непрофессиональный. Взгляд тех, на кого и была, прежде всего, рассчитана двулогия И. Бунича «Операция «Гроза»» – простых людей, не искушенных в политике, не имеющих возможности произвести объективный анализ в силу отсутствия необходимой литературы, времени, а зачастую и просто желания.

Говоря о ситуации, сложившейся вокруг Польши весной 1939 г., И. Бунич продолжает утверждать о вынужденности Мюнхенского соглашения для стран Запада, которые сильно опасались военных возможностей Германии осенью 1938 г. В то же время Англия была унижена Мюнхеном и, по мнению И. Бунича, прощать этого Гитлеру не собиралась. Далее автором приводятся выдержки из секретного совместного совещания английского кабинета и генштаба с представителями французского генерального штаба от 12 февраля 1939 г. Главным результатом этого совещания была готовность Британии и Франции начать войну с Германией, в случае если та нападет на Польшу [10, т. 1, c. 33]. Основным аргументом в пользу данного решения был комплексный анализ экономических возможностей третьего рейха в предстоящей войне, проведенный английскими специалистами. Он показывал, что стратегического сырья Берлину хватило бы только на несколько месяцев активных боевых действий [10, т. 1, c. 33]. Интересно отметить то, что после Мюнхена, на момент проведения этого совещания, прошло всего 3,5 месяца, а до окончательного захвата Гитлером ЧСР еще около месяца. Неужели 105 дней назад и Лондон, и Париж находились в таком неведении о военном и экономическом потенциале Германии, что панически боялись войны с ней. Даже если допустить это, то почему Англия и Франция не объявили Германии войну в марте 1939 г., когда та оккупировала Чехословакию, а союзники уже прекрасно были осведомлены о ее скромных возможностях, в случае военного столкновения с ними. И это государства, борющиеся за мир и справедливость в Европе? Где же логика?

Внешняя политика Польши на протяжении всего межвоенного периода была политикой балансирования между молотом – СССР и наковальней – Германией (можно наоборот). Так 25 июля 1932 г. был подписан польско-советский договор о ненападении, который вступил в силу 23 декабря того же года после обмена ратификационными грамотами [42, c. 436-439]. Обе стороны фиксировали отказ от применения силы в своих взаимоотношениях, в случае войны одного из участников договора с третьим государством другой обязывался соблюдать нейтралитет [42, c. 436-439].

С мая 1933 г. Польша начала активно прощупывать почву на предмет улучшения польско-германских отношений. В начале 1934 г. польское руководство, в угоду Германии, отказалось от подписания совместной с СССР декларации по Прибалтике [31, c. 158-163]. 26 января 1934 г. был подписан польско-германский договор о ненападении, в форме декларации [27, т. 1, c. 303]. Он предусматривал мирное разрешение споров и неприменение силы между двумя государствами. Тем не менее, данный документ не содержал пункта, в котором Германия, хотя бы формально, признавала западные границы Польши [27, т. 1, c. 303]. Следовательно, он не являлся препятствием для предъявления Польше территориальных претензий со стороны Германии.

Уже 5 мая 1934 г. Варшава подписала протокол о продлении польско-советского договора о ненападении до 31 декабря 1945 г. [31, c. 195-197]. 1 ноября 1934 г. дипломатические представительства Польши и Германии, по обоюдному согласию сторон, были преобразованы в посольства [4, c. 138], что, по мнению наблюдателей, было еще одним шагом на пути к их сближению.

После подписания, в начале 1935 г., советско-французского договора о взаимопомощи Варшава в мае 1935 г. уведомила Париж, чтобы тот не рассчитывал на автоматическую поддержку Польшей его договоренностей с СССР [4, c. 139] (напомним, что на протяжении всего межвоенного периода Польша являлась основным союзником Франции в Восточной Европе). 24 ноября 1935 г. между Польшей и Германией был подписан торговый договор, который предоставлял обоим государствам режим наибольшего благоприятствования [4, c. 139]. В начале 1936 г. военное министерство Франции сделало вывод о том, что военный союз с Польшей несовместим с русским военным союзом [43, c. 214-215]. В течение 1936-1937 гг. польское руководство неоднократно подчеркивало свою лояльность к Германии. Тем не менее, Варшава отказалась вступить в Антикоминтерновский пакт, что стало еще одним подтверждением приверженности польского правительства политике лавирования, целью которой было достижение статуса великой державы. В 1938 г. Польша многократно демонстрировала Германии, что она поддержит ее действия относительно Чехословакии.

Мирный исход Судетского кризиса дал понять Гитлеру, что все необходимые условия для окончательной ревизии центрально и восточноевропейских границ уже созданы. Германская политическая верхушка поставила перед собой новую геополитическую задачу – достичь гегемонии в Европе, закрепив за собой роль великой державы.

24 октября 1938 г. Германия предложила Польше урегулировать территориальные проблемы путем включения Данцига в состав рейха, постройки экстерриториальных шоссейной и железнодорожной дорог через польский коридор [44, c. 63-64]. Взамен Берлин был готов продлить на 25 лет германо-польское соглашение 1934 г., гарантировать германо-польскую границу, способствовать в решении проблемы отсутствия у Польши колоний, а так же учесть интересы Варшавы при разделе Словакии [44, c. 63-64; 24, т. 1, c. 117]. Однако Польша не придавала этому документу антигерманской направленности, даже, несмотря на требования Германии относительно Данцига и связи с Восточной Пруссией [21, т. 1, c. 256-257]. В целом можно сделать вывод о том, что польское руководство не усмотрело в действиях своего западного соседа особой опасности. Уверенное в собственной силе, оно по-прежнему своим главным врагом считал Советский Союз.

Необходимо признать тот факт, что и СССР, и Германия имели совершенно обоснованные претензии к Польскому государству, состоящему, в основном, из обломков Российской и Германской империй. Берлин и Москва, только в силу своей военной слабости признали Польшу независимым государством, поэтому с ростом военной мощи двух держав шансы на продолжение существования Польши в границах 1938 г. становились все более и более призрачными. По нашему мнению, совершенно наивно полагать, что после Мюнхена «... Гитлер в пылу азарта быстро намечает следующую жертву – Польшу ...» [10, т. 1, c. 33]. Нет, «пыл азарта» здесь не причем! Все намного сложнее, нежели пытается показать читателю И. Бунич.

Если рассматривать реакцию Запада на немецкие требования к полякам, то она была весьма сдержана вплоть до конца марта 1939 г. Некоторые историки утверждают обратное, к их числу мы можем отнести и Игоря Бунича. Анализируя эту проблему, автор «Грозы» выстраивает достаточно простую логическую схему:

«Гитлер в пылу азарта намечает следующую жертву – Польшу» (конец 1938 г.) – предъявление Германией территориальных претензий Польше – предоставление Англией и Францией гарантий Польше – предложение Сталина ввести в Польшу ограниченный контингент частей Красной Армии (с целью защиты от немецких посягательств); отказ польского правительства – проведение английским кабинетом министров и генштабом совместно с французским генеральным штабом секретного совещания по вопросам выявления немецких военно-экономических возможностей (12 февраля 1939 г.) – XVIII Съезд ВКП (б) (Сталин высказывает недовольство тем, что Англия и Франция не дали Германии развязать новую мировую войну) – желание Великобритании принять общую с СССР декларацию о сопротивлении Германии; отказ Москвы – направление английским и французским правительствами советскому руководству проекта договора о взаимопомощи в случае войны с Германией; отказ Москвы – отстранение Литвинова от должности наркома иностранных дел СССР; назначение на нее Молотова, сторонника сближения с Германией – Англия и Франция приходят к выводу, что Советский Союз стремится к разжиганию новой европейской и мировой войны [10, т. 1, c. 33-34].

Каждый элемент данной схемы отвечает главной мысли И. Бунича – виновности СССР в начале второй мировой войны, как основного противника создания режима коллективной европейской безопасности. Согласимся, любая теория (или вывод) должна иметь точное фактологическое подтверждение. Если его нет, либо оно не отвечает действительному положению дел (попросту говоря лживо), всякое умопостроение рушится как карточный домик. Подобное противоречие мы можем наблюдать на примере приведенной нами логической цепочки Игоря Бунича, ни одна из составляющих которой не является исторической правдой. Точнее сказать, все они искажены до такой степени, что в итоге превращаются в чистейшей воды вымысел, преследующий совершенно определенную цель – доказательство крайней внешнеполитической агрессивности Советского Союза в сравнении с Западными демократиями.

Обратимся к первому эпизоду схемы, которому мы уже уделили некоторое внимание ранее. По мнению И. Бунича, успешное завершение Мюнхенской авантюры, а также дальнейшая пассивность Англии и Франции в отношении Германии, породила у Гитлера надежду, что теперь захватить можно не только Австрию и Чехословакию, но и Польшу. Позволим себе не согласиться с И. Буничем. Планы Германии по захвату Данцига и Польши в целом, существовали задолго до 29 сентября 1938 г. Сама внешнеполитическая концепция нацизма предусматривала подобные действия. Ее основной идеей была не борьба за возвращение утраченных колоний, а постепенное занятие территорий, граничащих с третьим рейхом. «Вместо здоровой политики приобретения новых земель в Европе правительство (германское правительство до 1924 г. – В.З.) остановилось на политике завоевания колоний и усиления своей международной торговли ... Единственно правильным путем ... был ... путь континентального укрепления Германии через приобретение новых земель в Европе», - писал А. Гитлер в «Майн Кампф» [46, c. 517]. Австрия, Чехословакия, Польша, Дания, Норвегия, Бельгия, Голландия, Франция, Балканские государства, СССР и др. – все это звенья одной цепи в немецком «достижении жизненного пространства для собственной нации». Нацистская верхушка намеревалась начать осуществление своих планов создания в центре Европы ударного кулака в лице фашистского рейха с населением 90-100 млн. человек так называемого арийского происхождения [28, c. 14]. «К этому ядру, – утверждал Гитлер в 1932 г., – относится Австрия. Это само собой ясно. Но к нему принадлежит также Богемия и Моравия, равно как и западные районы Польши ... Частью этого ядра ... являются также Прибалтийские государства» [28, c. 14].

Относительно будущих действий рейха на Востоке (для Германии 1933-1941 гг. это Австрия, ЧСР, Польша, Балканы, Венгрия, Румыния, Болгария, Прибалтика, Советский Союз) Гитлер, совершенно не двусмысленно, высказался еще 3 февраля 1933 г. во время секретной встречи с командующими всех родов войск вооруженных сил Германии. Фюрер заявил, что будет осуществлять захваты чужих территорий, в частности на Востоке, и проводить на них политику «безжалостной германизации» [47, c. 42-43; 48, c. 55]. На протяжении всех 30-х гг. нацистские лидеры неоднократно подтверждали свою приверженность этим планам. В начале февраля 1938 г. Гитлер вызвал к себе нового имперского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа и «... кратко обрисовал ... общее политическое положение. Он сказал, что ... теперь ... (немецким – В.З.) стремлением должно стать выяснение отношений с нашими соседями. Он назвал ... четыре проблемы: Австрия и Судетская область, Мемель (Клайпеда на территории Литвы – В.З.) и Данциг с коридором (имеется ввиду Польский коридор – В.З.)» [48, c. 132-133].

Таким образом, мы можем убедиться в том, что территориальные претензии Гитлера к Польше были далеко не спонтанным шагом, наоборот, это было тщательно продуманным и спланированным мероприятием, вытекавшим из глубинной сущности нацизма.

Если говорить о территориальных притязаниях Германии к Польше, то впервые, официально, они были озвучены 24 октября 1938 г. министром иностранных дел И. фон Риббентропом. Мы уже обращались к обстоятельствам, связанным с этим фактом, поэтому сразу перейдем к другим пунктам логической цепочки Игоря Бунича.

Все дальнейшие события, происходившие вокруг Польши, наш автор преподносит как постоянную и жестокую борьбу Запада за независимость Варшавы, при прямом попустительстве Советского Союза. Причем текст, повествующий об этом, построен таким образом, чтобы у читателя, в ходе его прочтения, обязательно сформировалось нужное И. Буничу историческое мнение – на все мирные инициативы Англии и Франции СССР, ввиду своих агрессивных, захватнических планов, отвечал отказом или бездействием. Именно это и позволило Гитлеру так успешно и быстро провести дипломатическую подготовку Польской компании сентября 1939 г. Попытаемся разобраться, так ли это было в действительности.

Одним из основных методов фальсификации исторических фактов, который использует И. Бунич, является их смещение во времени. Так, например, рассказывая о предъявлении Германией территориальных претензий Польше (24. 10. 1938 г.), автор заявляет, что Англия не собирается прощать ему (Гитлеру – В.З.) Мюнхена и совместно с Францией заявила о гарантиях Польше» [10, т. 1, c. 33]. Получается, что свои гарантии Англия и Франция предоставили Польше сразу после 24 октября 1938 г. Только потом, если следовать повествовательной логике И. Бунича, 12 февраля 1939 г. состоялось секретное совещание английского кабинета и генштаба с французским генеральным штабом, 10 марта 1939 г. Сталин выступил с отчетным докладом на XVIII Съезде ВКП (б), 15 марта 1939 г. Гитлер захватил Чехословакию и т. д. В общем каждая из составляющих логической цепочки И. Бунича смещена во времени, что, несомненно, исказило передачу действительной исторической обстановки того периода. Но мы не будем рассматривать элементы данной схемы в том виде, в котором они приводятся И. Буничем, т. к. не хотим окончательно запутывать читателя. Проанализируем реально развивающуюся ситуацию вокруг Польши конца 1938 – первых месяцев 1939 г.

Итак, после предъявления Берлином территориальных требований Варшаве политика Западных держав относительно Германии не претерпела каких-то значительных изменений и продолжала вестись в русле мюнхенской. Более того, 6 декабря 1938 г. министры иностранных дел Франции и Германии подписали в Париже франко-германскую декларацию, одним из пунктов которой было признание Францией и Германией границы между ними «... окончательной ... как она существует в настоящее время» [21, т. 1, c. 257-258]. По мнению некоторых отечественных историков, эта декларация (как и соглашение Чемберлена-Гитлера от 30 сентября 1938 г. [21, T. I, c. 241]) была своего рода пактом о ненападении между Парижем и Берлином [50, c. 205]. В итоге к концу 1938 г. окончательно сформировалась позиция британского и французского правительств по вопросам своей восточноевропейской политики. Конечным результатом британской внешней политики оставалось подписание соглашения с Германией, Италией и Францией, которое должно было закрепить лидирующее положение Англии в Европе [20, c. 48; 3, c. 58].

Существенные изменения в британской, следовательно, и французской политике, произошли далеко не сразу после 24 октября 1938 г., как пытается нам доказать И. Бунич, а только лишь в марте 1939 г. [20, c. 49]. Как полагает М. Мельтюхов, Лондон и Париж ранее в принципе не исключали признания Восточной Европы зоной германских интересов при условии устранения для себя германской военной угрозы и прекращения односторонних экспансионистских действий Берлина [3, c. 58; 4, c. 178]. Совершенно нелогичным, в данном случае, звучит утверждение историка о том, что мартовские изменения во внешнеполитическом курсе Великобритании в отношении Германии были вызваны «... угрозой германского нападения на Румынию» [4, c. 180]. Напрашивается вопрос, а что, Лондон не опасался за свои позиции в Бухаресте (тяготевшего в последние годы к Берлину), когда позволял Гитлеру захватывать Австрию, Судеты, наконец, 15 марта 1939 г. всю Чехословакию, т. е. приближать рейх к границам Румынии. Разве овладение Германией этими центрально и восточноевропейскими территориями не угрожало английским интересам в Румынии, или британские политики осознали всю опасность только в середине марта 1939 г.? Как тогда понять все их дальнейшие действия по «спасению» Польши и «заключению» антигитлеровских договоренностей с СССР? Нет, скорее всего, Румыния здесь ни причем. И М. Мельтюхов сам дает правильный ответ – давление общественного мнения заставило британские правящие круги ужесточить свою германскую политику весной 1939 г. [4, c. 180]. Только вот ужесточение это, как мы думаем, носило мнимый характер. Суть мюнхенских дипломатических традиций коренным образом не изменилась!

18 марта 1939 г. Англия и Франция, впрочем, также как и Советский союз, выразили протест по поводу действий Германии в отношении Чехословацкой республики [50, c. 222]. Из Берлина «для доклада» были отозваны британский и французский послы [50, c. 222]. Еще раз отметим, что все это происходит уже, после того, как Западные демократии 12 февраля 1939 г. убедились в полной экономической и военной несостоятельности Германии по сравнению с ними. Тем не менее, самым «весомым» шагом в деле защиты ЧСР были переговоры Чемберлена и Деладье, проходившие в конце десятых – начале двадцатых чисел марта 1939 г. в Лондоне, посвященные анализу сложившейся ситуации вокруг Чехословакии [50, c. 222].

В этих условиях с 10 по 21 марта в Москве состоялся XVIII Съезд ВКП(б). В политическом отчете ЦК ВКП (б) съезду, с которым выступил И.В. Сталин, очень глубокому и всестороннему анализу были подвергнуты международные отношения последних 10-ти лет [51, c. 11-15]. Рассказывая читателю о выступлении Сталина 10 марта на съезде, И. Бунич обвиняет его в том, что он «... не может сдержать своего недовольства и разочарования по поводу того, что война в Европе, которую он ждет уже почти 19 лет так и не началась» [10, т. 1, c. 34]. Позволим себе не согласиться с уважаемым «знатоком истории» Игорем Буничем. Во-первых, идея об уже начавшейся мировой империалистической войне красной линией проходит через весь доклад Сталина; во-вторых, генсек отмечал, что «Характерная черта новой империалистической войны состоит в том, что она еще не стала всеобщей, мировой» [51, c. 12]. Иными словами Сталин говорит о двух фазах мировой войны: 1) захват странами-агрессорами (Германия, Япония, Италия) территорий в Европе, Африке и Азии при проведении уступок по отношению к ним со стороны Англии, Франции и США; 2) война между этими государствами с последующим втягиванием в нее СССР [51, c. 12-14]. Далее И. Бунич пишет: «Он (Сталин – В.З.) обрушивается на Англию и Францию, называя их за то, что они не дали вспыхнуть европейскому конфликту, «провокаторами войны» ... Он обвиняет Англию и Францию в том, о чем страстно мечтает сам, – в желании дать Германии возможность ... впутаться в войну с Советским союзом ...» [10, т. 1, c. 35]. Прежде всего обратим внимание на противоречивость высказываний И. Бунича – исходя из его прежней и последующей логики Сталин не мог желать войны с Германией раньше, чем та увязнет в вооруженном противоборстве с Западом, не истощит в нем себя и своих противников, только тогда СССР мог бы продиктовать собственные условия слабеющим участникам войны. Что касается обвинений Сталина в адрес Англии и Франции в том, что они явились «провокаторами войны», то, в свете более чем полувекового исследования историками различных стран так называемой «политики умиротворения», проводимой западноевропейскими великими державами, упрекать Иосифа Виссарионовича в несправедливости подобных утверждений, по меньшей мере, странно. Разумеется, Советский Союз тоже имел некоторую степень вины за развязывание агрессорами новой мировой войны, но вряд ли руководитель государства должен был распространяться об этом перед столь широкой аудиторией.

Таким образом, отчетный доклад Сталина на XVIII съезде ВКП (б) только констатировал факт того, что благодаря политике умиротворения Германия, Италия и Япония смогли захватить огромные территории в трех частях Света, тем самым, положив начало возникновению новой (второй) империалистической войны. Говоря о ее причинах, Вождь главной называет ущемление государствами-агрессорами интересов неагрессивных стран и, прежде всего Англии, Франции и США [51, c. 12]. СССР в данном ряду не упоминается, но, несомненно, подразумевается. Основную задачу внешней политики Советского Союза в начальный период «новой империалистической войны» Сталин формулирует следующим образом: «Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками» [51, c. 15]. Более никаких заявлений, определяющих цели и задачи СССР, в начавшейся мировой войне, из уст Сталина в этом выступлении, как впрочем, и во время всей работы съезда, не прозвучало!

Примечателен следующий факт. Известный западноевропейский советолог Джузеппе Боффа, рассказывая об истории Советского Союза, в своей четвертой книге выделил в отдельную главу проблематику международных отношений второй половины 30-х гг., назвав ее – «Между Мюнхеном и войной» [52, т. 1, c. 540]. Первый раздел этой главы был обозначен как «Англофранцузское соглашение с Гитлером», второй – «Ответ Москвы на XVIII съезде» [52, т. 1, c. 540, 543]. Мы не станем комментировать суть высказываний Дж. Боффа, т. к., по нашему мнению, о ней достаточно красноречиво говорят заголовки параграфов VII главы, посвященной поднимаемой нами тематике.

Вообще Игорь Бунич всячески пытается навязать своему читателю мысль о том, что СССР являлся истинным виновником захвата Гитлером всей Чехословакии. Именно бездействие Сталина, как полагает И. Бунич, позволило Германии осуществить оккупацию ЧСР: «Пока Сталин с несвойственной для него страстностью произносил речи, выслушивая бурные овации сидящих в зале манекенов, в самый разгар съезда, 15 марта, Гитлер захватил всю Чехословакию, хотя по Мюнхенскому соглашению ему полагалась только Судетская область» [10, т. 1, c. 35].

Далее исследователь отмечает следующее событие: «21 марта ... правительство Англии предложило Сталину принять декларацию СССР, Англии, Франции и Польши о совместном сопротивлении гитлеровской экспансии в Европе. Ответа не последовало» [10, т. 1, c. 36]. Обратим внимание на две явные и одну скрытую неточности, имеющиеся в приведенном выше отрывке. Но начнем с последней.

18 марта 1939 г. в беседе с послом Великобритании в СССР У. Сидсем нарком иностранных дел М.М. Литвинов предложил: «... немедленно созвать совещание из представителей СССР, Англии, Франции, Польши и Румынии» (19 марта было уточнено о необходимости участия в этой конференции и Турции) [44, c. 246-247]. Целью данной конференции, как полагала Москва, должно было стать создание «мирного фронта» против германской экспансии в Восточной Европе. Подобная активность советского МИД объяснялась тем, что утром 18 марта У. Сидс запросил Москву о ее действиях в случае нападения на Румынию [44, c. 246]. Кстати, предлагая провести международную конференцию, М.М. Литвинов заметил послу, что «... лучше всего было бы собраться в Румынии, что сразу укрепило бы ее положение» [44, c. 246]. В ответ У. Сидс сообщил, «... что только что получил копию телеграммы, присланной в Лондон английским посланником в Бухаресте, который просит приостановить акцию (т. е. прекратить контакты с Москвой относительно ее позиции в случае нападения Германии на Румынию – В.З.)» [44, c. 246].

Как свидетельствует полномочный представитель СССР в Великобритании И.М. Майский, лорд Э. Галифакс отрицательно воспринял идею созыва конференции с участием стран, указанных советским правительством [53, c. 48]. «... такой акт был бы преждевременным, ибо опасно созывать конференцию без уверенности в ее успехе» [44, c. 247]. Взамен Э. Галифакс предложил Москве, Парижу и Варшаве совместно с Лондоном опубликовать общую декларацию, суть которой сводилась бы к фиксации заинтересованности всеми сторонами сохранения целостности и независимости государств на востоке и юго-востоке Европы [44, c. 247].

Обратим внимание на то, что описываемый разговор происходил 19 марта, 21 марта в Москву был направлен официальный проект декларации Великобритании, СССР, Франции и Польши [44, c. 265]. Почему в него не была включена Румыния, государство, из-за которого и стали возможны все эти консультации, остается загадкой. После опубликования совместной декларации британское руководство предполагало присоединение к ней Турции, Румынии, Греции, Болгарии и Югославии, только потом, по мнению Лондона, была «... возможна конференция всех названных держав совместно с перечисленной первоначально четверкой» [44, c. 247]. Что мешало Англии сразу принять участие в конференции, не затягивая ее начало подписанием совершенно аморфной и неконкретной декларации. Тем более Лондон прекрасно понимал – Варшава не поставит свою подпись под этим документом, если СССР также будет участвовать в его оформлении.

Рискнем предположить – Британия к 21 марта 1939 г. не была заинтересована ни в проведении международной конференции, направленной на предотвращение агрессии Германии и Италии в Европе, ни в подписании декларации, гарантирующей целостность и независимость Восточно-Европейских малых и средних стран. В принципе, советское правительство правильно определило реальную ситуацию – его инициатива о проведении немедленной конференции по согласованию общей стратегии поведения ее участников в отношении нацистской Германии, отклонена, взамен предложен проект декларации никого ни к чему не обязывающий, вдобавок не согласованный со сторонами заранее. В разговоре с послом У. Сидсом 21 марта М.М. Литвинов справедливо указал на все эти обстоятельства [44, c. 263-265]. Тем не менее, 22 марта нарком иностранных дел заявил У. Сидсу следующее: «Солидаризируемся с позицией британского правительства и принимаем формулировку его проекта декларации. Представители Советского правительства незамедлительно подпишут декларацию, как только и Франция и Польша примут британское предложение и пообещают свои подписи» [24, т. 1, c. 314]. Дополнительно М.М. Литвиновым было высказано пожелание, чтобы к декларации четырех держав присоединились не только Балканские страны, о которых говорил Э. Галифакс, но также Финляндия, Литва, Латвия, Эстония, государства Скандинавского полуострова [24, т. 1, c. 314]. Вот так и «не последовало ответа»! Как известно Польша отказалась подписать декларацию, если ту подпишет и Советский Союз [24, т. 1, c. 328; 21, т. 2, c. 58, 60]. На этом консультации по подписанию декларации «Четырех» фактически были прекращены.

В очередной раз господин И. Бунич выдает за правду откровенную ложь. Ведь в действительности именно СССР, а не Великобритания, первым проявил инициативу, направленную на объединение усилий европейских держав в борьбе с фашистской агрессией. Только в ответ на нее Лондон выдвинул контрпредложение по совместному подписанию декларации, предполагавшей совещательный момент в отношениях между государствами, предпринимавшими действия по сопротивлению экспансионистским устремлениям любой страны Старого Света [21, т. 2, c. 55]. Обратим ваше внимание, конкретно о Германии, как утверждает И. Бунич, речь в проекте декларации не велась. Советский Союз выразил согласие подписать данный документ, хотя и отмечал его малоэффективность. В этом случае совершенно необоснованным является вывод польского историка Славомира Дембески о том, что желание СССР распространить декларацию на балканские, балтийские и скандинавские страны лишило бы смысла весь британский проект [54, c. 77]. Во-первых, подключить к подписанию декларации государства Балканского полуострова предполагала сама Великобритания, и советское руководство было об этом прекрасно осведомлено. Во-вторых, разве впоследствии Германией не был отторгнут от Литвы Мемель, захвачена Дания, Норвегия и т. д. Неужели против фашизма и нацизма в Европе должны были бороться только четыре державы? Единственно, в чем можно упрекнуть Москву, так это в том, что, предполагая антисоветскую позицию Польши, основным условием собственного участия в оформлении декларации СССР поставил требование непременного подписания документа Варшавой. Как известно, польское правительство отказалось это сделать. В итоге о декларации все забыли.

21 марта 1939 г. Германия одновременно потребовала от Литвы передать ей Клайпедскую (Мемельскую) область, а от Польши решить вопрос о передаче Данцига и «Польском коридоре» в обмен на присоединение к Антикоминтерновскому пакту [4, c. 181]. 23 марта в Клайпеду (Мемель) вступили германские войска. Правительства Англии и Франции не воспрепятствовали этому новому акту германской агрессии. Хотя в 1924 г. представители Франции, Англии, Италии и Японии подписали в Париже конвенцию (так называемую Клайпедскую конвенцию), согласно которой Клайпедский край признавался составной частью Литвы [32, т. 1, c. 497].

В Польше в это время была проведена частичная мобилизация, которая затронула 9, 20, 26, 30-ю пехотные дивизии и Новогрудскую кавалерийскую бригаду [4, c. 181]. Эти действия можно было расценить как ответ на германские требования.

25 марта Гитлер заявил главкому сухопутных войск В. фон Браухичу, что, хотя он не собирается в ближайшее время «решать польский вопрос» силой, его следует разработать [4, c. 181-182]. 28 марта Варшава объявила, что изменение статус-кво в Данциге будет рассматриваться как нападение на Польшу [4, c. 182].

30 марта 1939 г. британский посол Кеннард обратился к министру иностранных дел Польши Беку с предложением заключить тройственный союз (Франция, Англия, Польша) [5, c. 96]. В инструкции правительства Его Величества, полученной Кеннардом накануне, говорилось: «Становится очевидно, что наши попытки укрепить положение будут сорваны, если в самом начале мы открыто привлечем Россию ... Участие России не только создаст опасность для наших конструктивных начинаний, но и будет способствовать сплочению членов Антикоминтерновского пакта, а также вызовет беспокойство правительств ряда дружественных стран» [32, т. 1, c. 500; 5, c. 96]. Интересно, еще 27 марта в ходе начавшихся военных переговоров Англия и Франция договорились, что в случае войны первая пошлет во Францию, первоначально, 2 дивизии, через 11 месяцев – еще 2 дивизии, а через 1,5 года – 2 танковые дивизии [55, c. 42-46]. Иными словами, обе державы изначально предполагали, что будущая война будет затяжной. Исходя из результатов этого совещания, весьма насмешливо выглядят гарантии Польше, предоставленные ей Великобританией 31 марта 1939 г. [21, т. 2, c. 62].

Кстати, И. Бунич и здесь не обошелся без обмана читателя. Так, он пишет: «31 марта Англия и Франция объявили о гарантиях Польшу» [10, т. 1, c. 36]. На самом деле, 31 марта Великобритания дала гарантии Польше в одностороннем порядке. Только 13 апреля французское правительство официально огласило декларацию, предоставляющую гарантии независимости Греции, Румынии и Польше [21, т. 2, c. 69-70]. Но вернемся к британским обязательствам Варшаве.

«Необходимо подчеркнуть, что эти гарантии были почти целиком политическими по характеру и непосредственному назначению» [20, c. 50]. Так считает английский профессор Д. Рейнольдс. Он же отмечает тот факт, что после их обнародования не последовало англо-польских штабных переговоров, не было сделано никаких стратегических оценок их значения [20, c. 50].

Мнение британского специалиста поддерживает уже упомянутый нами краковский историк С. Демберски. В своей статье «Советский Союз и вопросы польской политики равновесия в предверии пакта Риббентропа-Молотова: 1938-1939 годы» он пишет, что собственные гарантии Польше в Лондоне трактовали лишь как «демонстрацию», англичане не собирались предпринимать никаких военных шагов для реализации данных Варшаве обязательств [54, c. 78].

Неоднозначной была оценка гарантий и со стороны британских политических кругов. Б. Лиддел-Гарт, крупнейший военный теоретик, полагал, что «Неслыханные условия гарантий поставили Англию в такое положение, что ее судьба оказалась в руках польских правителей, которые имели весьма сомнительные и непостоянные суждения. Более того, выполнить свои гарантии Англия могла только с помощью России, но пока не было сделано даже предварительных шагов к тому, чтобы выяснить, может ли Россия предоставить, а Польша принять подобную помощь» [56, c. 31]. Дафф Купер записал в своем дневнике: «Никогда в нашей истории мы не отдавали в руки одной из малых стран решение о вступлении Британии в войну» [57, c. 288]. Ллойд Джордж был определенно против гарантий Польше. При обсуждении этого вопроса в парламенте он заявил, что брать на себя такие чреватые последствиями обязательства, не заручившись поддержкой России, – это безрассудство, подобное самоубийству [56, c. 31]. У. Черчилль считал, что «В 1938 году воевать вместе с чехами против немцев имело смысл. Теперь же, после шести лет «примирения», правительство просило молодых людей «отдать свои жизни за ... целостность Польши ... В худший возможный момент и в наименее благоприятных обстоятельствах было принято решение, означавшее гибель десятков миллионов людей» [57, c. 288].

Какими соображениями руководствовалось английское правительство, давая подобные обещания, можно видеть из выступления премьер-министра Чемберлена на заседании кабинета при рассмотрении обстоятельств взятия на себя аналогичных обязательств в отношении Дании: Наша генеральная политика направлена не на защиту отдельных государств, которым могла бы угрожать Германия, а на предотвращение ее господства на континенте, в результате которого рейх стал бы столь мощным, что мог бы угрожать нашей безопасности. Господство Германии над Польшей ... повысило бы ее военную мощь, и именно это явилось причиной, по которой мы дали гарантии ...» [50, c. 225]. Как нам кажется, это заявление лишний раз опровергает распространенное мнение в среде профессиональных историков и публицистов о том, что именно после предоставления гарантий Варшаве британское руководство кардинально сменило свой внешнеполитический курс, отказавшись от политики умиротворения. Да, позиция Лондона в отношении Германии несколько ужесточилась, но ее направленность на достижение компромисса с Берлином за счет территориальных уступок в Восточной и Южной Европе не претерпела серьезных изменений.

Вообще выступление Чемберлена в палате Общин 31 марта носило весьма общий и необязательный характер. Премьер-министр гарантировал независимость польского государства, о его же территориальной целостности не было произнесено ни слова. Более того, обязательным условием предоставления помощи Великобританией было начало вооруженного сопротивления Польши [21, т. 2, c. 62]. Это обстоятельство дает нам основание предположить, что британское правительство предусматривало возможность решения польского вопроса в духе Мюнхена. Следовательно, в гарантийных обязательствах изначально закладывался путь к отступлению.

В ходе переговоров между министром иностранных дел Польши Ю. Беком и премьер-министром Великобритании Н. Чемберленом, в Лондоне 4-6 апреля 1939 г. «было согласовано, что две страны готовы вступить в соглашение постоянного и взаимного характера с целью заменить… временную и одностороннюю гарантию, данную польскому правительству правительством Его величества» [24, т. 1, с. 361]. Далее было подчеркнуто, что «…постоянное соглашение не будет направлено против какой-либо другой страны, а будет… гарантировать Великобритании и Польше взаимную помощь в случае любой угрозы… независимости одной из сторон» [24, т. 1, с. 361].

Обратим внимание на то, что и теперь речь о территориальной целостности Польши не велась. Более того, как отметил советский посол в Лондоне И. М. Майский, в этот же день, т. е. 6 апреля, лорд Галифакс заявил ему, что никакого, хотя бы временного, договора между Польшей и Англией подписано не было [24, т. 1, с. 361]. Кстати, Бунич утверждает совершенно обратное [10, т. 1, с. 36]. Единственным документом, фиксирующим данные переговоры, было коммюнике, оглашенное премьером в палате Общин и опубликованное в прессе [24, т. 1, с. 361-362]. Галификс указал на то, что в дальнейшем предполагается заключить двухсторонний пакт взаимопомощи, однако он не смог, хотя бы приблизительно, назвать срок его подписания [24, т. 1, с. 362].

Отметим, что в период Лондонских переговоров Ю. Бек показал полное непонимание международной ситуации. Так, на вопрос Чемберлена, куда, по его мнению, будут нанесены следующие удары Гитлера, Бек ответил, что, видимо, речь пойдет о колониях [57, с. 289]. Затем польский министр иностранных дел заявил – «Недавно Риббентроп заверил меня», что Германия не претендует на Данциг [29, с. 289].

Чем же ответила Германия на односторонние британские гарантии независимости Польше, а также, последующие за ними англо-польские переговоры?

1 апреля 1939 г. Берлин пригрозил расторгнуть англо-германское морское соглашение 1935 г. [4, с. 182]. Заметим – не денонсировал, как пишет автор «Грозы» [10, т. 1, с. 36], а только указал на возможность его расторжения. Только 28 апреля Германия, в одностороннем порядке, вышла из англо-германского морского соглашения, правда, было заявлено, что Берлин готов к переговорам о новом договоре [58, с. 379; 24, т. 2, с. 392].

3 апреля был установлен срок готовности германских вооруженных сил к нападению на Польшу – начиная с 1 сентября 1939 г. [44, с. 301]. 5 апреля из Варшавы в «отпуск» был отозван германский посол, все переговоры были свернуты, но, по мнению немецкого руководства, у Польши следовало поддерживать впечатление, что все еще можно «исправить» [4, с. 183]. 11 апреля Гитлер подписал «Директиву о единой подготовке вермахта к войне в 1939-1940 гг.», специальный раздел, которой предусматривал широкомасштабную подготовку войны против Польши – операцию «Вайс» [44, с. 326-329; 50, с. 226].

Как видим, немецкий внешнеполитический курс не претерпел существенных изменений после предоставления Британией гарантий независимости Польши.

Каккова же в этой ситуации была позиция Советского Союза?

1 апреля 1939 г., отвечая на вопрос английского посла У. Сидса о реакции советского правительства на «заявление Чемберлена (имеется в виду выступление премьер-министра 31. 03. 1939 г. в палате Общин – В. З.)», Литвинов ответил «что нам не совсем понятен смысл этого заявления Чемберлена… Во всяком случае, мы на все официальные предложения Англии дали свои ответы; затея Англии провалилась (предложение о заключении декларации «Четырех» – В. З.), и мы считаем себя свободными от всяких обязательств» [24, т. 1, с. 354-355]. После этого Сидс спросил:

«« – Значит ли это, что вы впредь не намерены помогать жертве агрессии?»

« – … может быть, помогать будем в тех или иных случаях, но… мы считаем себя ничем не связанными и будем поступать сообразно своим интересам»» [24, т. 1, с. 355].

Очень интересную оценку встречи Литвинова с Сидсем дал временный поверенный в делах Франции в СССР Ж. Пайяар. В своей телеграмме министру иностранных Франции Ж. Бонне он пишет: «Народный комиссар проявил некоторую досаду в связи с тем, что западные державы… не придали должного значения последним советским инициативам по эффективной организации коллективного сопротивления агрессии…Литвинов… поставил под сомнение реальную готовность западных держав договориться о выработке программы совместных действий с Советами. Во время беседы (Литвинов – В. З.)… вскользь высказал мысль о том, что в конечном счете политика изоляции может быть самой выгодной для СССР. Этой шуткой Литвинов, несомненно, стремился стимулировать усердие своего собеседника, но шутки Литвинова почти всегда указывают на альтернативные направления в ходе мыслей руководителей» [24, т. 1, с. 355].

Столь обширная цитата нам необходима для того, чтобы показать возможность достаточного кардинального изменения внешней политики СССР, причем изменения эти были вызваны, по мнению одного из западных дипломатов, той позицией, которую занимали Лондон и Париж по отношению к Москве.

4 апреля нарком иностранных дел СССР М. М. Литвинов подчеркнул, что «задержать и приостановить агрессию в Европе без нас не возможно, и чем позднее к нам обратятся за нашей помощью, тем дороже нам заплатят» [59, с. 252-253].

Тем неменее, 10 апреля Литвинов направил полпреду СССР во Франции Я. С. Сурицу телеграмму, в которой отметил, что «хотя Польша и Румыния к Советскому правительству за помощью не обращались и СССР свободен от каких бы то ни было обязательств в отношении помощи этим… государствам, Советское правительство и впредь готово… изучать любые конкретные предложения» [44, с. 318]. В этот же день из Парижа последовал ответ: «Бонне сегодня наряду со своим основным предложением (вступить в немедленные переговоры на предмет выяснения мер, которые должны быть приняты в случае атаки Германии на Румынию и Польшу) ставил также вопрос в плоскости двухсторонних пактов взаимопомощи между нами, Польшей и Румынией. Он также заявил о готовности французского правительства немедленно подписать декларацию трех с нами и Англией (без Польши)» [24, т. 1, с. 367].

11 апреля в своем письме Сурицу Литвинов указал на то, что подписание декларации трех без Польши лишено всякого смысла, т. к. Бонне прекрасно знает – Англия не пойдет на это, для СССР подобная декларация тоже неприемлема [24, т. 1, с. 371]. При этом нарком подметил, что «мы свои интересы всегда сами будем сознавать и будем делать то, что они нам диктуют. Зачем же нам заранее обязываться, не извлекая из этих обязательств решительно никакой выгоды для себя?» [24, т. 1, с. 371].

Таким образом, в начале апреля 1939 г. Москва, пожалуй, впервые, в довольно резкой форме, начала показывать Западу свое недовольство его политикой в отношении Польши и СССР. В это период советское руководство стало демонстрировать Лондону и Парижу возможность альтернативы в своем внешнеполитическом курсе. Кремль осознал тот факт, что ни Англия, ни Франция не желают его участия в разрешении тех международных проблем, которые возникли в последние несколько лет на территории Центральной и Восточной Европы. Именно поэтому правительство Советского Союза выбрало совмещение политики продолжения достижения договоренностей с Западом по обеспечению коллективной безопасности в Европе, с прощупыванием почвы на предмет улучшения отношений с нацистской Германией. Так Москва стремилась обезопасить себя на международной арене от возможности полной или частичной изоляции. Но вернемся к анализу ситуации вокруг Польши весной 1939 г.

13 апреля премьер-министром Великобритании Н. Чемберленом в палате Общин была оглашена декларация британского правительства о предоставлении гарантий независимости Греции и Румынии [44, с. 329-330]. Эти гарантии, также как и аналогичные английские обязательства перед Польше, содержали непременное условие их осуществления – оказание вооруженного сопротивления армий Греции и Румынии агрессору [44, с. 329-330].

В этот же день премьер-министр Французской Республики Э. Деладье во французском парламенте заявил о предоставлении своей страной гарантий независимости Греции, Румынии и Польше [44, с. 330]. Данный документ, по своему духу и содержанию, практически полностью повторял английские гарантии вышеуказанным странам. Следовательно, он также был почти целиком политическим по характеру и непосредственному назначению.

Вечером, 13 апреля, из Москвы в Лондон была отправлена телеграмма, в которой нарком иностранных дел М. М. Литвинов поручал полпреду СССР в Британии И. М. Майскому заявить Галифаксу, что Советский Союз не относится к судьбе Румынии безучастно и хотел бы знать, как Англия мыслит формы помощи Бухаресту [44, с. 331]. Еще следовало указать на то, что Москва готова принять участие в такой помощи [44, с. 331]. Почему-то господин Бунич умолчал и об этой инициативе СССР!

Одним из пунктов логической цепочки Игоря Бунича является «мифическое» представление Англией и Францией советскому руководству «проектов соглашений о взаимопомощи и поддержке на случай, если в результате «осуществления гарантий Польше западные державы окажутся втянутыми в войну с Германией»» [10, т. 1, с. 36]. По мнению автора «Грозы» вождь отказался поддержать эти предложения, т. к. «Сталину не нужны какие-либо меры, пакты и гарантии, способные обеспечить мир в Европе. Ему нужна война, и он сделает все от него зависящее, чтобы она вспыхнула как можно скорее» [10, т. 1, с. 36-37].

14 апреля полномочному представителю СССР во Франции Я. З. Сурицу было передано французское предложение, суть которого сводилась к тому, что в случае, если бы Франция оказалась в состоянии войны с Германией вследствие помощи Польше или Румынии, СССР оказал бы ей немедленную поддержку; если бы СССР оказался в состоянии войны с Германией вследствие помощи Польше или Румынии, Франция оказала бы ему немедленную поддержку [44, с. 332]. Затем было оговорено, что данные предложения должны стать дополнением к уже существующему между Москвой и Парижем договору о взаимопомощи от 1935 г. [44, с. 332]. При этом Бонне дал понять «что его… «предложение» несерьезно, совершенно односторонне (попытка придать ему добровольно двусторонний характер отдает комизмом) и что нет шансов, чтобы мы (СССР – В. З.) его приняли. Поэтому… он сам не считает свое предложение «идеальным», но… он ничего дурного придумать сейчас не может и надеется, что Москва… что-нибудь от себя подскажет, предложит…» [44, с. 332].

15 апреля в Москве состоялась беседа наркома иностранных дел Литвинова с послом Великобритании в СССР Сидсем. В ней британский дипломат сформулировал вопрос, с которым английское правительство обращалось к советскому: «Согласно ли советское правительство сделать публичное заявление…, что в случае акта агрессии против какого-либо европейского соседа Советского Союза, который оказал бы сопротивление, можно будет рассчитывать на помощь Советского правительства, если она будет желательна, каковая помощь будет оказана путем, который будет найден наиболее удобным» [44, с. 332-333]. Литвинов пообещал довести это предложение до сведения собственного руководства. Одновременно им было замечено, что Лондон так и не ответил на поставленный Майским вопрос о том, как английское правительство мыслит себе помощь гарантированным странам (Польше, Румынии, Греции) [44, с. 332-333]. Нарком отметил, что Англия, по-видимому, предпочитает общие декларации более точным обязательствам о заранее согласованных формах помощи [44, с. 332-333].

Несколько позже в НКИД СССР поступила телеграмма полпреда во Франции Сурица, в которой тот излагал основные моменты своей встречи с французским министром иностранных дел Бонне. Как писал Суриц, Бонне был захвачен врасплох английским предложением, однако, считает его крайне интересным и поддерживает от имени французского правительства [24, т. 1, с. 382]. Так же министр подчеркнул, что своего вчерашнего предложения он не отзывает, но полагает, что британская декларация покрывает его как более широкая [24, т. 1, с. 383].

16 апреля Литвинов вызвал к себе Сидса и заявил ему, что гарантии Англии Румынии и Польше носят общий характер, и не дают представления о тех мерах, которые Британия сочтет возможным применить к Германии [24, т. 1, с. 384]. По его мнению, т. к. Румыния не может подвергнуться нападению со стороны моря, то вряд ли Англия сможет послать контингенты войск в Румынию [24, т. 1, с. 384]. Единственно возможной помощью Британии Бухаресту, в этой ситуации, может стать объявление войны Германии с последующей ее морской блокадой [24, т. 1, с. 384]. В таком случае советскому руководству не понятно, что сделают Франция и Польша, какая помощь ожидается от СССР (тем более Румыния неоднократно заявляла о нежелании присутствия советских солдат на своей территории) [24, т. 1, с. 384]. В заключении Литвинов высказал мысль, что «мы не обязаны принять английское предложение в том виде, как оно сделано, и мы можем выдвинуть свои контрпредложения» [24, т. 1, с. 384].

На следующий день Литвинов вручил Сидсу контрпредложения СССР, состоявшие из 8 пунктов. Москва предлагала заключить Англии, Франции и СССР соглашение сроком на 5-10 лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств; обязываться оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств; в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из участников соглашения обозначенным государствам подвергшимся агрессии; не вступать, после открытия военных действий, в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессорами отдельно друг от друга и без общего всех трех держав согласия [21, т. 2, с. 72]. Также в этом предложении присутствовал пункт, по которому английское правительство должно было разъяснить, что обещанная им Польше помощь имеет ввиду агрессию исключительно со стороны Германии [21, т. 2, с. 72]. 18 апреля проект данного соглашения был передан полпредом СССР во Франции министру иностранных дел Французской Республики.

Таким образом, мы видим, что 16 апреля 1939 г. ни Лондон, ни Париж не направляли Москве проектов соглашений о взаимопомощи. 14 апреля Франция направила запрос о возможности дополнения уже существующего франко-советского договора о взаимопомощи 1935 г. 15 апреля Англия предложила Советскому Союзу дать гарантии независимости Польши и Румынии наподобие тех, которые она предоставила этим государствам 31 марта и 13 апреля 1939 г. В свою очередь, 17 апреля, СССР выдвинул контрпредложения по этому вопросу, которые сводились к подписанию трехстороннего соглашения о взаимопомощи в случае агрессии в Восточной Европе.

Если попытаться проанализировать советские контрпредложения Англии и Франции от 17. 04. 1939 г. то, несомненно, можно отметить, что они носили весьма конструктивный характер и действительно, при официальном оформлении, могли обезопасить Европу от возникновения новой войны. Тем не менее, справедливости ради, необходимо констатировать тот факт, что в реальности им было не суждено быть претворенными в жизнь, т. к. они противоречили основам внешней политики Франции, но самое главное Великобритании. Рискнем предположить, что Сталин и его окружение прекрасно понимали это обстоятельство и намерено поставили перед Лондоном и Парижем подобные условия собственного участия в защите восточноевропейских государств и, прежде всего Польши и Румынии. Однако, формально, с дипломатической точки зрения, упрекнуть Москву не в чем, т. к. вина за отказ от подписания англо-франко-советского договора о взаимопомощи полностью лежала на совести Англии и Франции!

Уинстон Черчилль после окончания второй мировой войны писал: «Однако даже сейчас не может быть сомнений в том, что Англии и Франции следовало принять предложение Росси(имеются ввиду советские контрпредложения Франции и Англии от 17. 04. 1939 г. – В. З.), провозгласить тройственный союз и представить методы его функционирования в случае войны на усмотрение союзников, которые тогда вели бы борьбу против общего врага» [60, с. 59].

18 апреля 1939 г. Бонне заявил Сурицу, что советский проект произвел на него огромное впечатление [24, т. 1, с. 388]. Несмотря на это, французское правительство не спешило с ответом. 23 апреля Литвинов поручил полпреду СССР во Франции узнать официальное мнение Парижа, относительно советских предложений 17. 04. 1939 г. В своей телеграмме Сурицу Литвинов высказал опасение, что англичане, возможно, «опять выжидают очередную речь Гитлера…, авось опять запахнет миром и можно будет вернуться на мюнхенские позиции. Такой рецидив у Чемберлена и Бонне я отнюдь не считаю исключением» [24, т. 1, с. 397]. Если бы нарком знал, насколько в тот момент он был прав!

25 апреля Бонне представил Сурицу проект «соглашения трех»: «В случае, если бы Франция и Великобритания оказались в состоянии войны с Германией вследствие выполнения обязательств, которые они приняли бы с целью предупредить всякие насильственные изменения положения, существующего в Центральной или Восточной Европе, СССР оказал бы им немедленно помощь и поддержку. В случае, если бы вследствие помощи, оказанной Союзом ССР Франции и Великобритании в условиях, предусмотренных предыдущим параграфом, СССР оказался бы в свою очередь в состоянии войны с Германией, Франция и Великобритания оказали бы ему немедленно помощь и поддержку. Три правительства согласуют между собой без промедления формы оказания этой помощи в том и другом из предусматриваемых случаев и предпримут все меры к тому, чтобы обеспечить ей полную эффективность» [21, т. 2, с. 74].

Реакция Литвинова на подобные предложения была весьма понятной, он назвал их издевательскими [24, т. 1, с. 403]. Согласимся с А. Помогайбо, который довольно точно выразил суть французского варианта «соглашения трех»: «СССР обязан помогать Англии и Франции, а Англия и Франция ничего СССР не обязаны» [1, с. 400].

В предпоследний день апреля министр иностранных дел Великобритании вызвал к себе полпреда СССР И. М. Майского и заявил ему, что находит советские контрпредложения очень логичными и хорошо скомпонованными (заметим – прошло 12 дней с момента их представления Галифаксу), но опасается, что их практическое осуществление может натолкнуться на известные трудности со стороны Польши и Румынии [24, т. 1, с. 410]. Причину задержки с ответом Галифакс объяснил занятостью британского правительства вопросами конскрипции (воинской повинности). Как будто речь шла о каком-то рядовом вопросе, который не требует быстрого решения!

Однако и здесь Галифакс лукавил. Московский план решения проблемы обсуждался еще 19 апреля на заседании британского правительства. Выступавший вместо(!) Галифакса Кадаган назвал его «чрезвычайно неудобным». После чего заключил: «С практической точки зрения все аргументы говорят за то, чтобы не принимать русского предложения», оно может «вызвать отчуждение наших друзей и укрепить пропаганду наших врагов, не дав при этом реального материального вклада в укрепление нашего фронта (подчеркнуто нами – В. З.)» [57, с. 296]. Следовательно, решение не принимать советские предложения было принято еще 19 апреля. Соответственно все заявления Галифаксу Майскому 29 апреля можно считать заведомой откровенной ложью!

Также 29 апреля в Париже состоялась встреча Сурица и Бонне. На ней французский министр иностранных дел сказал «что из-за перегруженности он поручил редактирование второго проекта (имеются ввиду французские предложения от 25. О4. 1939 г. – В. З.) Леже, в него недостаточно вчитался (! – В. З.) и что признает редакцию предложения действительно «неудачной» и не отвечающей его указаниям и намерениям и поэтому сегодня же пришлет «исправленную им самим редакцию»» [24, т. 1, с. 413]. Согласимся с тем, что подобные слова звучат абсурдно. Как мог глава внешнеполитического ведомства великой державы «не вчитываться» в пректы соглашений, направленных против другой великой державы, угрожающей независимости его стране? В это же день Бонне предал Сурицу новый вариант французских предложений: «В случае если бы Франция и Великобритания оказались в состоянии войны с Германией в результате действий, предпринятых ими с целью предупредить всякое насильственное изменение положения, существующего в Центральной или Восточной Европе, СССР оказал бы им немедленно помощь и поддержку. В случае если бы СССР оказался в состоянии войны с Германией в результате действий, предпринятых им с целью предупредить всякое насильственное изменение положения, существующего в Центральной или восточной Европе, Франция и Великобритания оказали бы ему немедленно помощь и поддержку. Три правительства согласуют между собой без промедления формы оказания этой помощи в том и другом из предусматриваемых случаев и предпримут все меры к тому, чтобы обеспечить ей полную эффективность» [24, т. 1, с. 413-414].

3 мая в беседе с Литвиновым посол Британии в СССР Сидс повторил мысль, высказанную Галифаксом Майскому еще 29 числа прошлого месяца: «британское правительство изучает… предложение и ответ задерживается лишь вследствие занятости правительства вопросом конскрипции…» [24, т. 1, с. 423].

По сути это была одна из последних официальных встреч М. М. Литвинова в качестве наркома иностранных дел СССР. В тот же день он был снят с этой должности. Его место занял В. М. Молотов, сохранив за собой пост председателя Совета Народных Комиссаров СССР [24, т. 1, с. 424].

Среди отечественных, да и пожалуй зарубежных, историков нет единого мнения по поводу причин, заставивших Сталина пойти на это. Мы полагаем, что это был абсолютно взвешенный и последовательный шаг со стороны советского лидера. Ни для кого не было секретом, что Литвинов воспринимался на Западе как истинный противник фашизма и нацизма. Хотя, конечно, это не означало, что бывший нарком мог претворять в жизнь какую-нибудь собственную внешнеполитическую линию, отличную от той, которая для Сталина являлась наиболее предпочтительной.

К началу мая 1939 г. Кремль окончательно убедился в том, что западные державы не желают заключения какого-либо совместного с СССР соглашения против Германии. Вся их политика демонстрировала стремление пойти по мюнхенскому сценарию развития событий в отношении Польши. Это в корне противоречило сущности советского внешнеполитического курса. В этих условиях Сталин не мог себе позволить не улучшать отношений с Германией. Литвинов, ассоциирующийся в Берлине с политикой антифашизма, разумеется, не мог помочь Москве в этом. Именно поэтому было принято решение заменить его на достаточно нейтральную фигуру Молотова. Тем не менее, это вовсе не означало отказа от продолжения попыток вести консультации с Англией и Францией на предмет заключения «соглашения трех».

Таким образом, начало мая 1939 г. можно назвать периодом смены основной парадигмы европейских международных отношений. Внешняя политика Западных держав осталась практически неизменной. В Советском Союзе и Германии в этом плане произошли достаточно серьезные корректировки. Оба государства перестали рассматривать друг друга как непременных идеологических противников, в отношениях между ними возобладала политико-экономическая целесообразность. И если для Германии, в принципе, другого пути и не существовало, то СССР пришел к этому ввиду отсутствия реальной возможности заключения выгодного для него соглашения с Британией и Францией.

Заявления И. Бунича о том, что все это было заранее спланировано Кремлем, по нашему мнению, абсолютно беспочвенны. Доступные нам документы и материалы доказывают, что отношения великих держав на протяжении обоих межвоенных десятилетий развивались исключительно на основе реализации собственных национальных интересов. Их противоречивость привела Европу к кризису международных отношений 1938 – начала 1939 г., который, в свою очередь, явился предвестником окончательного крушения системы европейской безопасности. Все мировые великие державы того времени были виновны в равной степени в том, что не смогли адекватно воспринять исходящую от нацизма и фашизма угрозу. Тем самым обрекая человечество на огромные, но что самое важное, не неизбежные жертвы. Советский Союз, так же как и Великобритания, Франция, США, несет свою долю ответственности за это!