Документ №72. Выписка из протокола Верховного уголовного суда от 11-го июля 1826 года

Верховный уголовный суд, по выслушании высочайшего именного указа, в 10-й день июля сему суду данного положил: поелику XIII-ю статьею сего высочайшего указа его императорское величество всемилостивейше соизволил участь всех преступников, в оном непоименованных, кои по тяжести их злодений поставлены вне разрядов и вне сравнения с другими, предать решению Верховного уголовного суда и тому окончательному постановлению, какое о них в том суде состоится, то, сообразуясь с высокомонаршим милосердием, в сем самом деле явленным смягчением казней и наказаний, прочим преступникам определенных, Верховный уголовный суд по высочайше предоставленной ему власти приговорил вместо мучительной смертной казни четвертованием, Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Сергею Муравьеву-Апостолу, Михайле Бестужеву-Рюмину и Петру Каховскому приговором суда определенной, сих преступников за их тяжкие злодеяния повесить.

Подлинный протокол за подписанием председателя и членов Верховного уголовного суда.

Взято из: www.decemb.hobby.ru

Документ № 73. А. Де Кюстин. Николаевская Россия (Отрывок)

« <…> Когда солнце гласности взойдет, наконец над Россией, оно осветит столько несправедливостей, столько чудовищных жестокостей, что весь мир содрогнётся…Мысль, что я дышу одним воздухом с огромным множеством людей, столь невыносимо угнетенных и отторгнутых от остального мира, не давала мне ни днём, ни ночью покоя. Я уехал из Франции, напуганный излишествами ложно понятой свободы, я возвращаюсь домой, убеждённый, что если представительный образ правления и не является наиболее нравственно чистым, то, во всяком случае, он должен быть признан наиболее мудрым и умеренным режимом. Когда видишь, что он ограждает народы от самых вопиющих злоупотреблений других систем управления, поневоле спрашиваешь себя, не должен ли ты подавить свою личную антипатию и без ропота подчиниться политической необходимости, которая в конце концов несёт созревшим для неё народам больше блага, нежели зла…

Я преклоняюсь перед властью русского правительства над умами людей, хотя и не понимаю, на чем эта власть основана. Но факт остаётся фактом: русское правительство заставляет молчать не только своих подданных – в чём нет ничего удивительного – но и иностранцев, избежавших влияния его железной дисциплины… Нужно жить в этой пустыне без покоя, в этой тюрьме без отдыха, которая именуется Россией, чтобы почувствовать всю свободу, предоставленную народам в других странах Европы, каков бы ни был принятым там образ правления.»

Взято из: Де Кюстин А. Николаевская Россия. – М.: Мол. гвардия, 1990. С.315, 316.

Примечание

Астольф де-Кюстин – французский дипломат, путешественник и литератор, побывавший в России в 1839 г. В написанных после этого мемуарах он правдиво и нелицеприятно описал удушающую атмосферу николаевского режима., за что Николай I назвал его «негодяем» и «негодным путешественником».

Документ №74. Из записок историка С.М.Соловьева о цензурной политике при Николае I.

<…> Принялись за литературу: начались цензурные оргии, рассказам о которых не поверят, не пережившие это постыдное время…

… Цензуру отдали в руки шайки людей, занявшихся направлением литературы из-за хорошего жалованья, которого они лишались, если пропускали что-нибудь, могущее быть заподозрено, и оставались покойны, если марали. И вот на суд невежды поступает книга или статья, в которой он ничего не смыслит; читает он, спеша на обед или на карты, и всё, что кажется ему подозрительным, марает безответственно; кажутся ему подозрительными, недозволенными факты, давно уже известные из учебников, и он марает их, ибо давно уже позабыл учебник, если когда-либо и держал его в руках, - марает или даже ещё переделывает сам, выдумывает небывальщину…

Что же было следствием? Всё остановилось, заглохло, загнило…

Взято из: Чернова М.Н. Личность в истории Россия – век XIX. – М.: Изд-во Эксмо, 2004. С.304.

Документ № 75. А.И. Герцен. Кружки 30-х годов (Отрывок)

<…>В самой пасти чудовища выделяются дети, не похожие на других детей, они растут, развиваются и начинают жить совсем другой жизнью. Слабые, ничтожные, ничем не поддержанные, напротив, всем гонимые, они легко могут погибнуть без малейшего следа, но остаются, и если умирают на полдороге, то не все умирают с ними. Это начальные ячейки, зародыши истории, едва заметные, едва существующие, как все зародыши вообще. Мало-помалу из них составляют группы. Более родное собирается около своих средоточий, группы потом отталкивают друг друга. Это расчленение дает им ширь и разносторонность для развития, развиваясь до конца, то есть до крайности, ветви опять соединяются, как бы они ни назывались - кругом Станкевича, славянофилами или нашим кружком. Главная черта всех их - глубокое чувство отчуждения от официальной России, от среды, их окружавшей, и с тем вместе стремление выйти из нее - а у некоторых порывистое желание вывести и ее самое <…> ...Если аристократы прошлого века, систематически пренебрегавшие всем русским, оставались в самом деле невероятно больше русскими, чем дворовые оставались мужиками, то тем больше русского характера не могло утратиться у молодых людей оттого, что они занимались науками по французским и немецким книгам. Часть московских славян с Гегелем в руках взошли в ультра-славянизм. Самое появление кружков, о которых идет речь, было естественным ответом на глубокую внутреннюю потребность тогдашней русской жизни. О застое после перелома в 1825 году мы говорили много раз. Нравственный уровень общества пал, развитие было прервано, все передовое, энергическое вычеркнуто из жизни. Остальные - испуганные, слабые, потерянные - были мелки, пусты; дрянь Александровского поколения заняла первое место, они мало-помалу превратились в подобострастных дельцов, утратили дикую поэзию кутежей и барства и всякую тень самобытного достоинства; они упорно служили, они выслуживались, но не становились сановниками. Время их прошло. Под этим большим светом безучастно молчал большой мир народа, для него ничего не переменилось, - ему было скверно, но не сквернее прежнего, новые удары сыпались не на его избитую спину. Его время не пришло. Между этой крышей и этой основой дети первые подняли голову, может, оттого, что они не подозревали, как это опасно, но, как бы то ни было, этими детьми ошеломленная Россия начала приходить в себя. <…> <…>Жить в полном нравственном разладе они не могли, не могли также удовлетвориться отрицательным устранением себя; возбужденная мысль требовала выхода. Разное разрешение вопросов, одинаково мучивших молодое поколение, обусловливало распадение на разные круги. Так сложился, например, наш кружок и встретил в университете, уже готовым, кружок сунгуровский. Направление его было, как и наше, больше политическое, чем научное. Круг Станкевича, образовавшийся в то же время, был равно близок и равно далек с обоими. Он шел другим путем, его интересы были чисто теоретические. В тридцатых годах убеждения наши были слишком юны, слишком страстны и горячи, чтобы не быть исключительными. Мы могли холодно уважать круг Станкевича, но сблизиться не могли. Они чертили философские системы, занимались анализом себя и успокаивались в роскошном пантеизме, из которого не исключалось христианство. Мы мечтали о том, как начать в России новый союз по образцу декабристов и самую науку считали средством. Правительство постаралось закрепить нас в тенденциях наших. В 1834 году был сослан весь кружок Сунгурова - и исчез. В 1835 году сослали нас; через пять лет мы возвратились, закаленные испытанным. Юношеские мечты сделались невозвратным решением совершеннолетних. Это было самое блестящее время круга Станкевича.<…>. <…>.влияние его на всю литературу и на академическое преподавание было огромно, - стоит назвать Белинского и Грановского, в нем сложился Кольцов, к нему принадлежали Боткин, Катков и проч. Но замкнутым кругом он оставаться не мог, не перейдя в немецкий доктринизм, - живые люди из русских к нему не способны. Возле круга Станкевича, кроме нас, был еще другой круг, сложившийся во время нашей ссылки, и был с ними в такой же чересполосице, как и мы; его-то впоследствии назвали славянофилами. Славяне приближались с противоположной стороны к тем же жизненным вопросам, которые занимали нас, были гораздо больше их ринуты в живое дело и в настоящую борьбу. Между ними и нами, естественно, должно было разделиться общество Станкевича. Аксаковы, Самарин примкнули к славянам, то есть к Хомякову и Киреевским. Белинский, Бакунин - к нам. Ближайший друг Станкевича, наиболее родной ему всем существом своим, Грановский был нашим с самого приезда из Германии <…>

Примечание

Герцен Александр Иванович (1812-1880)- русский революционер, писатель, философ. Внебрачный сын богатого помещика И.А.Яковлева. Окончил Московский университет, где в годы учебы приобщился к революционным идеям. Арестовывался, несколько лет провел в ссылке. Печатался в журналах под псевдонимом Искандер. Автор известных литературных произведений: «Кто виноват?», «Доктор Крупов», «Сорока-воровка» , «Былое и думы». С 1847 г. в эмиграции; основал в Лондоне Вольную русскую типографию. В своих работах обличал самодержавие, вел революционную пропаганду, выдвинул идеи «общинного социализма». Умер в Париже, могила в Ницце.

Станкевич Николай Владимирович (1813-1840) – русский общественный деятель, философ, поэт. Главную силу исторического прогресса видел в просвещении, основной задачей русской интеллигенции считал пропаганду идей гуманизма. В 1831 г. организовал литературно-философский кружок. С 1837 г. за границей.

Аксаков Константин Сергеевич (1817-1860) – публицист, историк, лингвист, поэт; один из идеологов славянофильства.

Боткин Василий Петрович (1811/12-1869) – русский писатель, западник. Брат М.П.и С.П. Боткиных. В молодости член кружка Станкевича, друг Белинского и Герцена.

Грановский Тимофей Николаевич (1813-1855) русский историк, общественный деятель, глава московских западников. С1839 г. - профессор всеобщей истории Московского университета.

Катков Михаил Никифорович (1818-1887) – русский публицист, издатель журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости». В1830-х гг. примыкал к кружку Станкевича. В 1850-х гг. - умеренный либерал, сторонник английского политического строя. С 60-х гг. встал на реакционные позиции, сторонник контрреформ.

Кольцов Алексей Васильевич (1809-1842) – русский поэт, певец родной природы и народной жизни. По своим общественным убеждениям был близок к славянофилам.

Сунгуров Николай Петрович - Выдавая себя за члена общества декабристов, якобы уцелевшего после разгрома 1825, пытался в начале 1831 организовать тайное общество. Установил связи с группой офицеров Московского гарнизона (поляками по происхождению), но, узнав об их намерении бежать в Польшу и примкнуть к восстанию 1830-31, донёс об этом московскому обер-полицмейстеру. В июле 1831 по доносу Сунгуров и 25 его знакомых были арестованы.. Первоначально суд приговорил 7 человек к смертной казни, замененной затем на каторжные работы в Сибири За Н. П. Огаревым, Н. В. Станкевичем и др., которые организовали в университете сбор средств для сосланных в солдаты, был установлен полицейский надзор.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) – русский религиозный философ, писатель, поэт, публицист, один из основоположников славянофильства. Выступал за отмену крепостного права, за политические и гражданские свободы.

Взято с сайта: Электронная библиотека эрудита LIB.ERUDITIO.RU – Документы по истории России XIX в.