2.2. Этапы доказывания в отечественном уголовном судопроизводстве

Доказывание в современном уголовном судопроизводстве в зависимости от уровней мыслительной деятельности состоит из двух самостоятельных этапов: доказывания на досудебном производстве и доказывания в судебных стадиях. Каждый из этих этапов характеризуется специфическими субъектами, структурой, методами, средствами, задачами и целями. Для удобства понимания излагаемого материала и для внесения ясности в наши суждения дадим этим двум этапам условные наименования. Доказывание на досудебном производстве мы обозначим как доказывание-познание, а доказывание на судебных стадиях — доказыванием-обоснованием.

Для доказывания по уголовным делам характерны два уровня мыслительной деятельности. Первый уровень мыслительной деятельности характеризует досудебное производство и осуществляется в форме эмпирического (чувственного) мышления и в форме рассудительного мышления. Второй уровень мыслительной деятельности присущ судебному производству и осуществляется в основном в форме логического мышления. Главное его предназначение заключается в установлении психического отношения лица к совершенному преступлению на основе совокупности доказательств, предоставленных органами обвинения или защиты.

Если в российском уголовно-процессуальном доказывании имеется два относительно самостоятельных уровня мыслительной деятельности, то думается, что они детерминируют и две взаимосвязанные, но относительно самостоятельные формы доказывания. По нашему глубокому убеждению, содержанием первой является доказывание объективных составляющих преступления (объективной стороны преступления и лица, его совершившего). Содержанием второй деятельности является установление вины и назначение наказания.

Содержание доказывания-познания непосредственно связано с чувственными формами познания и относится к познанию как часть к целому. Выражается эта деятельность в форме ощущения, восприятия, представления, а также анализа и синтеза. Здесь процесс доказывания-познания осуществляется следующим образом. При установлении лица, совершившего преступление, или иного неизвестного обстоятельства по известным признакам заключают о группе или классе, к которому принадлежит неизвестное, а затем постепенно, путем поиска дальнейших признаков, сужают эту группу, переходя от родовой к видовой, доходя, наконец, до индии[117]видуальных признаков объективной стороны состава преступления; придя к ней путем таких предположений, правильность последних проверяется наличными обстоятельствами. Таким образом, доказывание-познание осуществляется по следующей схеме. От известного следствия, по сопровождающим его признакам, он раскрывает его причины, вначале в их родовых и видовых классах, а затем и индивидуально/313/.

/313/ См.: Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. СПб., 1996. Т. 1. С. 179.

Сказанное наглядным образом указывает на то, что утверждение о скрупулезном соблюдении форм уголовно-процессуального познания не отвечает методологическим основам, так как познание в этом случае будет иметь всегда одни и те же познавательные формы. Следовательно, форма познания зависит не от объекта деятельности, хотя он в ней играет не последнюю роль, а от применения конкретных действий.

Иными словами, компетентный государственный орган или уполномоченное лицо, например, частный детектив, осуществлять доказывание-познание могут различными действиями. Успех же доказывания-познания зависит от их эффективности и количества. Внешнее проявление применяемых действий в ходе доказывания-познания является уголовно-процессуальной формой. Поэтому их ограничение уголовно-процессуальным законодательством, как правило, является не совсем верным. Исключение составляют запрещенные законом методы, сопровождающиеся физическим насилием и т.д.

Выраженные вовне познавательные методы, — это познавательная форма. В итоге получается, что познавательная форма ограничивается процессуальной формой. На негативную сторону такого ограничения еще столетием раньше указывал И.Я. Фойницкий. Он подчеркивал, что «...особые правовые пути отыскания истины уместны и необходимы настолько лишь, насколько они вытекают из особенностей процессуальных отношений; они призваны не заменять, а лишь дополнять. Между тем, влияние исторических наслоений, сумма условных правил и обрядов, существующих в процессе, иногда превышает действительную необходимость»/314/.

/314/ Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. СПб., 1912. С. 362.

Среди современных процессуалистов на это указывает П.Ф. Пашкевич. В частности, он пишет, что необходимо устранить из процессуальной формы все излишества, все, что без необходимо[118]сти осложняет процесс и может быть заменено другими, более экономичными процессуальными средствами, достаточно гарантирующими должное оформление правосудия/315/. Главное, чтобы факты были релевантны для данного уголовного дела. Релевантными фактами автор, вслед за С.И. Викторским, считает «...те, которые прямо относятся к спорному предмету или от существования коих можно сделать заключение относительно спорного факта; спорными же фактами называются все, что утверждаются обвинением и отвергаются защитой»/316/.

/315/ См.: Пашкевич П.Ф. Процессуальные формы уголовного судопроизводства нужно дифференцировать // Социалистическая законность. 1974. № 9. С. 54.

/316/ Викторский С.И. Русский уголовный процесс. М., 1912. С. 58.

Процессуальная форма не является единственной гарантией защиты законных интересов субъектов доказывания, вовлеченных в доказывание. Сама же форма изменчива, она зависит от условий деятельности участников уголовного процесса. Внешнее проявление этой деятельности и есть процессуальная форма. Форма становится самодовлеющей, и требование о ее соблюдении не связано с целью доказывания по уголовному делу и защитой законных интересов субъектов доказывания, вовлеченных в доказывание. Промежуточная цель — соблюдение процессуальной формы — выступает как основная. Это приводит иногда к их противопоставлению в теории.

В деятельности, осуществляемой на этапе доказывания-познания, такое положение приводит к четырем негативным последствиям.

Во-первых, — к увеличению материальных и интеллектуальных затрат. Например, показания очевидцев преступной деятельности лица сначала документируются в объяснении. Оно отбирается в соответствии с п. 1 ст. 6 Закона об ОРД или п. 4 ст. 11 Закона РСФСР «О милиции»/317/. После этого эти же показания фиксируются уже посредством показаний в протоколы допроса на предварительном расследовании, а затем в судебном заседании — в протокол судебного заседания. Во-вторых, хронически не хватает профессионально подготовленных субъектов, чья деятельность связана с доказыванием-познанием. Так, например, проведенное нами социологическое исследование в ГУВД Нижегородской области показало, что в течение последних десяти лет в следственном отделе Борского РУВД юридическое образование имел и имеет не каждый следователь.[119]

/317/ Закон РСФСР «О милиции» от 18 апреля 1991 г. // Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. 1991. № 16. Ст. 503.

В-третьих, субъекты, привлекаемые для установления обстоятельств совершенного преступления, стремятся к осуществлению не содержательной стороны познания, а к соблюдению процессуальной формы такого познания. В-четвертых, в силу того, что об эффективности деятельности субъектов, привлеченных к доказыванию-познанию, судят и по чисто формальным критериям, то это в свою очередь влечет за собой два негативных момента.

Первый заключается в том, что субъекты иногда стремятся к созданию искусственных барьеров для поступления сигналов о совершенном преступлении, дабы избавиться от избытка уголовных дел. Второй — в том, что при поступлении информации о неочевидных преступлениях субъекты, как правило, будут прибегать к выполнению достаточных, в случае проверки, формальных действий. Актуальность сказанного возрастает в современных условиях, когда субъективные и объективные причины привели к насыщению криминальными признаками социальных, экономических и политических процессов. Таким образом, можно сделать вывод, что доказывание-познание, в том виде, в каком оно нашло проявление в действующем уголовно-процессуальном законодательстве, в практической деятельности способно углубить кризис уголовной юстиции.

Выход из сложившейся ситуации в теоретическом плане автором видится в частичном отказе от модели уголовно-процессуального доказывания, основанной только на гносеологической теории познания и базисно опирающейся на информационный подход. При этом автор мотивирует подобный отказ тем, что гносеологическая теория доказывания не учитывает субъективную составляющую доказывания.

Не может быть решена концептуально проблема доказывания и в том случае, если в ее основу будут положены только логические формы. Во-первых, логика ограничивается изучением тех психологических, нравственных процессов, которые способны воплотиться в мыслительно-языковые формы — понятия, суждения, умозаключения; а это означает, что чувствительно-эмоциональные и чувственно-моральные составляющие познавательной деятельности выпадают из ее поля зрения, за своими пределами логика оставляет и социально-культурный контекст познания. Во-вторых, логика исследует лишь одну составляющую, а именно: нормы или законы правильного мышления как одну из форм мыслительной деятельности. Таким образом, логика изучает формальную сторону мыслительной деятельности, она сознательно аб[120]страгируется от содержания, демонстрируя своими законами, что оно ее не интересует. Достаточно вспомнить классический пример определения истины по закону конъюкции: «Снег идет» и «Нью-Йорк - большой город»/318/.

/318/ См.: Бряник Н.В. Указ. соч. С. 20.

Сказанное отнюдь не означает, что необходимо отказываться от логической составляющей уголовно-процессуального доказывания, поскольку подобный шаг сам по себе является отказом от одной из существенных черт, свойственных доказыванию в отечественном уголовном судопроизводстве. Дело в том, что если представить доказывание как целостное явление, то оно, несомненно, предстает перед нами в качестве единства трех составляющих: формы, содержания и цели.

Форма уголовно-процессуального доказывания есть не что иное, как способ выражения мысли его субъекта. Ведь, как правило, нет субъекта, действия которого расходятся с его мыслями, за исключением лиц, совершивших общественно опасное деяние в состоянии невменяемости. Во всех остальных случаях в процессе доказывания лицо, обязанное осуществлять доказывание, воссоздает форму мысли, а, следовательно, и способ деяния, допустим подозреваемого или обвиняемого потому, что было воспринято из оставленных следов преступления, например, при осмотре места происшествия. Несомненно, способ преступления (форма совершения общественно опасного деяния) имеет прямую зависимость от формы, а, следовательно, и от содержания мысли. Что касается содержания самой мысли, то оно обусловливается психическими особенностями подозреваемого и обвиняемого применительно к цели конкретного преступления. Если, например, лицо приготавливается к совершению мошенничества, то оно будет использовать проверенные на практике способы мошенничества, либо разрабатывать ранее неизвестные способы мошенничества. В последней ситуации установить причастность указанного лица к такому мошенничеству и доказывание его вины, очевидно, будет весьма затруднительно, поскольку субъекту, осуществляющему доказывание, вначале необходимо будет установить технологию мошенничества, а уж потом приступать к доказыванию как самого преступления, так и вины лица, причастного к его совершению. Таким образом, форма (структура) мысли является способом связи частей ее предметного содержания, а это есть не что иное, как логическая форма.

При этом следует иметь в виду, что знание логической формы[121] является одним из атрибутов культуры человечества и неотъемлемым элементом профессиональной деятельности субъекта, осуществляющего доказывание по уголовному делу. поскольку проблема надежности его мышления, доказательности и убедительности последнего имеет первостепенное значение. Решить эту проблему без специального обращения к логической форме невозможно/319/. В итоге получается, что доказывание-познание, с одной стороны, должно воспринимать достижения логики и не противоречить им, с другой, — учитывать иные составляющие мыслительной деятельности: психологические, моральные, социально-культурные и иные, поскольку, все они осуществляются на основе здравого смысла, обладающего свойством их интеграции.

/319/ См.: Чуешов В.И. Основы современной логики: Учебное пособие Минск. 2003.С. 12-17.

Исходя из сказанного, следует предположить, что доказывание-познание должно отвечать требованиям здравого смысла, поскольку он составляет основу обыденного познания и житейской практики, с помощью которых приобретаются многие важные сведения. имеющие непосредственное значение для повседневной жизни/320/. Не составляет исключения из обыденного познания/321/ и житейской практики и доказывание-познание по уголовным делам. Здравый смысл по своей сути ответственен за объединения мыслительных форм деятельности, пределом его познания являются факты чувственного познания. Факт чувственного познания, в отличие от природного, представляет собой единство и результат соединения объективного (материи) и субъективного (здравого смысла). Применительно к предмету нашего исследования сказанное означает, что доказывание-познание в уголовном судопроизводстве представляет собой единство объективного и субъективного. В силу этого посредством здравого смысла в ходе доказывания устанавливаются факты, которые содержат в себе элемент материального. Очевидно, установление фактов является целью доказывания-познания, осуществляемого посредством здравого смысла.

/320/ См.: Философский словарь / Под ред. И Т Фролова. С. 189

/321/ Здесь словом «обыденное» означается обычное, то есть не научное познание.

И еще, здравый смысл осуществляется в формах мыслительно-рассудочной деятельности. В качестве примера рассмотрим суждение «лицо причастно к совершению преступления». Здравый смысл следователя без колебаний признает, что данное суждение либо истинно, либо ложно. Дело в том, что здравый смысл вообра[122]жает модель совершения лицом преступления (в силу невозможности совершения последнего повторно) и подсказывает нам, что если мы его совершим, то либо увидим, либо не увидим причастность лица к совершенному преступлению. Психолог может сказать: причастность лица к совершенному преступлению вызвала ли бы психологические эффекты, и поэтому его причастность можно было бы мысленно вывести. В обоих этих случаях мы рассуждаем о том, что могло произойти, как о гипотетическом событии, которое не было верифицировано в нашем опыте.

В каждом подобном случае используется следующее правило. Его суть: «в отсутствие свидетельства о противоположном, мы предполагаем, что ненаблюдаемая часть признаков о причастности лица к совершенному преступлению подчиняется тем же закономерностям, что и наблюдавшаяся их часть». Поэтому «пока мы не располагаем независимым определением истины относительно того, что не наблюдается, данное правило будет оставаться всего лишь определением, а «ненаблюдавшиеся части» — только техническим средством, коль скоро они остаются ненаблюдавшимися. Данное правило только тогда говорит нечто субстанциальное, если оно означает: «что я буду наблюдать, окажется сходным с тем, что уже наблюдал», или же если я могу определить «истину» независимо от наблюдения»/322/.

/322/ Рассел Б. Исследование значения и истины / Пер. с англ. Е.Е. Ледникова, А.Л. Никифорова. М., 1999. С. 275-276.

Причастность лица к совершению преступления в одних случаях возможно проверить практическим путем: проведением следственных действий, оперативно-разыскных мероприятий и т.д., а, в других, — мыслительным путем, но и в том, и в другом случае результатом подобной проверки будут являться факты чувственной формы познания, осуществляемого посредством здравого смысла. Применительно к предмету нашего рассмотрения сказанное означает, что чувственная форма познания является формой уголовно-процессуального доказывания-познания, а если это так, то нет иных форм, способных каким-либо образом его ограничивать. Следовательно, нет ничего, кроме здравого смысла, способного, в пределах своей компетенции, устанавливать форму доказывания-познания в сфере уголовного судопроизводства.

Мы акцентируем внимание на этой стороне здравого смысла, потому что его составной частью является рассудок, который является не чем иным, как способом мыслительно-логической деятельности чувственного познания, который имеет свою форму. На[123] уровне здравого смысла идет мыслительно-языковая переработка фактов, полученных с помощью органов чувств. Такая переработка может состоять в анализе, классификации, обобщении доказательств. Здесь в форме суждений, например, обвинительном заключении или обвинительном акте, фиксируются определенные связи между доказательствами, обстоятельства, указывающие на наличие или отсутствие как тех или иных признаков преступления, так и признаков самого состава преступления. На этом уровне мыслительно-логической деятельности формируется либо тезис обвинения, либо защиты, в котором обобщаются имеющиеся доказательства по делу, создается материальная основа для разрешения дела по существу/323/.

/323/ См.: Дегтярев М.Г. Логика / М.Г. Дегтярев, С.А. Хмелевская. С. 10-11.

Теперь перейдем к доказыванию-обоснованию. Здесь мы отмечаем следующее: здравый смысл в ходе доказывания-познания можно представить в виде материальной основы для принятия решения по делу. Однако здравый смысл не является единственной формой синергетической интеграции форм мыслительной деятельности. К такому выводу мы пришли в результате исследования ступеней логического мышления. Употребление здесь слова «ступень» весьма условно, поскольку в самом здравом смысле существенную роль играют уже имеющиеся знания, в основе которых лежит опыт. Следовательно, когда мы говорим о ступенях логического мышления, то прежде всего имеем в виду рассудок и разум, соответственно являющиеся низшей и высшей ступенями логического мышления/324/.

/324/ См.: Спиркин А.Г. Указ. соч. С. 369.

В этой связи любопытна мысль Б. Спинозы о том, что рассудок абстрактен и действует по установленным, твердым правилам интеллекта, выводя на основе общих понятий заключения о явлениях мира, действуя по определенным правилам. В силу чего рассудок представляется неким духовным автоматом, а разум служит высшим регулятором общественной жизни в деятельности человека и направлен на всеобщее благо/325/. К всеобщему благу, несомненно, относится и наказание лиц, совершивших преступления. Следовательно, если лица, совершившие преступления, не наказываются, то такое ненаказание является злом. Неслучайно Герберт Спенсер, рассуждая о том, что законодательство, которое представляет систему льгот преступникам, поощряет людей к совершению преступлений, приходит к выводу что часто косвенным[124] путем оно делает противоположное тому, что прямо стремилось сделать, творя тем самым зло/326/.

/325/ См.: Спиноза Б. Избранные произведения: В 2 т. М., 1957. Т. 1. С. 349.

/326/ См.: Спенсер Г. Опыты научные, политические и философские / Пер. с англ.; Под ред. Н.А. Рубакина. Минск, 1999. С. 1161-1165.

В контексте нашего рассмотрения, сказанное вполне может быть истолковано так: если процедура доказывания, закрепленная уголовно-процессуальным законодательством, представляет систему льгот подозреваемым и обвиняемым, то такое доказывание детерминирует зло. В такой ситуации рассуждать о разумности доказывания не приходится. Разум, выступая высшим регулятором общественной жизни, направлен на благо. Поэтому логично будет выглядеть суждение: если доказывание-обоснование в российском уголовном судопроизводстве будет основываться на разуме, то оно будет детерминировать благо - наказание лиц, совершивших преступление. Разум в такой ситуации предстает перед нами в качестве эталона мыслительной деятельности, который имеет свою форму и цель.

Закономерно возникает вопрос: каковы концептуальные различия между рассудком и разумом?

Ответ на него, на наш взгляд, лежит в суждении Гераклита о том, что, мысля одним способом, менее совершенно, ограниченно, человек не поднимается до всеобщего. Разум же состоит в возможности воспринимать природу (материю) целостно, в ее движении и взаимосвязи/327/. На уровне рассудочно-мыслительной деятельности, в отличие от разумно-мыслительной деятельности, нельзя воспринимать целостно в динамике существующую действительность. А если это так, то разум должен обладать такими средствами мыслительной деятельности, которые способны: во-первых, выступать высшим регулятором поведения человека; во-вторых, целостно воспринимать действительность. Таким образом, есть положения, которые возможно познать посредством соединения рассудка и объективно существующей действительности, а есть явления, установить суть которых возможно только посредством разума. В первой ситуации мы имеем дело с непосредственным умозаключением, во второй, — с посредственными умозаключениями. Они представляют собой «форму мышления или логическое действие, в результате которого из одного или нескольких известных и определенным образом связанных суждений получается новое суждение, в котором содержится новое знание»/328/.[125]

/327/ См.: Спенсер Г. Опыты научные, политические и философские. С. 367.

/328/ Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. С. 623.

В контексте нашего исследования примером умозаключения является следующая мыслительная операция:

Все лица, совершившие деяния, запрещенные уголовным законом, должны быть наказаны;

Иванов совершил деяние, запрещенное уголовным законом;

Иванов должен быть наказан.

Сочетание двух известных нам суждений («Все лица, совершившие деяния, запрещенные уголовным законом, должны быть наказаны»; и «Иванов совершил деяние, запрещенное уголовным законом»), которое отобразило объективно существующую связь общего и единичного, дало нам возможность перейти от известного к неизвестному, то есть получить новое знание о единичном («Иванов должен быть наказан»).

Ни из одного из исходных суждений, взятых в отдельности, это новое знание почерпнуть невозможно. Оно получается только в результате сопоставления этих суждений в процессе умозаключения. Исходные суждения (в данном случае: «Все лица, совершившие деяния, запрещенные уголовным законом, должны быть наказаны»; и «Иванов совершил деяние, запрещенное уголовным законом»), из которых выводится новое суждение («Иванов должен быть наказан») — заключением или выводом. Черта под исходными суждениями заменяет слова: «следовательно», «значит»/329/. Вывод является новым суждением, а, следовательно, и новым знанием. Проверку верности данного знания обычно связывают с опытом, поскольку верное умозаключение имеет, в конечном счете, объективное основание, которое отобразило и зафиксировало «встречающиеся в практике человека самые обычные отношения предметов и явлений материального мира»/330/.

/329/ См.: Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. С. 624.

/330/ Там же. С. 624.

Получение нового знания в данном случае связывается с предметами и явлениями материального мира. Безусловно, новые знания о материальном мире необходимы, но являются также необходимыми и новые знания о субъективном мире. И новые знания подобного рода мы также получаем посредством умозаключения. К тому же указанное нами выше умозаключение имеет больше не материальное, а субъективное основание. Ибо суждения: «Все лица, совершившие деяния, запрещенные уголовным законом, должны быть наказаны» и «Иванов совершил деяние, запрещенное уголовным законом» — являются продуктами духа человеческого, поскольку уголовный закон и выраженная в качестве тек[126]ста мысль — это результат субъективного духа. Видно, что в качестве посылок выступают суждения, которые имеют не объективное основание, а субъективное основание. Следовательно, если суждения в умозаключение имеют субъективные основания, то и выводы являются субъективными.

Принципиальное отличие между субъективным и объективным выводами в умозаключениях состоит в следующем. Субъективный вывод нельзя проверить опытным путем, то есть совершением различных практических действий, связанных с проверкой верности суждений, его составляющих. Вместе с тем, сама верность выводов в субъективном и объективном умозаключении «зависит от истинности посылок и правильности применения законов мышления в процессе логического действия с посылками (сопоставления и связывания их)»/331/. Таким образом, верность субъективного вывода в умозаключении зависит от истинности субъективных посылок и правильности применения законом логического мышления. В этой связи, на взгляд автора настоящего исследования, следует обратить внимание на то, что для субъективного вывода имеется больше опасностей для его признания неверным, поскольку истинность его посылок во многом обусловливается субъективным фактором. Поэтому, если суждение, положенное в основу субъективной посылки, является неверным, то и субъективный вывод является ложным.

/331/ Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. С. 624.

Значимость сказанного особенно велика в ситуациях, связанных с проверкой результатов субъективного духа. Проверить правильность хода мыслей, приведших нас к субъективному выводу, возможно только посредством проверки правильности применения законов мышления. Что касается проверки истинности посылок, положенных в основу умозаключения, то проверка их верности может осуществляться посредством сведения их к очевидным, убедительным суждениям. Этот последний процесс называется доказательством. «Доказательство, — пишет профессор Г.И. Челпанов, — заключается в том, что положения неочевидные стараемся свести к положениям или фактам непосредственно очевидным или вообще очевидным»/332/. Поэтому верность субъективного вывода проверяется посредством проверки правильности использования законов логического мышления, а также доказательства.

/332/ Челпанов Г.И. Указ. соч. С. 4-5.

Непосредственные доказательства основывают на непосредственных умозаключениях. Их суть состоит в том, что мы, допу[127]стив одно суждение, из него выводим другое суждение/333/, например, следователь, осматривая труп и видя на нем следы насильственной смерти, делает вывод, что совершено убийство, следователь, допустив это суждение, делает из него вывод о возможных орудиях убийства, о лице, причастном к этому убийству, и так далее. О субъективном мире в данном случае речи не идет, но любое практическое действие по своей сути есть единство объективного и субъективного, то есть соединение мысли и действия. При этом объективный мир в своей сути является объективированным по своему содержанию.

/333/ См. там же. С. 59.

Непосредственные умозаключения являются формой мыслительной деятельности чувственного восприятия, как наиболее совершенное логическое построение, а, следовательно, формой рассудочно-мыслительной деятельности. В этом смысле выводы в непосредственных умозаключениях не нуждаются в доказательстве, поскольку в их основе лежат факты непосредственно очевидные, которые не нуждаются ни в каком доказательстве: их истинность очевидна без доказательств. «В самом деле, разве я нуждаюсь в доказательствах, — пишет Г.И. Челпанов, — что передо мной находится предмет, имеющий зеленый цвет? Неужели, если кто-нибудь стал доказывать, что этот предмет не зеленый, а черный, я поверил бы ему? Этот факт для меня непосредственно очевиден. К числу непосредственно очевидных положений относятся, прежде всего, те положения, которые являются результатом чувственного восприятия»/334/.

/334/ Челпанов Г.И. Указ. соч. С. 4.

Допустим, вещественные доказательства и документы, представленные в судебное заседание, не нуждаются в доказательствах по причине их очевидности для участников судебного разбирательства. Такой же участи ожидают и показания подсудимого, потерпевшего, свидетеля, эксперта и специалиста, данные ими непосредственно в судебном заседании. Таким образом, результаты чувственного познания, представленные в судебном заседании, не нуждаются в доказательствах.

Нуждаются в доказательстве неочевидные положения, полученные путем посредственных умозаключений и имеющие субъективное основание. В отличие от непосредственных умозаключений суть посредственных умозаключений, например дедукции, состоит в том, что дедуктивное умозаключение принимают формы силлогизма. Силлогизм есть такая форма умозаключения, в которой[128] из двух суждений необходимо вытекает третье, причем одно из двух данных суждений является общеутвердительным или общеотрицательным/335/ (большая посылка). Установлению подлежит частноутвердительное или частноотрицательное суждение (малая посылка). Согласно структуре доказательства, вывод в посредственном умозаключении является не чем иным, как тезисом доказательства, то есть высказыванием, истинность или ложность которого доказывается/336/. Тезис доказательства является ответом на вопрос: что доказывается?

/335/ См. там же.

/336/ См.: Грядовой Д.И. Логика: Структурированный учебник (для вузов). М., 2003.

Помимо тезиса, структуру доказательства составляют основание (довод, аргументация) и демонстрация. Основания доказательства выступают ответом на вопрос: чем, при помощи чего доказывается? Демонстрация доказательства позволяет получить ответ на вопрос: как и почему нечто доказывается? Если основание (доводы, аргументы) — исходный элемент доказательства, а тезис доказательства — его конечный элемент, то демонстрация, то есть связь тезиса и оснований, а также оснований друг с другом, является логическим элементом доказательства, его формой/337/.

/337/ См.: Чуешов В.И. Основы современной логики. Минск, 2003. С. 127.

Тезисом доказательства, в контексте нашего обсуждении, является вина как неочевидное знание. Основанием доказательства являются факты, подтверждающие вину лица, совершившего преступление. Причем в методологии различают факт как реальное событие и факт как знание о некотором событии. Как обозначение реального положения дел, факты не зависят от научных теорий и являются фактами чувственного познания. Как знание, факт не может не зависеть от других знаний/338/. Видно, что верность или неверность первой группы фактов очевидна по причине их непосредственного представления суду. Что же касается второй группы фактов, которые мы называем фактами знаниями, то они зависят от качеств теории вины. Это с одной стороны. С другой, - не последнюю роль играет и субъект, осуществляющий доказательство. Дело в том, что обоснование каких-либо утверждений перед судом происходит в судебном заседании субъектом обвинения или защиты. По мнению И.Я. Фойницкого: «...здесь на основании собранных доказательств предстоит принять или отвергнуть обвинение, предъявленное против определенного лица. Суду указыва[129]ется как событие, так и его причина; ему ставится не вопрос: что произошло и кем оно причинено, а вопрос: произошло ли данное событие и составляет ли причину его, внешнюю и внутреннюю, деятельность определенного обвиняемого? Суду представляются и доказательства, имеющиеся для решения этого вопроса. Ему остается лишь определить точность или истинность доказательств и поставить их в логическую связь с искомым»/339/.

/338/ См. там же. С. 128.

/339/ Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. СПб., 1996. Т. 1. С. 180.

Схематично рассматриваемое явление выглядит так: тезис — аргументы — демонстрация. Применительно к нашему исследованию сказанное означает: одна сторона, например обвинение, выдвигает тезис о вине лица, совершившего преступление, подтверждает это доказательствами, имеющимися в деле, и демонстрирует их, то есть предлагает их исследовать лицам, присутствующим в зале судебного заседания. В свою очередь, противоположная сторона (сторона защиты) выдвигает тезис о наличии в деле обстоятельств, смягчающих ответственность подсудимого и предлагает исследовать с этой точки зрения имеющиеся в деле доказательства.

Суд со своей стороны, взвесив все доводы сторон о вине подсудимого и его наказании, оценивает доводы, предъявленные сторонами, устанавливает связь между тезисом и доказательством. При этом установление связи осуществляется посредством исследования доказательств. Процесс исследования доказательств в УПК представлен в качестве одного из этапов судебного разбирательства — судебного следствия.

В ходе судебного следствия суд и устанавливает связь предъявленных доказательств с констатацией вопроса о виновности или невиновности лица, дело в отношении которого слушается в порядке судебного разбирательства. Завершив процесс исследования доказательств, то есть установив связь между исследованными доказательствами и психическим отношением лица к совершенному преступлению, суд удаляется в совещательную комнату, где, оставшись один на один со своей совестью и разумом, разрешает вопросы для постановления приговора.

Структура доказывания-обоснования в судебном разбирательстве несколько отлична от структуры доказывания, осуществляемого в досудебном производстве и может быть представлена следующим образом:

1) утверждение о виновности или невиновности подсудимого;

2) демонстрация доказательств;

3) исследование доказательств;[130]

4) констатация вопроса о виновности или невиновности лица и назначение ему наказания.

Под утверждением сторон о виновности иди невиновности подсудимого в настоящем исследовании понимаются такие действия сторон, которые конкретизируют (детализируют) предмет судебного исследования, где каждая из сторон доводит до суда свою позицию по делу, своё видение вопроса о виновности или невиновности подсудимого. В действующем уголовно-процессуальном законодательстве утверждение сторон о виновности или невиновности подсудимого представлены в форме прений сторон.

Так, в соответствии с ст. 292 УПК РФ судебные прения состоят из речей обвинителя и защитника, при отсутствии последнего в прениях сторон участвует подсудимый. В прениях сторон могут также участвовать потерпевшей и его представитель, гражданский истец, гражданский ответчик, их представители, подсудимый вправе ходатайствовать об участии в прениях сторон (ч. 1-2 ст. 292 УПК РФ). Как форму утверждения сторон можно рассматривать и реплики сторон. Право последней реплики всегда принадлежит защитнику и подсудимому (ч. 6 ст. 292 УПК РФ).[131]