Burkkhardt_Ya_-_Kultura_Vozrozhdenia_v_Italii_L

был по крайней мере способен забывать о себе, видя развитие событий. Вообще он - патриот в высшем смысле слова, хотя в его сочинениях нет (за исключением нескольких слов) прямого энтузиазма, и несмотря на то, что сами флорентийцы стали в конце концов считать его преступником168. Но как ни далеко он, по примеру многих других, ни заходил в поступках и речах, бла­ го государства было его первой и последней мыслью.

Его полная программа устройства нового флорентийского государства изложена в докладной записке Льву X169, состав­ ленной после смерти младшего Лоренцо Медичи, герцога Урбинского (1519 г.), которому он посвятил свою книгу «Государь». Положение вещей уже иное и полностью искаженное, предло­ женные средства и пути часто далеко не моральны; но очень интересно видеть, как он надеется на то, что наследницей Ме­ дичи будет республика, причем умеренно демократическая по своему характеру. Трудно представить себе более искусное сочетание уступок папе, его сторонникам, с одной стороны, и защиты различных интересов Флоренции - с другой; мы как бы видим часовой механизм. В «Рассуждениях» («Discorsi») выс­ казаны многочисленные принципы, отдельные замечания, па­ раллели, политические перспективы и т. п. для Флоренции, и среди них встречаются изумительной красоты озарения.

Макиавелли признает закон прогрессирующего и соверша­ ющегося толчками развития государств и требует, чтобы госу­ дарственный строй был гибким и способным к изменению, ибо лишь таким образом можно избежать внезапных смертных при­ говоров и изгнаний. По такой же причине, чтобы исключить на­ сильственные меры частного характера и интервенции («смерть всякой свободы»), он предлагает ввести против вызвавших не­ годование граждан судебное обвинение (accusa), тогда как во Флоренции удовлетворялись лишь поношениями в их адрес. Он мастерски характеризует вынужденные запоздалые реше­ ния, играющие такую большую роль в критические периоды. Вместе с тем иногда фантазия и обстоятельства времени зас­ тавляют его прибегнуть к неумеренной похвале народа, кото­ рый способен лучше, чем какой-либо правитель, выбрать нуж­ ных ему деятелей и которого можно «уговорами» побудить от­ казаться от заблуждений160. Что касается господства в Тоска­ не, то у него нет сомнений, что оно должно принадлежать его родному городу, а необходимость вновь покорить Пизу (в осо­ бом Discorso) считает жизненно важной; он сожалеет, что Ареццо после мятежа 1502 г. не был уничтожен, и в общем даже допускает, что итальянские республики должны продвигаться

62

вовне и увеличиваться, чтобы обезопасить себя от нападений и установить мир в своих границах. Флоренция всегда действо­ вала неправильно и вызвала смертельную вражду Пизы, Сие­ ны и Лукки, тогда как Пистойя, с которой «обращались по-брат­ ски», добровольно подчинилась ей.

Сравнивать с единственной в своем роде Флоренцией не­ многие, еще существовавшие в XV в. республики, совершенно неоправданно: Флоренция была местом формирования италь­ янского, более того, современного духа Европы вообще. Сиена страдала от тяжелейших органических недостатков, и относи­ тельное процветание ее ремесел и искусств не должно вводить в заблуждение. Эней Сильвий161 с тоской взирает на «веселые» имперские города Германии, где жизнь не омрачают конфиска­ ции имущества и наследства, деспотические власти и партии162.

Генуя, собственно, не относится к сфере нашего рассмот­ рения, ибо до Андреа Дориа119* не была связана с Возрождени­ ем, вследствие чего житель Ривьеры считался в Италии прези­ рающим всякое высшее образование163. Борьба партий носила здесь такой дикий характер и сопровождалась такими потрясе­ ниями всех основ существования, что трудно даже понять, ка­ ким образом генуэзцам после всех революций и оккупации уда­ валось возвращаться к терпимому состоянию. Быть может, уда­ валось это потому, что почти без исключения все, участвую­ щие в управлении государством, одновременно занимались торговлей164. И Генуя служит удивительным примером того, ка­ кую степень неуверенности может вынести предприниматель­ ство в целом, и в частности богатство, с каким внутренним со­ стоянием совместимо обладание колониями.

Лукка не имеет в XV в. большого значения. [От первых деся­ тилетий этого столетия, когда город жил в условиях полутира­ нического правления семейства Гвинджи, мы располагаем сви­ детельством луккского историка Джованни ди Сер Камбио, ко­ торое можно считать красноречивым памятником, характери­ зующим положение таких правящих домов в республиках вооб­ ще165. Автор сообщает нам: о величине наемных войск в городе и его окрестностях и их распределении там; о раздаче всех должностей своим избранным приверженцам; о составлении описи всего оружия, находящегося в личном владении, и о ра­ зоружении всех подозрительных лиц; о надзоре над отправлен­ ными в изгнание, которые под страхом угрозы полной конфис­ кации имущества вынуждаются к тому, чтобы не покидать пред­ писанные им места обитания; об устранении опасных возмути­ телей посредством совершаемых втайне убийств; о принужде-

63

нии выехавших купцов и ремесленников к возвращению назад; об устранении по мере возможности представительного собра­ ния граждан (consiglio generale) посредством его замены состоя­ щей лишь из собственных приверженцев комиссией из 12 либо 18 человек; о сокращении всех статей расходов в интересах неиз­ бежных наемников, без которых пришлось бы жить в сознании по­ стоянной опасности, но которым приходилось теперь всячески по­ такать (i soldati si faccino amici, confidanti e savî120*). Наконец, здесь делается признание в том, что хозяйство в настоящий момент находится в бедственном положении, особенный спад постиг про­ изводство шелка, но также и другие ремесла, а также виноделие, для исправления же положения предлагается повысить пошлины на привозные вина и полностью принудить сельскую местность (contado) покупать все, за исключением продуктов питания, в го­ роде. Замечательное место, и мы считали бы вовсе нелишним, если бы кто-то сопроводил его даже и для нас подробным ком­ ментарием; в настоящий же момент мы можем на него только ука­ зать как на одно из многих доказательств того факта, что в Италии последовательное политическое мышление.]

** *

Так же, как государства Италии в большинстве своем были по своему внутреннему строю художественными произве­ дениями, т.е. осознанными, зависящими от рефлексии, по­

коящимися на зримых основах творениями, их отношение друг к другу и к внешнему миру также должно было быть произведением искусства. То, что почти все они основаны на сравнительно не­ давних узурпациях, таит в себе такую же опасность для их вне­ шних, как и для их внутренних отношений. Никто не признает бе­ зоговорочно другого; тот же самый счастливый случай, который привел к основанию и утверждению собственного господства, дол­ жен действовать и в отношениях с соседним государством. Ведь отнюдь не всегда зависит от властелина, будет ли он спокойно занимать свой престол или нет. Потребность увеличивать свою территорию, вообще действовать, свойственна всякой нелегитим­ ной власти. Так, Италия становится родиной «внешней полити­ ки», которая постепенно и в других странах стала признанным правовым состоянием. Совершенно объективное, свободное как от предрассудков, так и от нравственных сомнений, отношение к вопросам международной политики достигает подчас совершен­ ства, в котором оно представляется изящным и величественным, хотя в целом создается впечатление разверзающейся бездонной

64

пропасти. Интриги, лиги, вооружения, подкупы и предательства составляют в своей совокупности историю внешних отношений Италии того времени.

Долгое время предметом общих обвинений была прежде всего Венеция; ее обвиняли в том, что она стремится завое­ вать всю Италию или привести ее к такому упадку, что все госу­ дарства этой страны, впав в бессилие, подпадут под ее власть166. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что эти жалобы исходят не от народа, а от окружения князей и прави­ тельств, которых подданные в большинстве случаев ненави­ дят, тогда как правительство Венеции вследствие своего мяг­ кого управления пользуется общим доверием167. И Флоренция с бешено ненавидящими ее подвластными ей городами очень проигрывала в сравнении с Венецией, даже если оставить в стороне зависть, вызываемую успехами Венеции в торговле и ее продвижением в Романье. В конце концов Камбрейской лиге удалось (с. 52) ослабить государство, которое должна была бы защищать объединенными силами вся Италия.

Но и по отношению друг к другу все они полны ожиданий худшего по внушению собственной нечистой совести и всегда готовы к крайним мерам. Лодовико Моро, арагонцы в Неаполе и Сикст IV, не говоря уже о более слабых властителях, поддер­ живали в Италии опасное беспокойство. Если бы эта ужасная игра ограничивалась хотя бы Италией! Но по логике вещей она приводила к тому, что обращались к постороннему вмешатель­ ству и помощи, главным образом, французов и турок.

Прежде всего расположено к французам было само населе­ ние. С ужасающей наивностью Флоренция признается в своей давней, связанной с партией гвельфов симпатии к французам168. И когда Карл VIII действительно появился на юге альпийских от­ рогов, вся Италия подчинилась ему с таким восторгом, который удивил даже его людей169. В представлении итальянцев (доста­ точно вспомнить Савонаролу) жил идеальный образ великого, мудрого и справедливого спасителя и правителя, только это был уже не император, как у Данте, а французский король династии Капетингов. С его уходом иллюзия исчезла, но прошло еще дол­ гое время, пока стало понятно, насколько Карл VIII, Людовик XII и Франциск I не понимали, в чем состоит их подлинное отношение к Италии и какими второстепенными основаниями они руководство­ вались. Иначе, чем народ, пытались использовать французов кня­ зья. Когда закончились войны между Францией и Англией, когда Людовик XI стал плести свои дипломатические сети и забрасы­ вать их во все стороны, когда, наконец, Карл Бургундский начал

65

лелеять свои авантюристические планы, кабинеты итальянских государств шли им навстречу и интервенция французов должна была рано или поздно неизбежно произойти, даже независимо от притязаний на Неаполь и Милан, с той же неизбежностью, как она давно уже произошла, например, в Генуе и Пьемонте. Венециан­ цы ждали этого уже в 1462 г.170 Какой смертельный страх испыты­ вал герцог Милана Галеаццо Мария во время войны Людовика XI с Карлом Бургундским, ибо, являясь как будто союзником того и другого, он должен был опасаться вторжения обоих, ясно показы­ вает его переписка171.

Система равновесия четырех главных итальянских государств, как ее понимал Лоренцо Великолепный, была всего лишь посту­ латом светлого оптимистического духа, далекого как от политики преступного экспериментирования, так и от пристрастия флорен­ тийцев к гвельфам, и надеждой на лучшее. Когда Людовик XI пред­ ложил ему в войне против Ферранте Неаполитанского и Сикста IV вспомогательные войска, он сказал: «Я не могу предпочитать лич­ ную пользу, когда грозит опасность всей Италии; дай Бог, чтобы французским королям никогда не захотелось испытать свои силы в этой стране! Если это случится, Италия погибла»172. Для других же правителей Италии французский король был то средством, то предметом устрашения, они угрожают его вмешательством, как только не находят выхода в каком-либо трудном положении. На­ конец, папы полагали, что могут совершенно безопасно использо­ вать Францию в своих интересах, и Иннокентий VIII считал, что может, рассердясь, отправиться на север и вернуться в Италию с французским войском в качестве завоевателя173121\

Следовательно, мыслящие люди предвидели чужеземное за­ воевание задолго до похода Карла VIII в Италию174. И когда он вновь перешел через Альпы, всем стало ясно, что началась эра интервенций. С этого момента одна беда сменяет другую. В Ита­ лии слишком поздно поняли, что Франция и Испания, грозящие Италии вторжением, стали крупными державами, которые уже не удовлетворяются поверхностными выражениями приверженнос­ ти, а готовы к смертельной борьбе за влияние и владения. Они стали уподобляться централизованным итальянским государ­ ствам, даже подражать им, но в колоссальном масштабе. Наме­ рения грабить земли и обменивать их в течение некоторого вре­ мени кажутся бесконечными. Закончилось же все, как известно, полным перевесом Испании, которая в качестве меча и щита контр­ реформации на длительное время подчинила себе также папство.

Грустные размышления философов свелись тогда только к тому, чтобы показать, как все, обращавшиеся за помощью к

66

варварам, кончали плохо. В XV в. открыто и без всяких опасе­ ний устанавливали связь и с турками; это представлялось та­ ким же политическим средством, как любое другое. Понятие общего «христианства Запада» подчас значительно колебалось уже в период крестовых походов; Фридрих II вообще отказался от него, однако новое продвижение Востока, тяжкое положение и гибель греческой (византийской) империи возродили прежнее настроение христиан Запада (хотя и не прежнее рвение). Ита­ лия является в этом отношении исключением.

Сколь ни велики страх перед турками и действительная опас­ ность, почти нет сколько-нибудь значительного итальянского государства, которое бы не объединялось кощунственно с Му­ хаммедом II и его преемниками против других итальянских го­ сударств. А там, где это не происходило, каждое допускало та­ кую возможность для другого - и это было еще не худшим; так, например, венецианцы обвиняли наследника неаполитанского престола Альфонса в том, что он послал людей, которым пред­ писал отравить цистерны Венеции175. Что такой преступник, как Сиджизмондо Малатеста может позвать турок в Италию, счи­ тали вполне возможным176. Но и неаполитанские арагонцы, у которых Мухаммед, как будто подстрекаемый другими италь­ янскими правительствами177, в один прекрасный день отнял Отранто, натравили вслед за тем султана Баязета II122' на Ве­ нецию178. То же совершил Лодовико Моро. «Кровь убитых и сте­ нания плененных турками взывают к Богу об отмщении!» - пи­ шет государственный летописец. В Венеции, где все станови­ лось известным, было также известно и то, что Джованни Сфорца, князь Песаро, двоюродный брат Моро, предоставил приют едущим в Милан турецким послам179.

Наиболее достойные папы XV в., Николай V123* и Пий II, умер­ ли в состоянии глубокой скорби из-за сближения итальянских го­ сударств с турками; Пий II скончался во время приготовлений к крестовому походу, который он даже предполагал возглавить; их преемники же растратили собранные всем христианским миром «турецкие деньги» и осквернили основанное на этом отпущение грехов ради денежной спекуляции в своих интересах180. Иннокен­ тий VIII соглашается стать тюремщиком бежавшего принца Дже­ ма за обещанную ежегодную плату его брата Баязета II, а Алек­ сандр VI поддерживает в Константинополе мероприятия Лодови­ ко Моро, направленные на подготовку турецкого вторжения в Ве­ нецию (1498 г.), в ответ на что она грозит ему созывом собора181. Таким образом, очевидно, что пресловутый союз Франциска I с Сулейманом II124* не был чем-то новым и неслыханным.

67

Впрочем, в ряде случаев и население не видело в переходе под власть турок чего-то особенно страшного. Даже если под­ данные только угрожали этим угнетающим их правительствам, это служит признаком привычности этой мысли. Уже в 1480 г. Баттиста Мантовано125' дает ясно понять, что большинство жи­ телей Адриатического побережья имеют в виду нечто подоб­ ное и что в частности Анкона этого желает182. Когда Лев X очень угнетал Романью, делегат Равенны сказал в лицо его легату, кардиналу Джулио Медичи следующее: «Ваше преосвященство, светлейшая республика Венеция не хочет нас принять, чтобы

не ссориться с церковью, но если в Рагузу придут турки, мы подчинимся им»183.

При начавшемся уже тогда подчинении Италии испанцам то, что страна была защищена по крайней мере от варварства, которое явилось бы следствием господства турок, может слу­ жить сомнительным, хотя и не лишенным основания утешени­ ем184. Своими силами Италия не могла бы избежать такой судь­ бы. Если после всего допустимо сказать что-либо хорошее о тогдашнем государственном управлении в Италии, то это мо­ жет относиться лишь к объективному, непредубежденному от­ ношению к таким вопросам, которые еще не были омрачены страхом, страстью или злобой.

Здесь не было ленной системы в понимании северных на­ родов с искусственно обоснованными правами, и власть, ко­ торой каждый обладал, он обладал (как правило), по край­ ней мере фактически, полностью. Здесь нет дворянской сви­ ты, которая поддерживает в правителе абстрактное понятие чести со всеми его странными следствиями; правители и со­ ветники Италии едины в том, что действовать надлежит толь­ ко исходя из положения вещей и поставленной цели. По от­ ношению к используемым людям, по отношению к союзни­ кам, каково бы ни было их происхождение, не проявляется кастовое высокомерие, которое могло бы отвратить кого-ни­ будь, и в завершение всего сословие кондотьеров, где про­ исхождение вообще не имеет никакого значения, достаточно свидетельствует о характере фактической силы. И наконец, правители в качестве образованных деспотов знают соб­ ственную страну и страны соседей несравненно лучше, чем их современники на севере, и вычисляют до мельчайших деталей способность к действиям друзей и врагов как в эко­ номическом, так и в моральном отношении; они проявляют себя, несмотря на серьезные ошибки, как прирожденные ста­ тистики.

68

** *

Стакими людьми можно было вести переговоры, можно было надеяться определить их поведение посредством действительных оснований. Когда великий Альфонс Не­

аполитанский был взят в плен Филиппо Мария Висконти (1434 г.), он сумел убедить того, что господство над Неаполем дома Анжу вместо его господства сделает французов господами Италии, и Филиппо отпустил его без выкупа, заключив с ним союз186. Вряд ли так поступил бы какой-либо правитель северных стран, и уж, конечно, никто из тех, чья моральность в целом была бы тождественна моральности Висконти. Полное доверие к силе фактических оснований доказывает и знаменитое посещение Лоренцо Великолепным - к полному недоумению флорентий­ цев - вероломного Ферранте в Неаполе, который не мог не ис­ пытывать искушения захватить его в плен; этому не препятство­ вали и его моральные качества186. Все дело было в том, что захватить в плен могущественного правителя, а затем его ос­ вободить живым после получения от него ряда подписей и на­ несения ему других оскорблений, как и поступил Карл Смелый с Людовиком XI в Перонне, представлялось итальянцам про­ сто глупостью187; поэтому возвращения Лоренцо надо было либо вообще не ждать, либо ждать его, увенчанного славой. В это время применялось, особенно венецианскими послами, такое искусство политического убеждения, о котором по ту сторону Альп получили понятие лишь благодаря итальянцам; о нем не следует судить по официальным речам, ибо они относятся к гуманистической школьной риторике. Конечно, в дипломатичес­ кой практике не было также недостатка в грубости и наивнос­ ти188, несмотря на очень развитый в общем этикет. Едва ли не трогательным предстает нам Макиавелли в своих «Legazioni» («Посольства»). Недостаточно осведомленный, не обладающий необходимыми полномочиями, воспринимаемый как подчинен­ ный агент, он не теряет своего свободного высокого дара на­ блюдения и удовольствия от сообщений, основанных на непос­ редственных данных. - [Да и вообще Италия была и остается преимущественно страной политических «Инструкций» и «До­ несений». Разумеется, ловко вести переговоры умели и в дру­ гих державах, однако только здесь мы обладаем многочислен­ ными историческими памятниками, относящимися уже к столь ранней эпохе. Уже большое донесение, отосящееся к после­ дним неделям жизни напуганного Ферранте Неаполитанского (17 января 1494 г.), написанное рукой Понтано в адрес кабине-

69

та Александра VI, дает живейшее представление об этом роде государственных документов, а ведь оно доводится до нашего сведения лишь мимоходом, как одно из целого ряда донесений Понтано189. Как же много равных ему по значению и живости документов завершавшегося XV и начинавшегося XVI в. может быть еще скрыто от нас, - уж не говоря о более поздних эпохах дипломатии! ] Об изучении людей как народа и как индивиду­ альностей, которое шло у итальянцев параллельно с изучени­ ем обстоятельств, речь пойдет в особом разделе.

Здесь мы лишь вкратце остановимся на том, каким образом и война принимала характер произведения искусства. На Запа­ де в средние века подготовка воина была вполне соответству­ ющей господствующей системе обороны и вооружения, суще­ ствовали также всегда гениальные изобретатели в области ис­ кусства укреплений и осады, однако развитию стратегии и так­ тики мешали многочисленные фактические и временные огра­ ничения военной обязанности и честолюбие дворянства, пред­ ставители которого могли, например, спорить перед лицом врага о первенстве в военных действиях и своим неистовством при­ водили к поражению именно в важнейших сражениях, таких, как при Креси и Мопертюи126'.

В Италии, напротив, действовало иначе организованное на­ емное войско, а раннее появление огнестрельного оружия спо­ собствовало как бы демократизации в этой области, не только потому, что самые крепкие замки сотрясались от бомбард, но и потому, что обретенная бюргерами способность в качестве ин­ женеров, литейщиков и артиллеристов имела первостепенное значение. При этом с известной болью ощущалось, что значе­ нию индивида - душе маленького, прекрасно подготовленного итальянского наемного войска - наносился ущерб действую­ щим издали средством разрушения, и существовали отдель­ ные кондотьеры, которые всячески избегали применять недав­ но изобретенную в Германии190 ручную бомбарду; так, Паоло Вителли127'191 приказал выколоть глаза и отрубить руки взятому в плен вражескому стрелку (schioppettieri), тогда как примене­ ние пушек он считал оправданным и сам использовал их. В це­ лом, однако, изобретения по возможности использовались, и итальянцы стали в области применения средств нападения, а также строительства крепостей учителями всей Европы. Ряд правителей - Федериго Урбинский, Альфонс Феррарский - об­ рели такие специальные знания в этой области, по сравнению

скоторыми знание Максимилиана I кажется поверхностным.

ВИталии впервые возникли наука и искусство ведения вой-

70

ны в целом; здесь мы впервые встречаемся с удовольствием от правильного ведения войны как такового, что было вполне совместимо с частой сменой господства партий и определяе­ мыми чисто фактическими условиями действиями кондотьеров. Во время войны между Миланом и Венецией 1451-1452 гг., меж­ ду Франческо Сфорца и Джакопо Пиччинино, в штабе после­ днего находился литератор Порчеллио128', который по поруче­ нию неаполитанского короля Альфонса должен был составить реляцию192 о происходивших событиях. Она написана по-латы- ни, не очень чисто, но свободно, в духе тогдашней гуманисти­ ческой напыщенности, в целом по образцу Цезаря со встав­ ленными в изложение речами, чудесами и т. п., а так как в тече­ ние ста лет совершенно серьезно спорили о том, кто более ве­ лик, Сципион Африканский Старший или Ганнибал193, то Пич­ чинино пришлось согласиться на то, что он на протяжении все­ го произведения именуется Сципионом, а Сфорца - Ганниба­ лом. Однако о миланском войске также необходимо было дать объективную информацию; и софист велел доложить о себе Сфорца, его провели вдоль рядов войска, он все хвалил и обе­ щал передать все увиденное в назидание потомству194. Литерату­ ра Италии того времени богата также описаниями военных дей­ ствий и записей стратагем для использования знатоками и вооб­ ще образованными людьми, реляции того же времени на севере, например описание Дибольдом Шиллингом129* войн в Бургундии, напротив, подобны по своей бесформенности и протокольной точ­ ности хроникам. Величайший дилетант, выступавший когда-либо в качестве такового195 в области военных действий, Макиавелли, написал тогда свое «Искусство войны» («Arte délia guerra»). Субъек­ тивная подготовка воина находила свое полное выражение в той торжественной борьбе одной или нескольких пар, известной уже задолго до знаменитого поединка близ Барлетты (1503 г.)130'196. Победитель мог быть уверен в ожидающем его прославлении, не известном на севере: его воспевали поэты и гуманисты. Исход такой борьбы уже рассматривается не как суд Божий, а как побе­ да личности; для зрителей же это - завершение волнующего пари и удовлетворение чести войска или нации.

Само собой разумеется, что такое рациональное отноше­ ние к проблемам войны при известных обстоятельствах сменя­ лось ужасными злодеяниями, не связанными даже с полити­ ческой ненавистью, а представляющими собой просто реали­ зацию обещанного разграбления. После сорокадневного разо­ рения Пьяченцы (1447 г.), которое Сфорца вынужден был раз­ решить своим солдатам, город был длительное время пуст и

71