Burkkhardt_Ya_-_Kultura_Vozrozhdenia_v_Italii_L

гие философом, третьи теологом12, источает во всех своих со­ чинениях полноту покоряющей личной силы, подчиняющей чи­ тателя даже независимо от предмета. Какую силу воли пред­ полагает уже непоколебимо равномерная разработка «Боже­ ственной комедии». Если же обратиться к содержанию, то вряд ли есть во всем внешнем и духовном мире важный предмет, который бы не был им изучен и сказанное им по поводу которо­ го - часто лишь несколько слов - не было бы важным свиде­ тельством его времени. Для изобразительного искусства он может считаться источником - и это поистине так по причинам куда более существенным, чем несколько строк, посвященных художникам того времени; вскоре он стал еще и источником вдохновения13.

XV век — прежде всего и преимущественно век многосто­ ронних людей. Нет биографии, в которой не шла бы речь о су­ щественных, выходящих за рамки дилетантизма, дополнитель­ ных занятиях описываемого лица. Флорентийский купец и госу­ дарственный деятель — часто одновременно ученый в облас­ ти обоих древних языков. Самые знаменитые гуманисты знако­ мят его и его сыновей с «Политикой» и «Этикой» Аристотеля14; дочери также получают высокое образование, и вообще зачат­ ки высшего частного воспитания следует искать именно в этой сфере. От гуманиста, в свою очередь, требуется величайшая многосторонность, его знания в области филологии должны слу­ жить отнюдь не только, как теперь, объективному ознакомле­ нию с миром классической древности, но и повседневному при­ менению в реальной жизни. Так, например, наряду с изучением Плиния1517°4 человек этого времени создает музей экспонатов естественной истории; начиная с географии древних, он прихо­ дит к современной ему космографии; следуя образцу их исто­ рических работ, он пишет книги по истории своего времени; в качестве переводчика комедий Плавта он становится и режис­ сером сценических представлений; он по возможности близко воспроизводит все существенные формы античной литерату­ ры вплоть до диалогов Лукиана и наряду с этим выступает как личный секретарь и дипломат, не всегда на благо себе.

Над этими многосторонними людьми возвышаются некото­ рые люди поистине всесторонние. Прежде чем мы обратимся к рассмотрению отдельных интересов жизни и образования, мы здесь, на пороге XV века, остановимся на одном из этих могу­ щественных людей, на Леоне Баттисте Альберти171'. В его био­ графии16 - она не более чем фрагмент - очень мало сказано о нем как художнике, а о его большом значении в истории архи-

92

тектуры вообще не упоминается, и далее мы увидим, что он представлял собой и вне этой особой славы.

Во всем, что приносит похвалу, Леон Баттиста с детства был первым. О его всесторонних физических упражнениях и гимна­ стическом искусстве рассказывают невероятное - как он, сомк­ нув ноги, перепрыгивал через плечи людей, как в соборе он швырял монету вверх так, что можно было слышать звук ее удара о самые высокие своды, как трепетали и дрожали самые дикие лошади, когда он был в седле, - ибо он хотел являться людям совершенным в трех способностях: в движениях, в вер­ ховой езде и в искусстве речи. Музыку он изучал без учителя, и тем не менее его композиции вызывали вссхищение профес­ сиональных музыкантов. В трудных обстоятельствах он многие годы изучал оба права (церковное и светское. —Ред.), пока тя­ жело не заболел от переутомления; он в 24 года, почувство­ вав, что его память ослабла, но способность понимания сохра­ нилась, обратился к физике и математике и одновременно стал изучать все виды умения, существующие в мире, расспраши­ вая о тайнах ремесла и знакомясь с опытом художников, уче­ ных и ремесленников всех родов, вплоть до сапожников. Па­ раллельно он занимался живописью и моделированием, в част­ ности создавая весьма схожие изображения также по памяти. Особенное восхищение вызывала таинственная панорама17, в которой демонстрировались то звезды и восход луны над ска­ листыми горами, то местности, изобилующие горами и бухтами с приближающимся флотом в сиянии солнца или в тени обла­ ков. Но он радостно признавал и созданное другими и вообще рассматривал всякое создание людей, которое следовало за­ кону красоты, едва ли не как нечто божественное18. К этому при­ соединялась писательская деятельность, в первую очередь в области искусства, которая дала вехи и основные свидетель­ ства для возрождения формы, в частности архитектуры; затем ему принадлежат латинские прозаические сочинения, новеллы

ит.п. (некоторые из них сочли античными), а также шутливые

застольные речи, элегии и эклоги; итальянское сочинение «О домоводстве» в четырех книгах19 и даже надгробная речь на смерть своей собаки. Его серьезные и шутливые высказыва­ ния были достаточно значительны, чтобы их собрали; примеры их, часто длиной в множество столбцов, сообщаются в назван­ ном жизнеописании Альберти. Все, что он имел и знал, он, по­ добно истинно богатым натурам, сообщал, ничего не скрывая,

идарил свои величайшие открытия. И наконец, сообщается и о глубочайшем источнике его существа - едва ли не нервозном,

93

в высшей степени симпатическом сопереживании всему в мире. При виде прекрасных деревьев и полей он плакал, красивых, достойных старцев он почитал как «блаженство природы» и не уставал взирать на них; и животные совершенного строения вызывали его благосклонность как особо одаренные природой; не раз, будучи больным, он выздоравливал при виде прекрас­ ной местности20. Неудивительно, что, видя, сколь таинственно

иглубоко он связан с внешним миром, люди приписывали ему

идар предвидения. Ему приписывали предсказание кровавого кризиса дома д'Эсте, судьбы Флоренции и пап на много лет вперед; в его власти было также проникновение в любой мо­ мент в душу человека, физиогномика. Само собой разумеется, что этот человек обладал в высшей степени интенсивной си­ лой воли; подобно величайшим представителям Возрождения, он также говорил: «Люди способны своими силами достигнуть всего, как только они этого захотят».

Леонардо да Винчи относится к Альберти, как завершаю­ щий к начинающему, как мастер к дилетанту. Если бы только и

вданном случае сочинение Вазари172' было дополнено описа­ нием его личности, как это сделано применительно к Леону Баттисте. Грандиозные контуры личности Леонардо мы обре­ чены навек лишь отдаленно предполагать.

** *

Описанному до сих пор развитию индивида соответству­ ет и новый вид значимости во внешнем мире: совре­ менная слава21.

Вне Италии отдельные сословия жили внутри своих рамок, каждое со своим понятием сословной чести. Поэтическая сла­ ва трубадуров и миннезингеров, например, существует только для рыцарского сословия. Напротив, в Италии в отношении к тирании или к демократии установилось равенство сословий, проявляются также зачатки общества, находящие опору, как здесь следует заметить, предвосхищая дальнейшее изложение, в итальянской и латинской литературе; такая почва была необ­ ходима для развития этого нового элемента жизни. К этому при­ соединялось то, что римские авторы, которых стали рьяно изу­ чать, были преисполнены и пронизаны понятием славы, и что предмет их - изображение мирового господства Рима - вос­ принимался в Италии как прямая параллель. Все воление и все свершения итальянцев были преисполнены нравственной пред­ посылкой, еще не известной другим странам Запада.

94

Здесь вновь, как и во всех серьезных случаях, следует преж­ де всего обратиться к Данте. Он всеми силами и всей душой стремился к лаврам поэта22; в качестве публициста и литерато­ ра он также подчеркивает, что достигнутое им - нечто совер­ шенно новое, что он хочет на этой колее не только быть пер­ вым, но и называться таковым23. Однако в своих прозаических произведениях он уже говорит об отрицательных сторонах боль­ шой славы; он знает, что при личном знакомстве со знаменито­ стью многие остаются неудовлетворенными, и объясняет это отчасти детской фантазией людей, отчасти завистью, а отчас­ ти и собственной виной данного человека24. И наконец, в его великом творении твердо выражен его взгляд на ничтожность славы, хотя таким образом, из которого явствует, что его серд­ це еще не вполне свободно от стремления к ней. В «Рае» сфе­ ра Меркурия служит местопребыванием тех блаженных25, кото­ рые на Земле стремились к славе и этим нанесли ущерб «лу­ чам любви». Особенно характерно, что бедные души в аду (In­ ferno) требуют, чтобы Данте вновь пробудил на Земле воспо­ минание о них, их славу, и не дал забыть о них26, тогда как души в чистилище (Purgatorio) молят лишь о заступничестве27; и в знаменитом месте28 жажда славы, lo gran disio dell'eccelienza, уже потому порицается, что духовная слава не абсолютна, а зависит от времени и от обстоятельств, так что ее могут пре­ взойти и затмить более великие последователи.

Новое поколение поэтов-филологов, последовавшее за Дан­ те, быстро завоевало славу в двойном смысле: они сами ста­ новятся признанными знаменитостями Италии и одновремен­ но в качестве поэтов и историков сознательно распоряжаются славой других. Высшим символом такого рода славы считает­ ся коронование поэта, о котором речь пойдет ниже.

Современник Данте, Альбертино Муссато173', поэт, короно­ ванный в Падуе епископом и ректором, пользовался славой, приближающейся к обожествлению: каждый год на рождество к его дому приходила торжественная процессия докторов и сту­ дентов коллегий университета с трубами и, кажется, с горящи­ ми свечами, чтобы приветствовать29 и одарить его. Это велико­ лепие продолжалось, пока он (в 1318 г.) не впал в немилость правящего тирана из дома Каррара.

Полностью наслаждается новым фимиамом, ранее доступ­ ным лишь героям и святым, также Петрарка, убеждая себя в более поздние годы, что все это представляется ему ничтож­ ным и обременительным фактом его жизни. Его «Письмо к по­ томкам»30 является отчетом старого знаменитого человека,

95

вынужденного удовлетворить любопытство публики. Он ждет признания славы от потомства, современникам он предпочита­ ет его запретить31; в его «Диалогах о счастье и несчастье»32 при обсуждении славы акцент падает на речь противника, до­ казывающего ее ничтожность. Но можно ли к этому относиться серьезно, если Петрарка радуется тому, что его сочинения из­ вестны византийскому самодержцу из Палеологов33174*, а также императору Карлу IV? И в самом деле, он еще при жизни был известен далеко за пределами Италии.

И разве он не ощутил вполне оправданную растроганность, когда при посещении родного города, Ареццо, друзья повели его в дом, где он родился, и сообщили ему, что город заботится

отом, чтобы в доме ничего не менялось!34 До этого почитались

исохранялись только жилища отдельных великих святых, на­ пример, келья св. Фомы Аквинского у доминиканцев в Неаполе, portiuncula (обитель) св. Франциска близ Ассизи; в лучшем слу­ чае подобным полумифическим признанием, которое вело к такой чести, пользовались отдельные крупные правоведы; так,

народ еще к концу XIV в. называл старое строение в Баньоло недалеко от Флоренции «студией» Аккурсио175' (род. около 1150 г.), позволив, впрочем его разрушить35. Высокие доходы

иполитические связи отдельных юристов (выступавших в ка­ честве консультантов и составителей прошений) надолго по­ ражали воображение людей.

Ккульту родного дома присоединился и культ гробниц ве­ ликих людей36; для Петрарки к этому присоединяется также культ места, где он умер; в его честь Арквато стало любимым

местом пребывания падуанцев, где были воздвигнуты изящные строения37, - в то время, когда на севере еще долгое время не было «классических мест», а известны были только паломни­ чества в места, где хранились иконы и реликвии. Для городов стало делом чести обладать останками своих или чужих зна­ менитостей; нельзя не удивляться тому, с какой серьезностью флорентийцы уже в XIV в. - задолго до Санта Кроче - стреми­

лись превратить свой собор в пантеон, где Аккурсио, Данте, Петрарке, Боккаччо и юристу Дзаноби делла Страда176' предпо­ лагалось воздвигнуть великолепные гробницы38. Еще в XV в. Лоренцо Великолепный лично обратился к жителям Сполето с

просьбой уступить ему для собора тело художника фра Филиппо Липпи177'; в ответ было сказано, что у них вообще нет избыт­ ка достопримечательностей, а особенно знаменитых людей, и поэтому они просят не принуждать их исполнить его желание; действительно, ему пришлось ограничиться надгробным памят-

96

ником. Данте также, несмотря на обращения, которыми Боккаччо с горькой эмфазой подстрекал его родной город39, продол­ жал мирно покоиться в церкви Сан Франческо в Равенне, «между древними гробницами императоров и раками святых, в более почетном обществе, чем то, которое ты, о родина, могла ему предоставить». Случилось, что некий странный человек безна­ казанно взял свечи с распятия на алтаре и, поставив их на мо­ гилу Данте, сказал: возьми их, ты более достоин их, чем тот - Распятый40.

Итальянские города стали вспоминать своих сограждан и жителей города в древнее время. Неаполь, вероятно, никогда совершенно не забывал о гробнице Вергилия, хотя бы потому, что с его именем было связано некое полумифическое пред­ ставление. Жители Падуи еще в XVI в. считали себя обладате­ лями подлинных останков не только своего основателя троян­ ца Антенора178*, но и Тита Ливия41. «Сульмона, - говорит Боккаччо42, - сетует, что Овидий похоронен вдали в изгнании, Пар­ ма радуется, что Кассий покоится в ее стенах». Мантуанцы выпустили в XIV в. монету с бюстом Вергилия и воздвигли ста­ тую, которая должна была представлять его; в 1392 г. опекун тогдашнего Гонзага, Карло Малатеста приказал из средневеко­ вого юнкерского высокомерия43 сбросить статую, но вынужден был, поскольку слава древнего поэта была сильнее, вернуть ее на прежнее место. Быть может, уже тогда показывали в двух милях от города грот, где, по преданию, предавался размыш­ лениям Вергилий44, так же как Scuola di Virgilio (школу Верги­ лия) - город под Неаполем. Комо заявил свои права на обоих Плиниев45 и прославил их к концу XV в. двумя сидячими стату­ ями, которые помещались под изящными балдахинами на фа­ саде собора.

История и возникшая в это время топография стараются не пропустить ничего, служащего славе своей местности, тогда как в хрониках севера лишь кое-где среди перечислений пап, им­ ператоров, землетрясений и комет встречается упоминание о том, что в это время «процветал» также тот или иной знамени­ тый муж. Как произошло под влиянием господства понятия сла­ вы развитие замечательной биографической литературы, мы покажем в другой связи, здесь же ограничимся указанием на местный патриотизм топографов, выражавших притязания на славу своего города.

В средние века люди гордились своими святыми и их моща­ ми и реликвиями в церквах46. С их перечисления начинает око­ ло 1450 г. свое изложение и падуанский панегирик Микеле Са-

97

вонарола47; затем, однако, он переходит к «знаменитым мужам, которые не были святыми, но своим высоким духом и доблес­ тью (virtus) заслужили, чтобы их причисляли к святым (adnecti)» - совершенно так же, как в древности знаменитый человек уподоблялся герою48. Дальнейшее перечисление в высшей сте­ пени характерно для того времени. Оно начинается с Антенора, брата Приама, основавшего вместе с отрядом бежавших троянцев Падую; потом называются: король Дардан179*, побе­ дивший в Эвганейских горах Аттилу180*, преследовавший и за­ тем убивший его в Римини шахматной доской; император Ген­ рих IV181', построивший собор; какой-то король Марк, голова которого хранится в Монселиче.

После них несколько кардиналов и прелатов в качестве ос­ нователей приходов, коллегий и церквей; знаменитый теолог фра Альберто, августинец, ряд философов, начиная с Паоло Венето182* и известного всему миру Пьетро из Абано183'; юрист Паоло Падовано; затем Ливии и поэты - Петрарка, Муссато, Ловато184'. Если ощущается недостаток в знаменитых военных деятелях, автор возмещает его учеными, утешаясь большей продолжительностью духовной славы; ведь военная слава ча­ сто погребается вместе с телом, а если она сохраняется, то только благодаря ученым. Все-таки честью для города являет­ ся, если в нем погребены по их собственному желанию знаме­ нитые воины из других городов, как Пьетро де Росси из Пар­ мы185*, Филиппо Арчелли из Пьяченцы186*, и особенно Гаттамелата из Нарни187* (1442 г.), чья бронзовая конная статуя, «по­ добно торжествующему цезарю» стояла у церкви Санто. После них автор называет множество юристов и медиков, аристократов, которые не как столь многие «получили достоинство рыцарей, но

изаслужили его», и наконец, знаменитых механиков, художников

имузыкантов. Завершается этот перечень фехтовальщиком, Ми­ келе Россо, изображения которого как знаменитого мастера свое­ го дела можно было видеть во многих местах.

Наряду с такими местными пантеонами, в создании кото­ рых использовались мифы, легенды, репутации и удивление народа, поэты-филологи строят общий пантеон мировой сла­ вы; они пишут сборники о знаменитых мужчинах, знаменитых женщинах, часто непосредственно следуя Корнелию Непоту, Псевдо-Светонию, Валерию Максиму, Плутарху (Mulierum virtutes - Добродетели женщин), Иерониму (De viris illustrious - О знаменитых мужах) и т. д. Или они пишут о визионерских три­ умфальных шествиях и идеальных олимпийских собраниях, как, например, Петрарка в его «Trionfo della fame» («Триумф сла-

98

вы»), Боккаччо в его «Amorosa visione» («Видение любви»), на­ зывая сотни имен, из которых три четверти по крайней мере относятся к древности, а остальные к средним векам49. Посте­ пенно эта новая, относительно более современная часть начи­ нает вызывать большее внимание; историки вводят в свои про­ изведения характеристики и возникают собрания биографий знаменитых современников, как, например, написанное Филиппо Виллани, Веспасиано Фьорентино188' и Бартоломео Фацио189'50, и, наконец, Паоло Джовио190'.

На севере, пока итальянцы не оказали влияние на его авто­ ров (например, на Тритемия191'), существовали только легенды

освятых и отдельные рассказы и описания жизни князей и ду­ ховных лиц; все они еще очень близки к легенде, и о славе, т. е.

олично завоеванной известности, в сущности нет и речи. По­ этическая слава ограничивается еще определенным сослови­ ем, и имена художников севера мы узнаем едва ли не только в той мере, в какой они выступают в качестве ремесленников и членов цехов.

Поэт-филолог в Италии твердо уверен, как уже было сказа­ но, в том, что он раздает славу, даже бессмертие, а также спо­ собствует забвению51. Уже Боккаччо сетует на то, что прослав­ ляемая им красавица остается непреклонной и он не может воспевать и сделать ее знаменитой; он хочет попытаться при­ бегнуть к порицанию5*. Саннадзаро192* в двух прекрасных соне­ тах угрожает трусливо бежавшему от Карла VIII Альфонсу Не­ аполитанскому, что он будет навек забыт53. Анджело Полициано серьезно предупреждает (1 191 г.) короля Португалии Жуа­ на54 193' в связи с открытиями в Африке, чтобы он своевременно позаботился о славе и бессмертии и переслал ему во Флорен­ цию материал «для обработки» (operosius excolende), так как в противном случае с ним может произойти то же, что со всеми теми, чьи дела, отторгнутые от содействия ученых, остаются скрытыми «в большой куче мусора, состоящей из человечес­ ких слабостей». Король (или его гуманистически настроенный канцлер) согласился с этим и обещал распорядиться, чтобы составленные на португальском языке анналы о событиях в Африке были отправлены в итальянском переводе во Флорен­ цию для их переработки на латинском языке; было ли это осу­ ществлено, нам неизвестно. Эти претензии совсем не так бес­ смысленны, как это представляется на первый взгляд; редак­ ция, в которой предстают эти сообщения (в том числе и важ­ нейшие) современникам и потомству, отнюдь не безразлична.

Итальянские гуманисты, их характер изложения и их латин-

99

ский язык довольно долго, действительно, господствовали в чи­ тающем мире Запада, а итальянских поэтов вплоть до XVIII в. читали гораздо больше, чем поэтов любой другой нации. Имя Америго Веспуччи194' из Флоренции стало благодаря его описа­ нию своего путешествия названием четвертой части света, и если Паоло Джовио при всей своей поверхностности и элеган­ тной произвольности все-таки надеялся на бессмертие55, он был не так уж неправ.

Наряду с такими попытками обеспечить себе славу внешни­ ми средствами в некоторых случаях завеса поднимается и пе­ ред нами предстает в пугающе откровенном выражении огром­ ное честолюбие и жажда величия, не зависящие ни от предме­ та, ни от успеха. Так, Макиавелли в предисловии к «Истории Флоренции» порицает своих предшественников (Леонардо Аретино, Поджо) за их слишком тактичное умолчание о деятельно­ сти городских партий. «Они очень ошибались и доказали, что мало знают, каково честолюбие людей и их жажда бессмертия своего имени. Сколь многие, неспособные выделяться похваль­ ными поступками, стремились к этому посредством поступков позорных! Названные писатели не принимали во внимание, что поступки, обладающие величием, свойственным действиям правителей и государств, всегда приносят скорее славу, чем порицание, какими бы они ни были и каким бы ни был их ре­ зультат»56. Описывая поражающие и ужасные поступки, муд­ рые историки указывают на то, что их причиной служило жгучее желание совершить что-либо великое и значительное.

Здесь открывается не просто искажение обычного тщес­ лавия, а нечто действительно демоническое, т. е. отсутствие свободы в принятии решения, связанное с применением край­ них мер и с равнодушием к результату как таковому. Макиа­ велли именно так и воспринимает характер Стефано Поркари57; примерно то же сказано об убийцах Галеаццо Мария Сфорца в источниках; убийство герцога Флоренции Алессандро (1537 г.) даже Варки (в пятой книге) приписывает жажде славы совершившего его Лоренцино Медичи. Еще значитель­ но сильнее подчеркивает этот мотив Паоло Джовио58: Лорен­ цино, опозоренный памфлетом Мольсы195' за порчу античных статуй в Риме, размышляет о поступке, «новизна» которого заставит забыть о прежнем позоре, и убивает своего род­ ственника и князя. -Таковы подлинные черты этой эпохи взбу­ дораженных, но уже близких к отчаянию сил и страстей, на­ поминающей время Филиппа Македонского, когда был сожжен храм в Эфесе.

100

** *

Коррективом не только славы и возникшей жажды сла­ вы, но и большего развития индивидуализма вообще служит насмешка и ирония, по возможности в победо­

носной форме остроты. Мы узнаем из источников, как в сред­ ние века вражеские армии, враждующие князья и властители доводят друг друга символическими насмешками до крайнего раздражения или как на побежденную сторону возлагается выс­ ший символический позор. Наряду с этим, в теологических спо­ рах под влиянием античной риторики и эпистолографии остро­ та становится оружием, и в провансальской поэзии развивает­ ся особая разновидность насмешливых песен, тон которых не чужд и миннезингерам, о чем свидетельствуют их политичес­ кие стихи59. Однако самостоятельным элементом жизни насмеш­ ка могла стать лишь тогда, когда появился развитый индивид, ее постоянная жертва, со своими притязаниями.

Тогда насмешка не ограничивается словом и пером, она ста­ новится реальной: она проявляется в шутках и проказах, так называемых burle (шутки) и beffe (насмешки), которые состав­ ляют основное содержание многих сборников новелл.

В появившихся, вероятно, к концу XIII в. «Ста старых новел­ лах» еще нет острот, порождений контраста, и burla60; их цель - только передать в простом и красивом изложении мудрые речи и полные смысла истории и басни. Но если что-либо доказыва­ ет раннее происхождение этого сборника, то именно отсутствие иронии. Ибо вместе с XIV в. появляется «Божественная коме­ дия» Данте, который по выражению презрения значительно пре­ восходит всех поэтов мира и по одной только великой жанро­ вой картине обманщиков в аду61 может быть назван высоким мастером комического изображения. Петрарка положил нача­ ло62 изданию сборников иронических рассказов в манере Плу­ тарха (Апофтегмата - Сентенции и др.).

Убедительную подборку того, что в течение этого века по­ лучило во Флоренции ироническое выражение, дает в своих новеллах Франко Саккетти196'. Это, собственно, не рассказы, а ответы, данные в соответствующих обстоятельствах, ужасаю­ щие наивности, высказываемые юродивыми, придворными шутами, беспутными женщинами; комизм заключается в вопи­ ющей противоположности этих истинных или мнимых проявле­ ний наивности к отношениям в свете и к обычной моральности; все ставится с ног на голову. Используются все средства изоб­ ражения, например, подражание некоторым верхнеитальянс-

101