Burkkhardt_Ya_-_Kultura_Vozrozhdenia_v_Italii_L

Сикст, Иннокентий и Александр, с охотой принимали посвяще­ ния и вволю позволяли воспевать себя в стихах (существовала даже «Борджиада», по всей вероятности, в гекзаметрах89), од­ нако были чересчур заняты иными вопросами и слишком много думали о других опорах своей власти, чтобы много знаться с поэтами-филологами. Юлию II удалось отыскивать своих по­ этов, потому что сам он был незаурядным объектом для воспе­ вания (с. 82), впрочем он, как кажется, не слишком-то о них пек­ ся. За ним последовал Лев X, «подобно Нуме за Ромулом», т.е. после бряцания оружия, раздававшегося в предыдущий понти­ фикат, все теперь питали надежду на понтификат, целиком и полностью посвященный музам. Удовольствие, доставляемое прекрасной латинской прозой и благозвучными стихами, состав­ ляло неотъемлемую часть жизненной программы Льва, и, само собой, его меценатство достигло в этом отношении столь мно­ гого, что латинские поэты — его приближенные — в своих бес­ численных элегиях, одах, эпиграммах и речах90 дают чрезвы­ чайно яркую картину этой радостной, блестящей эпохи, духом которой дышит также и принадлежащая Джовио биография. Воз­ можно, вообще во всей истории Европы не было второго тако­ го государя, который был бы столь многосторонне воспет при таком малом количестве хоть сколько-то достопамятных собы­ тий жизни. Как правило, поэты получали к нему доступ около полудня, когда виртуозы заканчивали свою игру на струнных инструментах91, однако один из лучших поэтов изо всей этой компании92 дает понять, что они пытались к нему пробиться на каждом шагу, как в саду, так и в наиболее укромных помещени­ ях дворца, а тот, кому это не удавалось, пытался достичь того же с помощью просительного письма в форме элегии, где выс­ тупал весь Олимп93. Ибо Лев, который был органически не спо­ собен к бережливости в денежных вопросах и желал видеть вокруг себя только радостные и счастливые лица, одаривал людей таким способом, о котором вскоре, во времена последу­ ющей скудости, стали вспоминать как о чем-то совершенно легендарном94. О проведенной им реорганизации «Sapienza» речь уже была (с. 135). Чтобы не впасть в преуменьшение вли­ яния, оказанного Львом на гуманизм, нам не следует фиксиро­ вать внимание на многих скоморошествах, имевших здесь мес­ то; не следует также дать сбить себя с толку оставляющей дву­ смысленное впечатление иронии (с. 103), с которой подчас ка­ сается этих предметов он сам. Суждение наше должно основы­ ваться на широких возможностях в духовной области, которые можно отнести к категории «импульса»; они не могут быть учте-

142

ны в общей картине, однако во многих частных случаях их при­ сутствие действительно может ощущаться при использовании более тонких методов исследования. То воздействие, которое начиная приблизительно с 1520 года оказали на Европу италь­ янские гуманисты, неизменно так или иначе обусловливалось тем импульсом, что исходил от Льва. Это был папа, имевший право сказать в привилегии, данной типографии на вновь обре­ тенного Тацита95: великие авторы - это норма жизни, утешение в несчастье; покровительство ученым и приобретение замеча­ тельных книг он с давних пор почитал своей высшей целью, и теперь он также благодарит небеса за возможность способство­ вать удовлетворению нужд человеческого рода через предос­ тавление привилегии данной книге.

В результате разграбления Рима в 1527 г. во все стороны отсюда рассеялись как художники, так и литераторы, и слава о великом умершем покровителе распространилась теперь уже вплоть до отдаленнейших уголков Италии.

Из светских государей XV в. наивысшее рвение к античнос­ ти было проявлено великим Альфонсом Арагонским, королем Неаполитанским (с. 29). Можно полагать, в этом вопросе он был абсолютно искренен: по прибытии его в Италию античный мир с его памятниками и литературными произведениями произвел на него глубокое впечатление, в соответствии с которым он и должен был теперь строить свою жизнь. Удивительно легко он передал свой своевольный Арагон с прилегающими землями своему брату, чтобы полностью посвятить себя новому владе­ нию. На службе у него состояли - отчасти один вслед за дру­ гим, отчасти же один подле другого96 - Георгий Трапезундский, младший Хрисолор, Лоренцо Валла, Бартоломео Фацио и Антонио Панормита291', бывшие его историками. Последний дол­ жен был ежедневно толковать самому Альфонсу и его двору Тита Ливия, в том числе и в лагере во время походов. Эти люди обходились ему ежегодно в 20 000 золотых гульденов; за «Historia Alphonsi»292' Альфонс даровал Фацио 500 дукатов и еще сверх того - 1500 золотых гульденов по окончании работы со следующими словами: «Это делается не затем, чтобы Вам зап­ латить, потому что оплатить Вашу работу вообще невозможно, даже если бы я подарил Вам один из лучших своих городов; однако со временем я приложу усилия к тому, чтобы Вас отбла­ годарить». Когда Альфонс принял к себе секретарем Джанноццо Манетти на великолепных условиях, он сказал: «С Вами я разделил бы свой последний хлеб». Еще будучи посланникомпоздравителем от Флоренции по случаю свадьбы принца Фер-

143

ранте, Джанноццо произвел на короля такое впечатление, что тот сидел на троне неподвижно, «как статуя», не сгоняя даже мух, садившихся ему на лицо. Излюбленным его местом, как кажется, стала библиотека Неаполитанского замка, где он си­ дел у окна, из которого открывался особенно живописный вид на море и слушал мудрецов, когда они, например, обсуждали вопрос о Троице. Ибо Альфонс был глубоко религиозен и по­ мимо Ливия и Сенеки приказывал читать себе вслух также и Библию, которую он знал почти наизусть. Способен ли кто в полной мере понять, какие чувства довелось испытать Альфонсу (с. 97) в связи с останками якобы Ливия, обнаруженными в Па­ дуе? Когда в результате усерднейших ходатайств он получил от венецианцев кость руки из этих останков и оказал им в Не­ аполе благоговейный прием, в его душе, должно быть, причуд­ ливым образом переплелись христианские и языческие чувства. Во время одного похода в Абруццы кто-то издалека показал Альфонсу Сульмону, родину Овидия, и он приветствовал город и возблагодарил гения этого места. Ему доставляла явное удо­ вольствие возможность осуществить в реальности предсказа­ ние великого поэта относительно его будущей славы97. Однаж­ ды у Альфонса возникла идея самому явиться в античном об­ личье, а именно во время его знаменитого вступления в окон­ чательно завоеванный Неаполь (1443 г.): недалеко от рынка в стене была проделана брешь шириной в 40 локтей и через нее он и проехал на позолоченной повозке, как римский триумфа­ тор98. Память об этом навеки запечатлена в великолепной мра­ морной триумфальной арке в Кастелло Нуово. Основанная им неаполитанская династия (с. 30) унаследовала от его рвения в отношении античности, как, впрочем, и из остальных его поло­ жительных качеств, очень мало или же вовсе ничего.

Несравненно большей в сравнении с Альфонсом ученостью отличался Федериго да Урбино", который имел вокруг себя меньшее число людей, денег нисколько не транжирил и в отно­ шении освоения античности, как и вообще во всем, действовал строго по плану. Для него и для Николая V было выполнено большинство переводов с греческого языка, а также некоторые наиболее значительные комментарии, переработки и т. п. Лю­ дям, к услугам которых прибегал Федериго, он давал много, однако делал это целенаправленно. В Урбино не было речи о поэтическом дворе; сам хозяин был наиболее ученым изо всех. Разумеется, античность составляла только часть его образо­ вания: как совершенный государь, полководец и человек он во­ обще овладел большой частью тогдашней науки, причем в прак-

144

тических целях, ради дела. В качестве теолога он сравнивал, например, Фому и Скота и знал также отцов церкви Востока и Запада, первых - в латинских переводах. Что касается фило­ софии, Федериго, как представляется, оставил целиком всего Платона своему современнику Козимо, но из Аристотеля он был хорошо знаком не только с «Этикой» и «Политикой», но и с «Физикой» и многими другими сочинениями. Значительный пе­ ревес в прочем круге его чтения - за всеми теми античными историками, которые были в его распоряжении: именно их, но не поэтов «он перечитывал снова и снова и приказывал читать их себе вслух».

Все Сфорца100 также в большей или меньшей степени были образованны, а кроме этого, доказывали на практике и свое меце­ натство (с. 21, 32), о чем уже упоминалось выше. Герцог Франческо склонен был в связи с воспитанием собственных детей рас­ сматривать гуманистическое образование как нечто само собой разумеющееся: если государь был в состоянии на равных общать­ ся с наиболее образованными людьми, это, надо думать, почита­ лось за преимущество. Лодовико Моро, бывший сам прекрасным знатоком латыни, выказывал большую заинтересованность во всей духовной жизни, пределы которой далеко выходили за пределы античности (с. 34).

Мелкие правители также старались приобрести аналогич­ ные преимущества, и несправедливо было бы полагать, что они прикармливали своих придворных литераторов лишь затем, чтобы те их прославили. Такой государь, как Борсо из Феррары (с. 39), при всем своем тщеславии, все-таки уже не производит впечатление человека, ожидавшего от поэтов бессмертия, с каким бы усердием эти последние ни льстили ему «Борсеидой» и т. п.; для этого самоощущение его как государя слишком раз­ вито. Уже само общение с учеными, интерес к античности, по­ требность в изящной переписке на латинском языке неотдели­ мы от правителей этой эпохи. Как сокрушался высокообразо­ ванный в практическом отношении герцог Альфонс (с. 39) о том, что болезнь, которой он страдал в юности, заставила его по­ святить себя одностороннему оздоровлению посредством за­ нятия ремеслом101! Или же это его высказывание метит скорее в то, чтобы держать литераторов от себя поодаль? Уже совре­ менники были не в состоянии заглянуть в такую душу, какой обладал он.

Даже мелким тиранам из Романьолы нелегко было обой­ тись без одного-двух, а то и нескольких придворных гуманис­ тов: домашний учитель и секретарь - это здесь зачастую одно

145

и то же лицо, иной раз становящееся даже правой рукой госу­ даря102. Зачастую мы излишне спешим, высказывая презрение

кэтим не носившим печати особого величия взаимоотношени­ ям, поскольку забываем, что в сфере духа величайшие дости­ жения уж никак не связаны с размахом.

Иво всяком случае большим своеобразием должны были отличаться занятия при дворе в Римини, у наглого язычника и кондотьера Сиджизмондо Малатесты. Он собрал вокруг себя некоторое число филологов и щедро одарил некоторых из них,

кпримеру, поместьями, в то время как другие были в состоя­ нии по крайней мере поддержать свое существование, состоя

унего на службе в качестве офицеров103. В его крепости (агх Sismundea) они, в присутствии самого гех293', как они называли Сиджизмондо, устраивали свои диспуты, протекавшие зачас­ тую очень остро. Разумеется, в своих латинских стихах гумани­ сты превозносили Малатесту и его роман с прекрасной Изоттой, в честь которой, собственно, и была затеяна знаменитая

перестройка церкви Сан Франческо в Римини - в качестве ее надгробия, Divae Isottae Sacrum294*. А когда филологи умирали, они попадали в (или под) саркофаги, которыми украшены ниши обеих внешних стен этой самой церкви; из высеченных на них

надписей явствует, что данный человек похоронен во времена, когда здесь правил «Сигизмунд, сын Пандульфа»104. Сегодня нам затруднительно поверить в то, чтобы такое чудовище, ка­ ким был этот государь, испытывало потребность в образова­

нии и общении с учеными людьми, и тем не менее человек, отлучивший его от церкви, сжегший его самого in effigie295' и пошедший на него войной, а именно папа Пий II, сказал: «Сид­ жизмондо знал истории, обладал обширными познаниями в

философии; как бы от природы был он предназначен ко всему, за что ни брался»105.

** *

Имелись, однако, две вещи, в отношении которых как республики, так и папы с государями не в состоянии были обойтись без гуманистов: это написание писем и

составление публичных и торжественных речей.

Секретарю следовало быть хорошим латинистом не из од­ них только соображений хорошего стиля. Скорее наоборот: лишь относительно гуманистов существовало стойкое убежде­ ние, что они обладают образованностью и даром, потребными для секретарских обязанностей. По этой причине величайшие

146

ученые XV в. в большинстве своем провели значительную часть своей жизни на подобной службе у государства. Гражданство и происхождение не играли при этом никакой роли: из четырех великих флорентийских секретарей, водивших здесь пером с 1429 по 1465 г.106, трое, а именно Леонардо (Бруни), Карло (Марсуппини) и Бенедетто Аккольти, происходили из подвласт­ ного Флоренции города Ареццо, а Поджо был из Терра Нуова, также из флорентийской области. Но и в принципе обыкнове­ ние определять на многие из высших государственных долж­ ностей иностранцев был введено в практику еще с давних вре­ мен. Леонардо, Поджо и Джанноццо Манетти также довелось какое-то время быть личными папскими секретарями, а Карло Аретино296* должен был им стать. Блонд из Форли и, несмотря ни на что, Лоренцо Валла также были выдвинуты на эту долж­ ность. Начиная с Николая V и Пия II107 папский дворец все боль­ ше и больше привлекает в свою канцелярию самые значитель­ ные силы, даже при не имевших склонности к литературе па­ пах конца XV в. В принадлежащей Платине297* истории пап жиз­ неописание Павла II есть не что иное, как забавная месть гума­ нистов единственному папе, который не был в состоянии уп­ равляться со своей канцелярией, этим кружком «поэтов и ораторов, сообщавших курии ровно столько же блеска, сколько и она им». Стоило понаблюдать, как кипятились эти гордые гос­ пода, когда начиналась борьба за право первенства, например, при попытке адвокатов консистории добиться равного с ними положения или даже взять над ними верх108. Одним духом при­ влекается здесь авторитет евангелиста Иоанна, которому были открыты sécréta coelestia298', писца Порсенны, которого Муций Сцевола принял за самого царя299*, Мецената300', бывшего лич­ ным секретарем Августа, архиепископов, которые называются в Германии канцлерами301*, и пр.109 «Апостольские писцы дер­ жат в своих руках важнейшие дела мира, ибо кто помимо них пишет и распоряжается в вопросах католической веры, борьбы с еретиками, установления мира, посредничества между вели­ чайшими монархами? Кто как не они дают статистические об­ зоры всего христианского мира? Они - люди, приводящие в изумление королей, правителей и целые народы тем, что исхо­ дит непосредственно от пап. Они составляют распоряжения и инструкции для легатов; приказания же им самим поступают только от пап, в распоряжении которых они находятся днем и ночью». Однако на самую вершину славы впервые выдвигают­ ся лишь два знаменитых секретаря и стилиста Льва X: Пьетро Бембо и Джакопо Садолето.

147

Не все канцелярии писали с изяществом: в ходу был, и даже преобладал, засушенный бюрократический стиль с весьма не­ чистым латинским языком. Среди приводимых Корио302" милан­ ских документов яркое впечатление оставляют помещенные ря­ дом с образцами этого сухого стиля несколько писем, должно быть, написанных членами дома самого государя, причем в наи­ более критические моменты истории110: их латынь отличается большой чистотой. Верность стилю, демонстрируемая даже в испытаниях, - это, видимо, заповедь правильного образа жиз­ ни и следствие привычки.

Можно себе представить, как прилежно штудировались в эти времена сборники писем Цицерона, Плиния303' и др. Уже в XV в. появился целый ряд указаний и форм по написанию писем на латыни (как боковое ответвление больших работ по граммати­ ке и лексикографии), обилие которых в библиотеках вызывает изумление и по сю пору. Но чем чаще отваживались сюда втор­ гнуться люди некомпетентные, прибегавшие к подобным вспо­ могательным средствам, тем больше сил прилагали в этой об­ ласти также и виртуозы, и письма Полициано, а в начале XVI в. также и Пьетро Бембо, представляются высшими достижения­ ми, которые вообще только возможны, причем в области не одного только латинского стиля, но и эпистолярного жанра как такового.

С наступлением XVI века заявляет о себе также и класси­ ческий эпистолярный стиль на итальянском языке, и здесь Бем­ бо опять оказывается на самой вершине. Это - абсолютно со­ временный, намеренно удаляющийся от латинского языка вид письма, и тем не менее духовно он полностью проникнут антич­ ностью и определяется ею.

В еще более ярком ореоле, чем письмоводитель, перед на­ шим взором является оратор111, поскольку все это происходит в такое время и среди такого народа, который удовольствию, доставляемому слухом, отводит первенствующее место, а все души воспламенены воображаемыми картинами римского се­ ната и его ораторов. Красноречие теперь полностью эмансипи­ ровано от церкви, в которой оно находило убежище в средние века; оно составляет необходимый элемент и украшение воз­ вышенного образа жизни. Многие торжественные моменты, за­ полняемые теперь музыкой, отдавались в те времена латинс­ ким или итальянским речам. Пусть наш читатель сам составит суждение о том, к чему это вело.

Совершенно никакой роли не играло то, к какому сословию принадлежал оратор: требовался прежде всего доведенный до

148

виртуозности гуманистический талант. При дворе Борсо из Фер­ рары придворный врач, Джеронимо да Кастелло, должен был об­ ращаться с приветственными речами как к Фридриху III, так и к Пию II112; женатые миряне выходили в церквах за кафедры пропо­ ведников по всякому радостному или же скорбному поводу, даже

вдни церковных праздников. Съехавшимся на Базельский собор делегатам-неитальянцем несколько необычным показалось то, что

вдень св. Амвросия миланский архиепископ дал выступить Энею Сильвию, не принявшему тогда еще никакого посвящения. Несмот­

ря на ворчание теологов, они проявили к этому снисхождение и выслушали его с величайшим любопытством113.

Перечислим сначала наиболее важные и наиболее часто встречавшиеся поводы для произнесения публичных речей.

Прежде всего, не напрасно именовались ораторами послан­ ники государств в другие государства: помимо проходивших за закрытыми дверьми переговоров существовал еще и неизбеж­ ный парадный выход, публичная речь, произносившаяся в воз­ можно более пышной обстановке114. Как правило, из зачастую весьма многочисленной делегации слово брал, согласно зара­ нее достигнутому уговору, один представитель, однако с боль­ шим знатоком красноречия Пием II, перед которым всякий дер­ жал речь с удовольствием, бывало и так, что ему приходилось выслушивать одного за другим всех членов посольства115. В те времена ученые государи, владевшие словом, охотно, с блес­ ком выступали и сами, будь то по-итальянски или по-латински. Дети дома Сфорца были вышколены в этом отношении, совсем еще юный Галеаццо Мария произнес уже в 1455 г. на Большом венецианском совете складную речь на заданную тему116, а его сестра Ипполита приветствовала папу Пия II на конгрессе в Мантуе изысканной речью117. Судя по всему, весьма значите­ лен был вклад ораторской деятельности Пия II на протяжении всей жизни в то возвышение, которое ожидало его напоследок. Будучи величайшим дипломатом и ученым во всей курии, он, возможно, так бы и не стал папой, когда бы не слава и не вол­ шебство его красноречия. «Ибо не существовало ничего более возвышенного, чем поток его речи»118. Поэтому ясно, что еще до выборов множество людей считали его наиболее достой­ ным кандидатом на то, чтобы занять папский престол.

Так что обыкновенно по поводу всякого торжественного при­ ема к государям обращались с речью, причем нередко речь длилась и по часу. Разумеется, это происходило лишь тогда, когда было известно, что государь — любитель красноречия или желал бы таковым считаться119 и если под рукой имелся

149

сносный оратор, будь то придворный литератор, университетс­ кий профессор, чиновник, врач или духовное лицо.

Люди с жадностью хватались также за любой иной повод из политической сферы, и в зависимости от репутации, которой пользовался оратор, послушать его стекались все, кто испытывал к образованности пиетет. По случаю ежегодной смены чиновни­ ков и даже при представлении новопосвященного в сан епископа должен был выступать какой-нибудь гуманист, который в иных слу­ чаях120 мог изъясняться сапфическими строфами или гекзаметра­ ми. Многие вновь вступающие в должность чиновники также дол­ жны были самолично произнести обязательную речь о своей спе­ циальности, к примеру «О справедливости» - и счастье тому, кто был к этому подготовлен. Во Флоренции даже кондотьеры (кто бы они ни были и как бы они ни выглядели) вынуждены были усту­ пать воодушевлению горожан и выслушивать речь по случаю вру­ чения полководческого жезла, обращенную к ним перед лицом всего народа самым образованным из государственных секрета­ рей121. По-видимому, под Лоджа де'Ланци, зале для торжеств, где правительство являлось народу, или рядом с ней, находилась настоящая ораторская трибуна (rostra, ringhiera).

Из памятных годовщин речами почитались прежде всего дни смерти государей. Собственно говоря, речь на похоронах вы­ падала главным образом на долю гуманистов, произносивших ее в церкви в светском одеянии, причем делалось это над гро­ бом не только государя, но и должностных лиц и других видных людей122. Так же точно зачастую обстояло дело с речами по случаю помолвки и бракосочетания, разве только они (как мож­ но полагать) произносились не в церкви, а во дворце, как, на­ пример, речь, которую держал Филельфо при помолвке Анны Сфорца и Альфонса д'Эсте в Миланском замке. (Хотя нельзя исключать и той возможности, что это происходило во дворцо­ вой часовне.) Видные частные лица также доставляли себе по­ добными свадебными речами изысканное удовольствие. В Фер­ раре в таких случаях просто разыскивали Гварино123, а уж тот мог отправить на торжество одного из своих учеников. Сама церковь брала на себя в случае венчания и похорон одну лишь церемонию в узком смысле слова.

Академические речи по случаю представления нового про­ фессора, а также в связи с началом занятий124 произносились самими профессорами, делавшими это с применением всех риторических красот. Впрочем, и заурядная, читаемая с кафед­

ры лекция зачастую приближалась к речи в собственном смыс­ ле слова125.

150

Адвокатам аудитория, собиравшаяся в каждом отдельном случае, давала масштаб средств, которые должны были исполь­ зоваться в произносимой речи. В зависимости от обстоятельств, она могла быть оснащена полным филологически-антикварным арсеналом.

В особый разряд попадают произносившиеся по-итальянс­ ки речи перед солдатами, имевшие место иной раз перед бит­ вой, иногда же - после нее. Федериго да Урбино126 держался в этом отношении классических традиций: одному отряду за дру­ гим внушал он гордость и воодушевление, когда они стояли перед ним в полной боевой готовности. Возможно, многие речи у военных историков XV в., например Порчеллио (с. 71), вы­ мышлены только отчасти, частью же основываются на том, что было действительно произнесено. Чем-то в ином роде были об­ ращения к формировавшейся начиная с 1506 г., главным обра­ зом по инициативе Макиавелли, флорентийской милиции127, произносившиеся на первых порах по поводу учений, а позднее - в связи с ежегодными празднованиями. Кто-то из граждан, с мечом в руке, одетый в нагрудный панцирь, произносил эту речь в церкви каждого квартала перед собравшейся там милицией.

Наконец, в XV в. проповедь в собственном смысле слова бывает иной раз уже невозможно отличить от речи, поскольку много духовных лиц также вступили в круг античной образован­ ности и претендовали на определенное влияние и в этой сре­ де. Так, достигший святости еще при жизни народный люби­ мец, уличный проповедник Бернардино да Сиена304' почитал своим долгом не пренебрегать уроками риторики знаменитого Гварино, хотя ему предстояло произносить проповеди исклю­ чительно по-итальянски. Требования, предъявлявшиеся даже к проповедникам покаяния, были в это время выше, чем когдалибо еще; то здесь, то там можно было натолкнуться на ауди­ торию, способную вынести обстоятельные философские рас­ суждения с кафедры и, более того, этого желавшую - как мож­ но предполагать, в образовательных целях128. Однако в дан­ ном случае мы говорим о священнослужителях, произносивших латинские проповеди на случай. Многие поводы для этого были у них перехвачены, как уже сказано, учеными мирянами. Речи по случаю праздников определенных святых, по поводу свадеб

и смертей, представления епископов и т. д. и даже речь в связи

спервой отслуженной приятелем-священником мессой или же

торжественная речь перед капитулом ордена были отданы ми­ рянам129. И все же, каким бы ни был повод для празднества, проповеди перед папским двором в XV в. произносили, как пра-

151