Burkkhardt_Ya_-_Kultura_Vozrozhdenia_v_Italii_L

ной косой, а приблизилась, как подобало (onestà), с таким дру­ жеским взглядом, что исчез всякий страх».

Но мы можем встретить и другие формы сочувствия; поэты и писатели, целиком зависевшие от милости правящего дома и рассчитывавшие на нее, рассказывают нам о любовных по­ хождениях князей, иногда при их жизни91, в манере, которая столетия спустя показалась бы верхом нескромности, тогда - всего лишь невинной любезностью. Лирические поэты воспе­ вали случайные страсти своих высоких, притом состоявших в законном браке господ: Анджело Полициано76* - любовные ув­ лечения Лоренцо Великолепного, Джовиано Понтано77* (с осо­ бым тщанием) - любовницу Альфонса Калабрийского. Это сти­ хотворение92 против воли автора свидетельствует о гнусной душе Арагонца; он и в любви должен быть счастливейшим, и горе тому, кто может стать счастливее его. То, что великие ху­ дожники, например Леонардо, писали портреты любовниц сво­ их повелителей, было само собой разумеющимся.

В герцогстве Эсте не ожидали прославления от другого, а про­ славляли себя сами. Борсо приказал написать свой портрет в га­ лерее регентов в Палаццо Скифанойя (Schifanoja), а Эрколе праз­ дновал (впервые в 1472 г.) годовщину своего восшествия на пре­ стол, устраивая процессии, которые открыто сравнивали с про­ цессией в праздник Тела Христова; все лавки были заперты, как в воскресенье; в центре процессии шли все, принадлежавшие к дому Эсте, в том числе незаконнорожденные, в шитых золотом одеж­ дах. То, что вся власть и достоинство исходит от князя, является предоставляемым им отличием, издавна символизировалось при этом дворе93 орденом Золотой Шпоры, утратившим то значение, которое он имел для средневекового рыцарства. Эрколе I к шпоре прилагал еще и шпагу, платье, шитое золотом, и деньги, за что без сомнения требовалась регулярная служба.

Меценатство, сделавшее этот двор известным всему миру, частично распространялось на университет, бывший одним из самых лучших в Италии, частично - на службу при дворе и в государстве; особенно большие затраты на это не произ­ водились. Боярдо78' как богатый дворянин и высший государ­ ственный чиновник целиком принадлежал только к этой сфе­ ре; когда Ариосто начал что-то представлять собой (как поэт) то не было, по крайней мере, в подлинном своем значении ни миланского, ни флорентийского, ни урбинского ни, тем бо­ лее, неаполитанского двора, и он удовлетворился местом среди шутов и музыкантов кардинала Ипполита, до тех пор пока Альфонс не взял его к себе на службу. Иначе обстояло

42

дело позже с Торквато Тассо, обладания которым двор до­ бивался с подлинным рвением.

** *

Любое сопротивление внутри государства этой концент­ рированной княжеской власти было безуспешным. Эле­ менты создания городской республики были навсегда

уничтожены, все было ориентировано лишь на власть и силу. Политически бесправное дворянство и там, где у него были фе­ одальные владения, могло делить себя и своих вооруженных брави на гвельфов и гибеллинов, приказывая им носить перо на берете или же буфы на штанах так94, а не иначе - мыслящие же люди, как, например, Макиавелли95, прекрасно понимали, что Милан или Неаполь слишком «коррумпированы», чтобы стать республикой. Над каждой из двух мнимых партий совер­ шался удивительный суд, который давно уже в действительно­ сти являлся лишь проявлением старой фамильной ненависти, скрытой в тени силы. Итальянский князь, которому Агриппа Неттесгеймский9679* посоветовал отменить эти партии, воскликнул: «Ведь их столкновения приносят мне штрафами до 12000 ду­ катов в год!» - И, например, когда в 1500 г. во время кратковре­ менного возвращения Моро в свои владения гвельфы из числа жителей Тортоны призвали часть французского войска в свой город, чтобы они покончили с гибеллинами, французы действи­ тельно сначала разграбили и разрушили дома гибеллинов, а потом поступили также и с гвельфами, и Тортона была полнос­ тью опустошена97. - И в Романье, где любая страсть и любая месть становились бессмертными, названия «гибеллины» и «гвельфы» полностью лишились политического смысла. Поли­ тическим заблуждением народа было представление, что гвель­ фы были якобы профранцузской, а гибеллины - происпанской партией. Я не вижу, чтобы те, кто эксплуатировал это заблуж­ дение, добились очень многого. Французам приходилось после каждого вторжения оставлять Италию, а что произошло с Ис­ панией после того как она погубила Италию, для нас очевидно.

Вернемся, однако, к княжествам эпохи Возрождения. Воз­ можно, что кристально чистые души и тогда могли считать лю­ бую власть исходящей от Бога и верить, что эти князья, если бы каждый поддерживал их добровольно и от чистого сердца, со временем стали бы добродетельными и забыли о своем насильственном приходе к власти. Но от страстных, щедро ода­ ренных фантазией умов этого требовать невозможно. Как пло-

43

хие врачи, они считали, что болезнь можно победить, устранив ее симптомы, и думали, что достаточно убить князей, и свобо­ да придет сама собой. Или же они не заходили столь далеко в своих мыслях и хотели только дать выход общей ненависти или отомстить за несчастье своей семьи, или за личные оскорбле­ ния. Власть не считала себя связанной какими-либо законода­ тельными ограничениями, и ее противники также ничем не ог­ раничивали себя в выборе средств. Уже Боккаччо открыто го­ ворит98: «Должен ли я называть властителя королем или кня­ зем и хранить ему верность, как стоящему надо мной? Нет! Ибо он враг всего сущего. Против него я могу употребить оружие, заговоры, шпионов, засаду, хитрость; это святое, необходимое дело. Нет лучшей жертвы, чем кровь тирана». Здесь мы не мо­ жем разбирать каждый отдельный случай; Макиавелли в об­ щеизвестной главе своих «Discorsi» подробно рассматривает заговоры, античные и современные ему, начиная с греческих тиранов, и совершенно хладнокровно судит о них в зависимос­ ти от их целей и шансов на успех. Здесь достаточно ограни­ читься двумя замечаниями об убийствах во время богослуже­ ния и о влиянии древности.

Было почти невозможно добраться до хорошо охраняемого властителя иначе, чем во время торжественных церковных про­ цессий; к тому же семейство князя никогда нельзя было встре­ тить собравшимся вместе по иному поводу. Так, жители Фабриано" (1435 г.) убили правящее семейство тиранов Кьявелли во время богослужения и по уговору при словах молитвы «Cr­ edo» «Et incamatus est»80'. В Милане (1412 г.) герцог Джован Мария Висконти был убит при входе в церковь Сан Готтардо, герцог Галеаццо Мария Сфорца (1476 г.) - в церкви Сан Стефано, а Лодовико Моро (1484 г.) избежал кинжалов привержен­ цев овдовевшей герцогини Боны только потому, что вошел в церковь не через тот вход, у которого его ждали заговорщики. И это не было проявлением какого-либо особого безбожия, не­ уважения к святыням; убийцы Галеаццо молились перед тем, как совершить свое дело, святым, в чью честь была названа церковь, и прослушали там первую мессу. Однако это явилось причиной частичной неудачи заговора Пацци против Лоренцо и Джулиано Медичи (1478 г.), так как бандит Монтесекко, наня­ тый для совершения убийства на званом ужине, отказался уби­ вать во Флорентийском соборе; вместо него нашлись два ду­ ховных лица, которые «привыкли к святым местам и поэтому не испытывали страха»100.

Что же касается древности, влияние которой на нравствен-

44

ные и особенно на политические вопросы будет нами часто затрагиваться, то пример подавали сами властители, ибо об­ разцом их государственной идеи и поведения служили нравы Римской империи. Тому же следовали и их противники, кото­ рые, как только они от теоретического осмысления переходили к действиям, уподобляли себя античным тираноубийцам. Трудно доказать, что в главном, в принятии решения о переходе к са­ мим действиям, они ориентировались именно на этот пример, но обращение к древности все же не оставалось только лишь фразой или вопросом стиля поведения. Самые удивительные сведения мы имеем об убийцах Галеаццо Сфорца - Лампуньяни, Ольджати и Висконти101. Все трое руководствовались чисто личными мотивами, и все-таки в основе их решения была, мо­ жет быть, общая причина. Гуманист и учитель ораторского ис­ кусства, Кола де' Монтани возбудил в множестве очень моло­ дых миланских дворян смутное желание славы и подвигов во имя отчизны, а с двумя из названных выше он поделился свои­ ми мыслями об освобождении Милана. Скоро он оказался под подозрением, был выслан из города и вынужден был предоста­ вить молодых людей их собственному пламенному фанатизму.

Примерно за десять дней до убийства они дали торжествен­ ную клятву в монастыре Сан Амброджо; «потом, - говорит Оль­ джати, - в отдаленном помещении я поднял взор к святому Амвросию и молил его о помощи нам и всему его народу. Не­ бесный покровитель города призывался помочь задуманному, так же как затем св. Стефан, в чьей церкви все и произошло. Они втянули в заговор многих других, устроили в доме Лампуньяни свою постоянную ночную штаб-квартиру и упражнялись в умении владеть кинжалом. Убийство удалось им, но Лампуньяни был убит на месте людьми герцога, а остальные схваче­ ны. Висконти проявил раскаяние, но Ольджати, несмотря на все пытки, продолжал утверждать, что содеянное ими - богоугод­ ное дело, и в тот момент, когда палач пронзал ему грудь, ска­ зал: «Крепись, Джироламо! О тебе будут еще долго вспоми­ нать; смерть горька, но слава вечна!»

Но сколь ни идеальными были эти намерения, в способе осу­ ществления заговора проглядывает образ одного из самых гнус­ ных заговорщиков, ничего общего не имевшего со свободой, — Катилины81*. В хрониках Сиены ясно сказано, что заговорщики изу­ чали Саллюстия, и это очевидно и из признания Ольджати102.

И в других случаях нам будет встречаться это ужасное имя. Дело в том, что для тайных заговоров, если отвлечься от их целей, не было более вдохновляющего примера, чем этот.

45

Как только флорентийцы освобождались или желали осво­ бодиться от Медичи, убийство тирана становилось открыто при­ знанным идеалом. После бегства Медичи в 1494 г.82* из их двор­ ца вынесли бронзовую группу Донателло103 - Юдифь с мерт­ вым Олоферном, и поставили ее перед дворцом правителей на то место, где теперь стоит Давид Микеланджело, написав на постаменте: Exemplum salutis publicae cives postiere83*, 1495. Но особенно часто стали теперь ссылаться на Брута Младшего, которого еще Данте104 поместил в последний круг ада вместе с Кассйем и Иудой Искариотом, так как он предал Империю. Пьетро Паоло Босколи84*, заговор которого против Джулиано, Джованни и Джулио Медичи не удался (1513 г.), горячо восторгался Брутом, утверждая, что готов подражать ему, если найдет сво­ его Кассия85*; в качестве такового к нему присоединился Агостино Каппони. Его последние слова в тюрьме105 - один из важ­ нейших документов, свидетельствующих о состоянии религии в то время, - показывают, с какими усилиями он освобождался от римских фантазий, чтобы умереть христианином. Его друг и его исповедник подтвердили ему по его требованию, что св. Фома Аквинский проклял все заговоры вообще; но тот же ду­ ховник впоследствии втайне признался этому же другу, что св. Фома делал различие и разрешал заговор против тирана, кото­ рый силой навязал себя народу против его воли.

Когда Лоренцино Медичи86* убил герцога Алессандро (1537 г.) и бежал, появилась его собственная или во всяком случае со­ чиненная по его поручению апология106 содеянного, где убий­ ство тирана оценивается как величайшая заслуга; он сравни­ вает себя, ничуть не стесняясь, сТимолеоном87*, убившим бра­ та из патриотических побуждений, - на тот случай, если Алес­ сандро был действительно Медичи и, значит, его родственни­ ком, хотя и дальним. Другие же сравнивали его с Брутом; что даже значительно позже у самого Микеланджело были мысли подобного рода, доказывает его бюст Брута в Уффици. Он ос­ тавил его незавершенным, как и большинство своих произве­ дений, но, конечно, не потому, что принимал близко к сердцу убийство Цезаря, как это утверждается в двустишии, начертан­ ном на постаменте.

В итальянских княжествах эпохи Возрождения было бы тщет­ но искать радикализм масс, такой, какой обнаруживается в мо­ нархиях Нового времени. Каждый внутренне протестовал против княжеской власти, но скорее стремился приспособиться к ее ус­ ловиям терпимым, выгодным для себя образом, а не выступать против нее, объединившись с другими. Дело должно было дойти

46

до крайности, как это было в Камерино, Фабриано, Римини (с. 28), чтобы народ уничтожил или изгнал правящее семейство. К тому же все, как правило, знали, что это приведет лишь к смене власте­ лина. Звезда республик, несомненно, закатилась.

** *

Некогда итальянские города в высшей степени владели той силой, которая позволяет городу стать государ­ ством. И требовалось только одно - чтобы эти города

объединились в крупную федерацию; эта идея, в той или иной форме постоянно возникала в Италии. В результате вооружен­ ной борьбы XII-XIII вв. действительно возникали крупные, могу­ щественные в военном отношении союзы городов, и Сисмонди (II, 174) полагает, что время последних вооруженных выступ­ лений Ломбардской лиги против Фридриха Барбароссы (с 1168 г.) было тем моментом, когда могла бы сложиться всеобщая италь­ янская федерация.

Но более могущественные города уже приобрели характер­ ные черты, которые сделали федерацию невозможной: как конку­ ренты в торговле, они позволяли себе использование крайних средств друг против друга и принуждали слабейшие соседние го­ рода к бесправному, зависимому от них положению, т.е. полага­ ли, что придут к победному финалу в одиночку и что целое им не нужно, подготовляя тем самым почву для любой другой диктату­ ры. И она возникла, когда внутренние раздоры дворянских партий между собой и с горожанами стали вызывать жажду твердой вла­ сти, а уже имевшиеся отряды наемников поддерживали за деньги любое дело, после того как однопартийное правительство при­ выкло считать ненужным всеобщее ополчение горожан107. Тира­ ния поглотила свободу большинства городов; кое-где тиранов из­ гоняли, но не навсегда, а лишь ненадолго; тирания снова восста­ навливалась, так как для нее были в наличии внутренние усло­ вия, а противостоящие ей силы были исчерпаны.

Среди городов, сохранивших свою независимость, два го­ рода имеют огромное значение для всей истории человечества: Флоренция - город постоянного движения, который оставил нам сведения о всех мыслях и намерениях и отдельных людей, и общества в целом, в течение трех столетий принимавших уча­ стие в этом движении; затем Венеция - город видимого спокой­ ствия и политического молчания.

Это - две величайшие противоположности, которые только можно себе представить, и обе несравнимы ни с чем во всем мире.

47

Венеция считала себя чудесным таинственным творением, в котором с давних пор действовало еще нечто отличное от человеческого разумения.

Существовал миф о торжественном основании города: в пол­ день 25 марта 413 года переселенцы из Падуи заложили первый камень у Риальто, чтобы в истерзанной варварами Италии было одно священное, неподверженное нападениям убежище.

Последующие поколения приписали этим основателям свои представления о будущем величии; М. Антонио Сабеллико88', торжественно описавший это событие в прекрасных льющихся гекзаметрах, влагает в уста священника, который совершает обряд освящения города, обращение к небу: «Если мы когдалибо отважимся на великое дело, то пошли нам успех! Теперь мы преклоняем колени перед бедным алтарем, но если наши обеты не напрасны, то однажды Тебе, Господи, здесь будут воздвигнуты сотни храмов из мрамора и золота!»108.

Сам островной город казался к концу XV в. тогдашнему миру как бы ларцом с драгоценностями. Тот же Сабеллико описыва­ ет Венецию109 с ее древними церквами с куполами, с косо сре­ занными башнями, инкрустированными мраморными фасада­ ми с их особенным великолепием, где позолота потолков соче­ тается со сдачей в наем каждого угла.

Он приводит нас на заполненную народом площадь перед Сан Джакометто у Риальто, где совершение сделок обнаруживает себя не фомкой речью или криком, а многоголосым гулом, где в порти­ ках110 и прилегающих улицах сидят менялы и сотни ювелиров, а над ними расположено бесконечное множество лавок и складов; по другую сторону моста он описывает большой фондако89' нем­ цев, в залах которого сложены их товары и живут их люди и перед которым в канале вплотную друг к другу стоят их корабли, за ними - флот, груженный вином и растительным маслом, а вдоль бере­ га, заваленного фашинами кладовые торговцев. Затем от Риаль­ то до площади св. Марка парфюмерные лавки и трактиры. Так он ведет читателя от дома к дому вплоть до обоих лазаретов, являв­ ших собой пример высокой целесообразности, которую можно было обнаружить только здесь. Забота о людях вообще была от­ личительной чертой венецианцев и в мирное время, и на войне; их уход за ранеными, в том числе и за врагами, был предметом удивления всего мира111.

Все государственные учреждения Венеции могли вообще служить образцом; пенсионная система применялась система­ тически, распространяясь даже на наследников. Богатство, уве­ ренность и жизненный опыт способствовали пониманию таких

48

вопросов. Эти стройные, белокурые люди90* с их мягкой осто­ рожной походкой и рассудительной речью мало отличались друг от друга своей одеждой и поведением; украшения, особенно жемчуг, носили женщины. В то время общее процветание, несмот­ ря на убытки, нанесенные войной с турками, было еще поистине блестящим; накопленная энергия и общие предрассудки Европы и позже еще позволили Венеции вынести тяжелейшие удары, та­ кие, как открытие морского пути в Ост-Индию91*, падение господ­ ства мамелюков в Египте92* и война с Камбрейской лигой93'.

Сабеллико, уроженец Тиволи, привыкший к непринужден­ ным речам тогдашних филологов, с удивлением замечает112, что молодые нобили, слушающие его утренние лекции, никоим образом не желают обсуждать с ним вопросы политики: «Когда я спрашивал их, что думают, говорят, чего ждут люди от того или другого движения в Италии, они все в один голос отвечали, что не знают этого». Однако от деморализованной части арис­ тократии можно было, несмотря на государственную инквизи­ цию, узнать многое, но не такой ценой.

В последнюю четверть XV в. изменники были и в высших учреждениях113; папы, итальянские князья, даже совершенно незначительные кондотьеры, состоявшие на службе республи­ ки, имели доносчиков, частично постоянно оплачиваемых. Дош­ ло до того, что Совет десяти счел целесообразным скрывать важные политические сведения от Совета Прегади94'; предпо­ лагали даже, что Лодовико Моро располагает там определен­ ным количеством голосов. Дали ли какие-нибудь результаты ночные казни отдельных виновных и высокая оплата доносчи­ ков (например, 60 дукатов пожизненной пенсии), сказать труд­ но; но главную причину, бедность многих нобилей, нельзя было сразу устранить. В 1402 г. два нобиля внесли предложение, чтобы государство ежегодно предоставляло 70 000 дукатов на помощь бедным аристократам, не занимающим какой-либо дол­ жности. Это предложение должно было поступить в Большой совет, где оно могло бы получить большинство голосов, но Со­ вет десяти вовремя вмешался, и инициаторы проекта были со­ сланы в Никозию на Кипр114. Около этого времени один пред­ ставитель семейства Соранцо был повешен за ограбление цер­ кви, а другой, из Контарини, закован в цепи за кражу со взло­ мом; другой член этой семьи предстал в 1499 г. перед Синьо­ рией с жалобой, что уже много лет не состоит ни в какой долж­ ности, доход его составляет лишь 16, а долги - 60 дукатов, у него 9 детей, он ничего не умеет и недавно был выброшен на улицу. Неудивительно, что некоторые богатые нобили строили

49

дома, разрешая бедным жить в них бесплатно. Упоминание о строительстве даже целых рядов таких домов как о богоугод­ ном деле часто встречается в завещаниях115.

Но если враги Венеции основывали свои надежды на недо­ статках такого рода, они заблуждались. Можно предположить, что размах торговли, обеспечивавшей и самым незначительным лю­ дям щедрое вознаграждение за их труд, и колонии в восточном Средиземноморье отвлекали опасные силы от политики. Но раз­ ве Генуя, несмотря на сходные преимущества, не пережила бур­ ные политические события? Причина незыблемости Венеции со­ стоит скорее во взаимодействии обстоятельств, нигде больше в своей совокупности не существовавших. Неприступный город Ве­ неция с давних времен принимал участие во внешних отношени­ ях лишь после холодного размышления; деятельность итальянс­ ких партий вне своих границ она почти полностью игнорировала, а союзы заключала лишь ради быстродостижимых целей и на са­ мых выгодных условиях. Основной чертой венецианцев было по­ этому стремление к гордой, даже полной презрения, изоляции, и как следствие этого внутри города складывалась большая соли­ дарность, на что наложила свой отпечаток и ненависть к венеци­ анцам жителей остальной Италии. Население самого города было связано общими интересами как в колониях, так и во владениях на континенте, жителям которых (т. е. городов до Бергамо) дозво­ лялось покупать и продавать свои товары только в Венеции. Столь искусственное преимущество могло быть сохранено лишь при спокойствии и согласии внутри города, - подавляющее большин­ ство это понимало и для заговоров почва была поэтому неподхо­ дящей. Если же недовольные и были, то объединения их удава­ лось избежать разделением на аристократию и бюргерство, что очень затрудняло сближение. В жизни наиболее опасных арис­ тократов и богатых - главном источнике всех заговоров - посред­ ством крупных торговых сделок и путешествий, а также участия в непрекращающейся войне с турками, устранялась праздность. При этом военачальники щадили этих людей, подчас даже более, чем было дозволено, и некий венецианский Катон96' предсказал паде­ ние Венеции, если это опасение нобилей причинить друг другу неприятность будет продолжаться за счет справедливости116. В общем постоянная свободная деятельность дала венецианской аристократии здоровую направленность.

Если зависть и честолюбие требовали удовлетворения, то для этого существовали официальная жертва, учреждение и легальные средства. Моральные пытки, которые в течение мно­ гих лет претерпевал на глазах всей Венеции дож Франческо

50

Фоскари96* (1457 г.), может, вероятно, служить страшным при­ мером такой, возможной лишь в аристократических государ­ ствах, мести. Совет десяти, который проникал во все, распола­ гал безусловным правом решать вопросы жизни и смерти, ве­ дал кассами и отдавал военные приказы, включал в свой со­ став инквизиторов; этот совет, который предрешил падение Фоскари и ряда других могущественных лиц, ежегодно переиз­ бирался всей правящей кастой, Gran Consiglio97' и тем самым служил непосредственным его представителем. На эти выбо­ ры вряд ли серьезно влияли интриги, так как небольшая про­ должительность пребывания в должности и связанная с ней ответственность не делала ее особенно привлекательной. На­ стоящий венецианец не скрывался от этих и других учрежде­ ний, сколь тайной и насильственной ни была их деятельность; он всегда являлся по требованию, и не только потому, что у республики были длинные руки и она могла вместо него при­ влечь к ответственности его семью, а потому, что в большин­ стве случаев расследование выявляло причины, а не руковод­ ствовалось жаждой крови117. Вообще, вероятно, ни одно госу­ дарство не обладало большей моральной властью над своими подданными, чем Венеция, даже на расстоянии. Если, напри­ мер, в Совете Прегади и были изменники, то это полностью возмещалось тем, что каждый венецианец в другом государ­ стве был прирожденным разведчиком для своего правитель­ ства. Разумелось само собой, что венецианские кардиналы в Риме извещали свое правительство о всех тайных делах папс­ кой консистории. Кардинал Доменико Гримани перехватывал близ Рима (1500 г.) депеши, которые Асканио Сфорца посылал своему брату Лодовико Моро и переправлял их в Венецию; его отец, обвиненный в тяжелых преступлениях, публично сослал­ ся перед Gran Consiglio, другими словами, перед всем светом, на эту заслугу своего сына118.

Об отношении Венеции к ее кондотьерам мы уже говорили выше (с. 21). Особую гарантию их верности она находила в их большом числе, что настолько же затрудняло измену, настоль­ ко облегчало ее разоблачение. При чтении армейских списков Венеции возникает недоуменный вопрос - как при таком пест­ ром по своему составу войске удавалось обеспечивать общие действия? В списках, относящихся к периоду войны 1495 г., приводятся11915 526 лошадей, распределенных по небольшим отрядам: 1 200 из них у Гонзага Мантуанского, 740 - у Джоффредо Борджа; затем следуют шесть предводителей с 600-700, десять - с 400, двенадцать - с 200-400, около четырнадцати -

51