Burkkhardt_Ya_-_Kultura_Vozrozhdenia_v_Italii_L

И не имело вовсе никакого значения то, что уже Петрарка с живейшим отвращением высказывался насчет турниров как опаснейшего безумия; ему не удалось обратить людей в свою веру патетическим восклицанием: «Нигде не приходится читать, чтобы Сципион или Цезарь бились на турнире»19. Как раз во Флоренции дело это снискало широкую популярность: горожа­ не начали смотреть на свой турнир (разумеется, проходивший в менее опасной для жизни форме) как на некоторого рода упо­ рядоченное развлечение, и Франко Саккетти20 сохранил для нас бесконечно комическое изображение участника такого воскрес­ ного турнира. Он выезжает в Перетолу, где участие в турнире обходилось дешевле, на взятом у красильщика напрокат коне, которому озорники напихивают под хвост бодяков; животное что есть духу пускается наутек и вместе с облаченным в шлем всад­ ником скачет обратно в город. Неизбежное завершение пове­ ствования - жестокая выволочка, устроенная герою возмущен­ ной такой опасной выходкой супругой21.

Наконец, первые Медичи также с истинным жаром предались устройству турниров, поскольку они, незнатные частные лица, желали тем самым показать, что люди, которыми они себя окру­ жили, не уступают никакому двору22. Уже при Козимо (в 1459 г.), а затем при Пьеро Старшем425' во Флоренции состоялись боль­ шие турниры, слава о которых распространилась чрезвычайно широко. В свете таких притязаний Пьеро Младший426' позабыл даже о государственных делах и желал, чтобы его изображали исключительно в доспехах. Случались турниры также и при дворе Александра VI. Когда кардинал Асканио Сфорца спро­ сил турецкого принца Джема (с. 76, 80), как ему понравилось это зрелище, тот дал очень мудрый ответ: у него на родине такими вещами занимаются рабы, в случае гибели которых ущерба нет. В этом случае точка зрения человека с Востока независимо от него совпала с той, что придерживались древ­ ние римляне - и оказалась в противоречии со свойственным средневековью обычаем.

И независимо от этой имеющей немаловажное значение задержки рыцарского сословия с уходом со сцены, в Ферраре (с. 42), например, уже имелся придворный орден, посвящение в который приносило с собой звание «кавалера».

Какими бы ни были отдельные притязания и тщеславные устремления знати и кавалеров, итальянская знать занимала тем не менее позиции в самой гуще жизни, а не на ее обочине. Она постоянно находится на равной ноге со всеми сословиями, а талант и образованность входят в число ее домочадцев. Разу-

242

меется, знатность была необходимым условием того, чтобы состоять cortigiano427* у государя23, однако такое требование ставилось преимущественным образом для того, чтобы избе­ жать людского предубеждения (per I'oppenion universale) и при совершенно явной гарантированности от того заблуждения, что человек, не принадлежащий к знати, якобы не может обладать точно теми же достоинствами. И вообще пребывание недворян при правителе этим вовсе не исключается: дело состоит толь­ ко в том, что у cortigiano как у совершеннного во всех отноше­ ниях человека не должно быть изъяна в отношении любого пре­ имущества. И если он избирает своим правилом некоторую сдержанность в отношении всего на свете, то это происходит не потому, что в его жилах струится голубая кровь, но потому, что того требует его тонкое индивидуальное совершенство. Речь здесь идет в полном смысле слова о современном аристокра­ тизме, при котором только образованность и богатство являют­ ся мерой общественного достоинства человека, причем богат­ ство - лишь постольку, поскольку оно делает возможным по­ святить жизнь образованию и всячески ему способствует.

Чем менее значительны были преимущества, которые да­ вало происхождение, тем более высокие требования предъяв­ лялись к индивидууму как таковому, к тому, чтобы он в полном объеме проявил все свои положительные качества; а кроме то­ го, и общественная жизнь с тем большей необходимостью дол­ жна была установить себе пределы и облагородиться за счет своих собственных сил. Поведение отдельного человека и выс­ шие формы общественной жизни делаются свободно и созна­ тельно творимым произведением искусства.

Уже сам внешний виД и окружение человека, как и обычаи повседневной жизни, в Италии более совершенны, красивы и в большей степени утонченны, нежели у народов где-либо за ее пределами. Вопрос относительно жилищ высших сословий от­ носится к ведению истории искусства; здесь необходимо под­ черкнуть то, насколько жилища эти по удобству и своему гар­ моническому и разумному устройству превосходили замки, го­ родские усадьбы и дворцы величайших людей Севера. Одеж­ да менялась здесь таким образом, что невозможно ее даже со­ поставить с модой других стран, тем более что с конца XV в. в Италии вошло в обыкновение перенимать у них фасоны. То, что итальянские художники изображают как современный им костюм, это есть, вообще говоря, наиболее красивое и изящ­ ное из всего, что имелось тогда в Европе, вот только невозмож­ но быть уверенным, изображали ли они господствующее в моде,

243

ибыли ли они достаточно точны при его изображении. Как бы то ни было, несомненным остается то, что нигде не придава­ лось такое значение костюму, как в Италии. Эта нация была, да

иостается щепетильной в том, что касается внешности; к тому же даже самые серьезные люди причисляли возможно краси­ вое и шедшее к лицу одеяние к вещам, необходимым для пол­ ного совершенства личности. На какой-то период времени во Флоренции костюм был чем-то индивидуальным, и тогда вся­ кий одевался по собственной моде (с. 389 прим. 2), и еще дол­

гое время на протяжении XVI в. здесь обитали значительные люди, имевшие как раз такую склонность24; прочие же были в состоянии по крайней мере наложить печать своей индивиду­ альности на то, что господствовало в моде. И когда Джованни делла Каза остерегает от всего бросающегося в глаза, высту­

пает против всякого отклонения от главного направления в моде26, это есть свидетельство упадка в Италии. Наша эпоха, которая, по крайней мере в том, что касается мужской одежды,

вкачестве высшего закона блюдет неброскость, теряет на этом куда больше, чем способна подозревать. Однако тем самым она сберегает нам большое количество времени, что уже само по себе (при нашей занятости) компенсирует все недостатки.

ВВенеции26 и Флоренции в эпоху Возрождения существова­ ли предписанные костюмы мужчин, а насчет женщин были при­ няты законы против роскоши. Там же, где одежда никак не ре­ гулировалась, как, например, в Неаполе, моралисты отмечают,

не без чувства глубокой горечи, что более невозможно отыс­ кать какое-либо различие между знатью и мещанами27. Поми­ мо этого их удручает уже в ту пору чрезвычайно стремительная смена моды и (если мы правильно толкуем их слова) слепое поклонение всему, что приходит из Франции, в то время как зачастую это есть изначально итальянские моды, которые лишь возвращаются от французов назад в Италию. Поскольку час­

тая смена фасонов одежды и подражание французским и ис­ панским модам28 служили удовлетворению обыкновенной стра­ сти к франтовству, нам более до этого дела нет; однако поми­ мо того здесь имеется также и культурно-историческое доказа­ тельство стремительности итальянской жизни в целом в деся­ тилетия до и после 1500 г.

Особого рассмотрения заслуживает стремление женщин существенным образом изменить свою внешность с помощью косметических средств. Ни в какой другой стране Европы, кро­ ме Италии, с самого падения Римской империи не существова­ ло столь многочисленных и многообразных дополнений по час-

244

ти облика, цвета кожи, волос29. Все стремятся к нормальному внешнему виду, и силятся его достичь пусть даже с помощью наиболее бросающихся в глаза, совершенно очевидных средств введения в заблуждение. Здесь мы полностью отвлекаемся от всего прочего одеяния, которое было в XIV столетии30 в выс­ шей степени пестрым и нагруженным украшениями, позднее же на смену ему пришел костюм, для которого была характерна 6orfee благородная роскошь, и ограничиваемся косметикой в узком смысле этого слова.

Прежде всего в массовом порядке носят накладные шиньо­ ны из белого и желтого шелка31; их запрещают и снова носят, пока наконец души людей не оказываются потрясены пропо­ ведником, призывающим к раскаянию, и тогда на городской площади оказывается возведенной изящных очертаний полен­ ница для всесожжения (talamo), на которой рядом с лютнями, игрушками, масками, магическими записочками, песенниками и прочим хламом находят свое место также и шиньоны32; а очи­ щающий огонь превращает все это в пепел. Однако идеаль­ ным цветом, достигнуть которого люди стремились как в отно­ шении своих собственных, так и накладных волос, был русый. А поскольку в те времена было принято считать, что солнце в состоянии сообщить волосам светлый цвет33, то встречались такие дамы, которые в погожую погоду целыми днями стояли на солнце34; помимо же этого для волос использовались крася­ щие средства и всякого рода смеси. Сюда добавляется еще целый арсенал туалетных вод, косметических примочек и гри­ мов для каждой части лица, даже для глазных век и зубов, о чем наша эпоха не имеет ни тени представления. Никакие на­ смешки поэтов35, никакой гнев проповедников, никакие предос­ тережения насчет раннего увядания кожи не в состоянии были отвратить женщин от обычая сообщать собственному лицу дру­ гой цвет, а отчасти - и другой вид. Очень может быть, что час­ тые и пышные постановки мистерий, во время которых раскра­ шивались и наряжались сотни людей36, способствовали укоре­ нению пагубного обычая в повседневной жизни; как бы то ни было, он имел всеобщее распространение, и сельские девуш­ ки придерживались его сколько могли37. И напрасны были все попытки убедить женщин, что это - отличительный знак рас­ путниц: самые добропорядочные матери семейства, которые целый год даже не касались грима, все же красились по празд­ ничным дням, когда им предстояло показаться на люди38. Бу­ дем ли мы рассматривать все эти пороки как некую черту вар­ варства, в качестве параллели которой можно вспомнить о рас-

245

крашивании лиц у диких племен, или же как следствие стрем­ ления к нормальной юношеской красоте в чертах й в цвете лица, в пользу чего говорит значительная изощренность и разнооб­ разие этих косметических средств, - в любом случае мужчи­ нам невозможно отказать в попытках отговорить женщин.

Во всяком случае применение парфюмерных средств выш­ ло за обычные рамки разумного, распространяясь на все окру­ жение человека. По случаю празднеств даже вьючных живот­ ных умащали мазями и благовониями39, а Пьетро Аретино бла­ годарит Козимо I за благоуханный денежный подарок40.

Далее, итальянцы были тогда также убеждены в том, что они чище северян. На основании общих культурно-исторических мо­ тивов эти их притязания следует скорее разделить, нежели от­ вергнуть, поскольку чистоплотность является компонентой совер­ шенства современной личности, а таковая ранее всего оформи­ лась у итальянцее; также и то обстоятельство, что они были бога­ тейшей нацией тогдашнего мира, говорит скорее в пользу этого, чем против. Доказательств, разумеется, получено никогда не бу­ дет, и если говорить о первенстве в отношении предписаний чис­ топлотности, то в качестве самых старых ее примеров можно ука­ зать на средневековую рыцарскую поэзию. Как бы то ни было, наверняка можно сказать то, что здесь усиленно подчеркивается всесторонняя опрятность некоторых выдающихся представителей Возрождения, особенно за столом41, а в качестве воплощения грязи всяческого рода в Италии фигурировал немец42. Из Джовио мы узнаем, что за неопрятные привычки усвоил Массимилиано Сфорца во время своего германского воспитания, и насколько сильно они бросались в глаза43. Замечательно при этом то, что по край­ ней мере в XV в. гостиничные услуги попали в руки главным обра­ зом немцам44, которые обслуживали преимущественно римских паломников. Однако в процитированном высказывании речь, ви­ димо, идет преимущественно о сельской местности, поскольку в крупных городах ведущее место зарезервировали за собой изве­ стные итальянские предприятия45. Нехватка сносных постоялых дворов в сельской местности объяснялась также необеспеченной безопасностью.

К первой половине XVI в. относится тот курс хороших ма­ нер, который был издан Джованни делла Каза, флорентийцем по происхождению, под названием «Il Galateo». Здесь содер­ жится не только предписание чистоплотности в узком смысле слова, но и искоренение тех привычек, которые мы обыкновен­ но называем «неприличными», причем делается это с такой же непреклонной уверенностью, с какой моралист говорит о выс-

246

ших нравственных законах. В прочих литературах этот вопрос рассматривается в меньшей степени со стороны систематичес­ кой, но скорее опосредствованно, на примере внушающих ужас изображений всякого рода хамства46.

Но и вообще «Галатей» представляет собой красиво и с душой написанное наставление как в образцовом стиле жизни, так и по части деликатности и такта вообще. Еще и теперь люди всех сословий могут его прочесть с большой для себя пользой, а что касается вежливости, старая Европа почти не продвину­ лась дальше содержащихся здесь предписаний. Поскольку такт - свойство души, у всех народов он с самого начала всякой культуры прирожден некоторым людям, другие же приобрета­ ют его посредством приложения волевых усилий, однако пер­ выми его признали - как общезначимую общественную обязан­ ность и отличительный знак образованности и воспитанности - итальянцы. Да и сама Италия сильно изменилась за прошед­ шие двести лет. Явно ощущается, что для приличного итальян­ ского общества осталось позади время скверных шуток, burle и beffe428* (с. 101 ел.), которыми могли обмениваться знакомые и полузнакомые люди47, что нация выходит за стены своих горо­ дов и усваивает космополитически-нейтральную вежливость и предусмотрительность. О положительной общественной жиз­ ни в собственном смысле речь пойдет ниже.

Вообще в XV и начале XVI в. все формы внешнего суще­ ствования оказались в Италии утонченными и облагороженны­ ми, как ни у какого другого народа в мире. Уже в отношении части той совокупности малых и больших приспособлений, ко­ торые составляют вместе современный уют и комфорт, может быть доказано, что впервые они встречаются в Италии. Езда в экипажах по прекрасно вымощенным улицам итальянских го­ родов48 имела большое распространение, в то время как в про­ чих странах люди передвигались пешком и верхом, а если ез­ дили в экипажах, то делали это вовсе не для удовольствия. От­ носительно мягких и упругих кроватей, изысканных ковров на полу, туалетных принадлежностей, о которых больше нигде и не слыхали, нам становится известно прежде всего от авторов новелл49. Зачастую особо подчеркивается количество и тонкость белья. Многое в этой сфере принадлежит уже к области искус­ ства: мы бываем поражены, убеждаясь во всесторонности его облагораживающего воздействия на роскошь, ибо искусство не просто украшает великолепными сосудами тяжелый буфет или легкую этажерку, стены — подвижной пышностью гобеленов, а десерт - бесконечно разнообразными фигурными сладостями,

247

ΉΟ и изумительным образом полностью перемещает в свою сфе­ ру все столярные работы. Вся Западная Европа пыталась в эпо­ ху позднего средневековья, насколько хватало средств, идти по тому же пути, однако частью то были по-детски аляповатые безделки, частью же они были скованы односторонним готи­ ческим декоративным стилем, в то время как Возрождение дви­ жется здесь совершенно свободно, решает всякую задачу, про­ никая в ее смысл, и работает на куда более широкий круг учас­ тников и заказчиков. В том же следует усматривать причину легкой победы, одержанной в течение XVI в. итальянскими де­ коративными формами всякого рода над северными, хотя были здесь и другие, более важные причины общего характера.

** *

Высокое развитие общественной жизни, возникающей здесь как произведение искусства, как высшее и созна­ тельное творение жизни народа, имеет свою важней­

шую предпосылку и основание в языке.

Во времена высшего расцвета средневековья западноев­ ропейская знать пыталась утвердить как в повседневном об­ щении, так и в поэзии «учтивый» язык. В Италии, где диалекты разошлись друг от друга весьма далеко уже очень рано, в XIII р. также существовал так называемый «curiale», язык, общий как для дворов, так и для придворных поэтов. Решающий вес име­ ло здесь то обстоятельство, что язык этот вполне сознательно старались сделать языком всех образованных людей, а также языком письменности. Такая цель открыто провозглашается во введении к составленной еще до 1300 г. «Сотне старинных но­ велл». И действительно, язык явно рассматривается здесь в качестве освободившегося из-под власти поэзии: выше всего ставится просто отчетливое и исполненное духовности изящ­ ное выражение в форме кратких высказываний, изречений и ответов. Все это окружается здесь таким благоговением, какое можно встртить только у греков и арабов: «Как много людей за

целую прожитую ими жизнь не оказались ни разу не способны на bel parlare429*!»

Однако дело, о котором здесь шла речь, было тем более нелегким, чем усерднее, причем с разных сторон, начинали к нему подходить. В гущу этой борьбы нас вводит Данте; его со­ чинение «Об итальянском языке»50 является первой аргумен­ тированной работой по современному языку. Последователь­ ность ее мыслей и ее результаты относятся к истории языкоз-

248

нания, где за нею на вечные времена закреплено выдающееся место. Нам же необходимо констатировать лишь то, что, долж­ но быть, еще задолго до написания этого сочинения язык стал здесь важным вопросом повседневной жизни, что все диалек­ ты обследовались с позиций партийных пристрастий и пред­ почтений и что рождение всеобщего идеального языка прохо­ дило в тяжких муках.

Разумеется, наиболее выдающееся достижение Данте в этом смысле - это его великая поэма. Тосканский диалект стал по сути основой нового идеального языка51. И если это утверж­ дение заходит чересчур далеко, то все же автор, будучи иност­ ранцем, может просить читателей о снисхождении, ибо, по сути, он следует в этом в высшей степени спорном вопросе господ­ ствующей точке зрения.

Страсти, кипевшие вокруг этого языка, борьба за его чисто­ ту принесли не меньше вреда, нежели пользы, поскольку мог­ ли лишить безыскусственности выражения многих в общем-то одаренных авторов. Прочие же, владевшие языком безупреч­ но, со своей стороны терялись в бушующем великолепии его поступи и благозвучности, воспринимая их как вполне незави­ симые от содержания преимущества. Действительно, даже не­ затейливая мелодия, если она будет исполнена на подобном инструменте, прозвучит великолепно. Но как бы то ни было, в смысле общественном язык этот обладал высочайшей ценнос­ тью. Он был дополнением к манерам благородного стиля, при­ нуждая образованных людей - как в повседневном их суще­ ствовании, так и в самые необычайные моменты - сохранять внешнее достоинство. Правда, грязь и злобность также с дос­ таточным усердием укутывались этим классическим покровом, как некогда использовали они чистейшей воды аттицизм, одна­ ко все самое изысканное и благородное также находило здесь свое адекватное выражение. Но особенно выдающуюся роль язык играл в отношении национальном, - в качестве родины для всех образованных людей всех государств этой рано рас­ колотой на части страны52. К тому же родина эта принадлежала не одной знати или иному сословию, так что даже у самого бед­ ного и совершенно ничем не примечательного человека было время и возможность для того, чтобы ее приобрести, стоило ему только пожелать. Еще и теперь (может быть, даже чаще, чем в прежние времена) чужестранцу, оказавшемуся в таких областях Италии, где вообще-то господствует маловразуми­ тельный диалект, приходится поражаться, обнаруживая, что ^амые заурядные люди и крестьяне владеют здесь чрезвычай-

249

но чистым и чисто выговариваемым итальянским языком. И совершенно напрасно будет этот иностранец рыться в своей памяти, пытаясь там отыскать что-либо подобное в отношении Франции или даже Германии, где даже образованные люди придерживаются местного выговора. Разумеется, умение чи­ тать распространено в Италии гораздо шире, чем можно было ожидать судя по состоянию прочих дел, например, в той же Папской области, однако много ли было бы от этого толку, ког­ да бы не широко распространенное и неоспоримое уважение к чистоте языка и выговора как некоему возвышенному и драго­ ценному достоянию? Одна местность за другой предприняла официальные шаги, приспосабливаясь к этому языку, были сре­ ди них и Венеция, Милан и Неаполь, пошедшие на это еще во времена расцвета литературы, отчасти - именно по его причи­ не. Лишь в нашем столетии Пьемонт стал в полном смысле ита­ льянским государством, что произошло в результате его сво­ бодного волеизъявления, когда он присоединился к этому важ­ нейшему национальному достоянию, чистому языку53. Уже с на­ чала XVI столетия определенные жанры были совершенно сво­ бодно и намеренно отданы на откуп литературе на диалекте, причем не одни лишь комические, но и серьезные54. Развив­ шийся здесь стиль был способен на решение любых задач. У прочих народов сознательное разделение такого рода имеет место гораздо позже.

« Придворный»55 с чрезвычайной полнотой отражает строй мыс­ лей образованных людей по отношению к ценности языка как сре­ ды для возвышенного общения. Уже тогда, в начале XVI в., были люди, намеренно державшиеся устаревших оборотов из Данте и других тосканцев - его современников, просто из-за их арха­ ичности. Однако наш автор безусловно запрещает их исполь­ зование в устной речи, а также желает, чтобы они не употреб­ лялись и в речи письменной, поскольку последняя в конце кон­ цов является всего только одной из форм беседы. Вслед за этим делается уступка: самой прекрасной будет такая речь, которая в наибольшей степени приближается к наипрекрасней­ шим сочинениям. Очень ясно здесь прослеживается мысль; что люди, имеющие сказать нечто значительное, сами изобретают собственный язык, подвижный и изменчивый, потому что явля­ ется чем-то живым. Можно пользоваться любыми, самыми изыс­ канными выражениями, если только ими все еще пользуется народ, в том числе и народ из нетосканских областей, а также в некоторых случаях - и французскими либо испанскими оборо­ тами, если только их употребление уже укоренилось в отноше-

250

нии определенных предметов56. Так, с душой и заботливостью был создан язык, не чистый старотосканский, но уже итальянс­ кий, богатый и обильный, как изысканный сад, полный цветов и плодов. Весьма существенную роль в общей виртуозности при­ дворного, cortigiano, играет то обстоятельство, что лишь в этом достигшем полного совершенства одеянии проявляется его тонкая мораль, его дух и поэзия.

Поскольку язык стал теперь достоянием живого общества, ар­ хаистов и пуристов, несмотря на все их усилия, в основном по­ стигла неудача. В самой Тоскане было в наличии слишком много прекрасных авторов и говорунов, которые играючи перескакива­ ли через установленные ими рамки или же над ними потешались: последнее случалось в основном тогда, когда откуда-то со сторо­ ны приезжал умник и силился убедить их, тосканцев, в том, что они ничего не смыслят в собственном языке57. Уже само суще­ ствование и воздействие такого писателя, как Макиавелли, раз­ рывало в клочья все это их вышивание гладью, поскольку мощь его мыслей, его ясные и простые обороты являлись на свет в форме такого языка, которому были присущи скорее какие угодно иные достоинства, нежели чистый trecentismo430'. С другой сторо­ ны, было слишком много обитателей Верхней Италии, римлян, неаполитанцев и т. д., которым было по сердцу, если требования в отношении чистоты выражения на письме и в разговоре не за­ вышались сверх всякой меры. По сути они полностью отказыва­ лись от языковых форм и оборотов собственного диалекта, так что иностранец скорее всего сочтет за ложную скромность то, на­ пример, что Банделло нередко заявляет самый решительный про­ тест: «Нет у меня никакого стиля; я пишу не по-флорентийски, но зачастую просто по-варварски. Я не стремлюсь к тому, чтобы ус­ настить язык какими-то новыми красотами: я всего лишь только ломбардец, да к тому же еще с лигурийской границы»58. Однако всего скорее можно было на деле отстоять свои позиции в борьбе с партией блюстителей чистоты посредством недвусмысленного отказа от каких-либо высших притязаний и овладения по мере сил великим общераспространенным языком: Немного было таких, кто мог бы здесь стать на равную ногу с Пьетро Бембо, родом венеци­ анцем, который всю свою жизнь писал на чистейшем тосканском языке, воспринимая его, однако, почти как иностранный, или с Саннадзаро, который находился в такой же ситуации, будучи не­ аполитанцем. Существенный момент состоял в том, что с языком, как в его устной, так и в письменной форме, следовало обращать­ ся с подобающим уважением. При этом можно было предоста­ вить пуристам предаваться их фанатизму, созыву языковых конг-

251