Гуссерль.Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология

ЧАСТЬ III B. § 72

тивной научности, позволяющего превзойти повседневное самопознание и познание людей. Но поскольку он видит, что должен развивать метод феноменологической редукции, он открывает для себя, что никто в своем самопознании, собственно, не достиг на деле своей истинной и действительной самости [Selbst], не достиг свойственного ему самому бытия в качестве Я-субъекта и в качестве субъекта всего своего познания мира и всех осуществляемых в мире свершений; что бытие это, напротив, выявляется только благодаря редукции, и что чистая психология есть не что иное, как бесконечно трудный путь подлинного и чистого самопознания; а в этом заключено и познание людей, познание их истинного бытия и жизни в качестве Я или души, а в дальнейшем, в не меньшей степени, и познание мира; а затем и истинное бытие мира, которого никакая позитивная наука, сколь бы успешно она ни развивалась, в принципе не может достичь. То, что она называет познанием мира, есть познание вещей мира, их родов и видов, их связности и разрозненности, их изменчивости и неизменности, познание законов их неизменного бытия в постоянной измененчивости, их всеобъемлющей структуры, форм и их закономерности, которой связано все бытие вещей. Но все ее познания, все ее вопросы и ответы, все ее гипотезы и подтверждения стоят или движутся на почве предданного мира; мир есть постоянная предпосылка, вопрос только в том, чтó он есть, что он собой представляет в ходе индуктивных заключений от известного к неизвестному. Мир не является гипотезой в том смысле, в каком только и могут быть осмыслены гипотезы позитивной науки, например гипотезы относительно структуры системы Млечного пути,— все гипотезы позитивности суть как раз гипотезы на основе «гипотезы» мира, для которой абсурдно было бы искать такого же позитивно-научного обоснования. В самом деле, только исходя из трансцендентальной психологии или философии, мы можем увидеть и понять, что здесь отсутствует исследование «гипотезы» мира в отношении

344

ЧАСТЬ III B. § 72

того, что это такое и почему требуется поставить ее под вопрос. Оставаясь полностью внетематическими, в какой-то мере забытыми, мы все как функционирующие субъекты, в функционировании и из функционирования которых для нас существует мир, оказываемся лишены значимости со всем в тот или иной момент получающим в нас смысл и придающим смысл содержанием. Нельзя говорить, что функционирующая субъективность давно была открыта в форме эмпиристской теории познания, появившейся после Локка. Потому что либо эта психология была позитивной и говорила о людях как о функционирующих субъектах, и тогда она предполагала почву мира и двигалась по кругу; либо она действительно ставила эту почву под вопрос, как у Юма, который в этом был, следовательно, более радикален, чем Кант, но тогда она повергала нас в парадоксальный солипсизм и скептицизм, и во всяком случае — в ужасающую неясность относительно бытия мира. Причина стала для нас очевидна. Проблема значимости в качестве почвы, свойственная миру как миру, который есть то, что он есть, из действительного и возможного познания, из действительной и возможной функционирующей субъективности, вообще заявила о себе. Но нужно было преодолеть огромные трудности, чтобы не только указать методы эпохé и редукции, но и привести их к полному пониманию самих себя и тем самым впервые открыть абсолютно функционирующую субъективность — не как человеческую, а как объективирующую себя в человеческой или — прежде всего в человеческой субъективности.

При этом мы видим, что было бы наивным останавливаться на субъект-объектной корреляции, имеющей антропологический, внутримировой характер, и истолковывать то, что было в феноменологическом плане обнаружено мной в моих первых работах, в смысле этой корреляции. Это означает оставаться слепым как раз к великим проблемам этой парадоксальности, к тому, что человек, а в общности людей — человечество, есть субъективность для мира, и

345

ЧАСТЬ III B. § 72

в то же время должен быть объективным в нем как сущий в мире. Мир, который существует для нас, имеет и получает для нас все новый смысл в нашей человеческой жизни — смысл и значимость. Это истинно, как истинно и то, что для нас, людей, наше собственное бытие предшествует бытию мира сообразно познанию, но отнюдь не сообразно действительности бытия. Но трансцендентальная корреляция между субъективностью, в своей трансцендентальной жизни конститутрующей мир, и самим миром — миром, который в качестве идеи полюса постоянно очерчивается и подтверждается в жизненной общности трансцендентальной интерсубъективности — есть загадочная корреляция, осуществляющаяся не в самом мире. Полюс, или система полюсов, которая называется миром, точно так же заключена в конкретности трансцендентальной интерсубъективности, в ее универсальной жизненной связи в качестве интенциональной предметности, как в какой-либо интенции — ее интенциональная предметность, неотделимая от ее относительной конкретности. Все прежние дискуссии об идеализме и реализме еще не проникли к осознанию подлинной проблемы, которая скрывается за всеми теориями познания, которую ищут, но так и не могут открыть, не говоря уже о том, чтобы в этих дискуссиях можно было постичь трансцендентальную редукцию в ее трудном для понимания смысле: как ту дверь, которая открывает доступ к подлинному самопознанию и познанию мира.

Но теперь нам зададут еще и вопрос о том, как чистая психология, вместе с трансцендентальной субъективностью покинувшая почву мира, могла бы послужить психологу в его позитивной работе именно на этой почве. Его интересует не трансцендентальное внутреннее, а внутреннее, сущее в мире, его интересуют встречающиеся в мире люди и общности людей, и если он говорит о душевной жизни и о свойствах той или иной личности, если он ставит (или мог бы поставить) подобные вопросы и в отношении общностей, то он имеет в виду только то, что реально про-

346

ЧАСТЬ III B. § 72

исходит в мире, что разыгрывается в реальных людях и что в их человеческом самосознании может быть доступно опытному познанию посредством беспредрассудочного опыта себя самого, а в отношении других — посредством опыта чужого. Для этого достаточно первой ступени эпохé и редукции, которую мы еще не признали собственно трансцендентальной или первой в самоосмыслении более высокого уровня. В своих человеческих деяниях люди соотносятся с реальностями, имеющим значимость для них самих, психолог может не разделять с ними значимость того, что они считают реальным, и т. д. И разве тогда психофизический или психофизиологический дуализм не сохраняет все же свою эмпирическую правомерность в отношении мира, что бы последний ни означал в трансцендентальном смысле, разве в психологии человека и животных не правомерна тогда постановка задач, ориентированная по аналогии с естественнонаучной?

Старые соблазны возвращаются вновь, и здесь, отвлекаясь от принципиальных возражений, с которых мы начали рассмотрение локализации и каузальности, нужно прежде всего сказать, что только при абсолютной беспредрассудочности, приобретаемой благодаря непревзойденному радикализму полного трансцендентального эпохé, становится возможным действительное освобождение от традиционных соблазнов, и это означает, что только тогда, только в обладании тотальностью субъективного, в которой человек, внутренне-интенционально связанные человеческие общности и мир, в котором они живут, сами заключены в качестве интенциональных предметностей, у нас появится способность увидеть и систематически исследовать то, что мы имели в виду, говоря о том, «как» осуществляются способы данности. Только благодаря этому удалось обнаружить, что каждая мировая данность есть данность с учетом того, «как» ее дает тот или иной горизонт, что в горизонтах имплицированы дальнейшие горизонты и, наконец, все, что дано в мире, влечет за собой мировой горизонт

347

ЧАСТЬ III B. § 72

и только в силу этого осознается как принадлежащее миру. Насколько я знаю, У. Джеймс был единственным, кто обратил внимание на феномен горизонта (под титулом fringes1), но как ему было исследовать этот феномен, если он не располагал приобретенным в феноменологии пониманием интенциональной предметности и импликаций? Но если это происходит, если сознание мира освобождается от своей анонимности, то тем самым уже совершается прорыв в трансцендентальное. Если же произошло и это, если трансцендентальное рабочее поле было достигнуто как поле тотальной и универсальной субъективности, то при возвращении к естественной, но теперь уже больше не наивной, установке оказывается, что с прогрессом феноменологического исследования души людей приходят в достопримечательное движение вместе со своим собственным душевным содержанием. Ибо каждое новое трансцендентальное познание в силу сущностной необходимости обогащает содержание человеческой души. Ведь как трансцендентальное Я я остаюсь тем же самым, которое в мировой сфере есть человеческое Я. То, что было от меня скрыто в сфере человеческого, я раскрываю в трансцендентальном исследовании. Оно само является всемирно-историческим процессом, поскольку оно не только обогащает историю конституирования самого мира еще одной новой наукой, но вообще и в отдельности обогащает и содержание мира; все принадлежащее миру имеет свои трансцендентальные корреляты, и с каждым новым их раскрытием у исследователя людей, у психолога, появляются новые определения человека в мире. Никакая позитивная психология, не располагающая уже работающей трансцендентальной психологией, никогда не сможет открыть такие определения человека и мира. Все это очевидно, и в то же время парадоксально для всех нас, воспитанных в старых — столетних, а иногда и тысячелетних — мыслительных привычках. Здесь

1 Pl. от fringe (англ.): кайма, край.— Примеч. ред.

348

ЧАСТЬ III B. § 72

по-новому становится видна бездонная разница между математикой, между всякой априорной наукой о мире — и феноменологией как априорной психологией, т. е. учением о сущности трансцендентальной субъективности. Априори природы «предшествует бытию мира», но не в том смысле, что прогресс познания математического априори мог бы как-то влиять на бытие самой природы. Природа есть по себе так, как она есть, а по себе она математична, и независимо от того, сколь велики и малы наши знания о математике, все тут уже заранее решено в чистой математике и в самой природе. Так гласит господствующая и уже столетия руководящая естествознанием гипотеза. Но для мира как мира, содержащего и духовные существа, всякое предшествующее бытие [Vorwegsein] абсурдно; лапласов дух здесь немыслим. Идея онтологии мира, идея объективной универсальной науки о мире, которая опиралась бы на некое универсальное априори, сообразно чему всякий возможный фактический мир был бы познаваем more geometrico, эта идея, соблазнившая еще Лейбница, есть просто нонсенс. Для царства душ такая онтология в принципе не существует, для него не существует никакая наука, которая относилась бы к типу физикалистско-математического идеала, хотя душевное бытие может быть вполне систематически исследовано в трансцендентальной универсальности и в принципиальной сущностной всеобщности в форме априорной науки. Феноменология освобождает нас от старого объективистского идеала научной системы, от теоретической формы математического естествознания, а потому освобождает нас и от идеи аналогии души, которая могла бы строиться по аналогии с физикой. Только слепота в отношении трансцендентального, становящегося доступным опыту и познанию, только благодаря феноменологической редукции делает в наши дни возможным возрождение физикализма — в видоизмененной форме логицистского математизма, отрекающегося от задачи, поставленной нам самой историей: от философии, исходящей из по-

349

ЧАСТЬ III B. § 73

следних усмотрений и из абсолютной универсальности, в которой не может быть не заданных вопросов, не достигших подлинного уразумения само собой разумеющихся истин. Называть физикализм философией означает лишь выдавать омонимию за решение наших познавательных затруднений, в которых мы пребываем со времен Юма. Природу можно мыслить как дефинитное многообразие и гипотетически взять за основу эту идею. Но поскольку мир есть мир познания, мир сознания, мир людей, постольку для него такая идея оказывается неимоверно абсурдной.

§ 73. <Заключительное слово:> Философия как самоосмысление человечества и самоосуществление разума1

Задача, которую ставит себе философ, его жизненная цель как философа — универсальная наука о мире, универсальное, окончательное знание, универсум по-себе-истин о мире, о мире по себе. Как обстоит дело с этой целью и с ее достижимостью? Могу ли я начать с истины, с окончательной истины? С окончательной истины, в которой я могу что-либо высказать о сущем по себе, будучи несомненно уверен в окончательности высказанного? Если у меня уже есть такие «непосредственно очевидные» истины, то я, пожалуй, мог бы опосредованно выводить из них новые. Но где они у меня есть? Обладаю ли я в непосредственном опыте столь несомненной достоверностью в отношении чего-либо сущего по себе, что, используя дескриптивные понятия, непосредственно согласующиеся с опытом, с содержанием опыта, могу сообразно этой достоверности высказывать непосредственные истины по себе? Но как обстоит дело со всем — и каждым — опытом о том, что принадлежит миру, о том, что я с непосредственной достовер-

1 Текст этого параграфа был помещен издателем в конце книги; он происходит из рукописи K III 6. Первоначальная версия обрывается на § 72.

350

ЧАСТЬ III B. § 73

ностью знаю как сущее в пространстве-времени? Оно достоверно, но эта достоверность может модализироваться, оно может стать сомнительным, может в дальнейшем ходе опыта обернуться иллюзией: никакое непосредственное опытное высказывание не дает мне сущее как то, что оно есть по себе, а дает лишь нечто с достоверностью предполагаемое, что должно подтвердиться в изменчивости моей опытно-познающей жизни. Но подтверждение, лежащее всего лишь в согласованности действительного опыта, не может предохранить меня от возможности иллюзии.

Познавая что-либо в опыте, вообще живя как Я (мысля, оценивая, действуя), я с необходимостью есмь Я, которое имеет свое Ты, свое Мы и Вы,— Я личных местоимений. И с такой же необходимостью я есмь, и мы, в общности Я, суть корреляты всего того, о чем мы говорим, чему даем имена и что обсуждаем, что обосновываем в познании как сущее в мире, причем оно всегда уже бывает предположено как то, что доступно нашему общему опыту, как то, что в общности сознательной жизни — не индивидуально изолированной, а внутренне обобществленной — есть для нас, действительно и значимо для нас. Но всегда именно так, что мир есть наш общий мир, необходимо пребывающий в бытийной значимости, однако в частностях я могу приходить в такое же противоречие с моими другими, как и с самим собой, могу сомневаться и подвергать бытие отрицанию. Каким же образом и где у меня есть что-либо окончательно по-се- бе-сущее? Опыт, опыт общности и осуществляемая в нем взаимная корректировка, равно как и собственный персональный опыт и самокорректировка, ничего не меняет в относительности опыта, остающегося относительным и в качестве опыта всей общности, так что все дескриптивные высказывания и все мыслимые умозаключения, дедуктивные или индуктивные, по необходимости относительны. Как может мышление достичь чего-либо иного, кроме относительных истин? Ведь человек повседневной жизни не лишен разума, он является мыслящим существом, в отли-

351

ЧАСТЬ III B. § 73

чие от зверя у него есть некое kaqÜlou,1 и поэтому есть язык, способность что-либо описывать, поэтому он производит умозаключения, ставит вопросы об истине, доказывает, аргументирует и принимает разумные решения — но в целом идея «истины по себе, имеет ли она для него ка- кой-то смысл? Не является ли она, равно как и коррелятивное ей сущее по себе, философским изобретением? Именно не фикцией, не излишним и ничего не значащим изобретением, а таким изобретением, которое возводит или призвано возвести человека на новую ступень в новой историчности человеческой жизни, чьей энтелехией является эта новая идея и поставленная в соответствие ей философская или научная практика, методика научного мышления нового вида.

«По себе» означает ровно то же, что и «объективно», по крайней мере, в том смысле, в каком в точных науках объективное противопоставляется всего лишь субъективному, причем последнее понимается как то, что должно лишь указывать на объективное, или то, в чем объективное должно лишь проявляться. Это всего лишь феномен объективного, и задача состоит в том, чтобы извлечь из феноменов объективное, познать его и определить в объективных понятиях и истинах.

Но смысл такой постановки задачи и ее предпосылок, а значит, и всего метода, никогда не был обдуман всерьез, никогда не был сам исследован научным образом и с предельной ответственностью; настолько, что не было даже выяснено, что смысл естественнонаучной объективности и, соответственно, естественнонаучной задачи и метода в принципе отличается от их смысла в науках о духе. Это относится как к так называемым конкретным наукам о духе, так и к психологии. Психологии приписывали ту же объективность, что и физике, и именно поэтому психология в ее полном и собственном смысле оставалась совершенно не-

1 «Нечто вообще», всеобщее (др.1греч.).— Примеч. ред.

352

ЧАСТЬ III B. § 73

возможной; ибо применительно к душе, к субъективности — как индивидуальной, у отдельного человека и в отдельной жизни, так и общественно-исторической, социальной в самом широком смысле — объективность, мыслимая по типу естественнонаучной объективности, оказывается просто-таки абсурдной.

В этом заключается последний смысл того, что ставилось в упрек философии всех времен (за исключением философии идеализма, которая, правда, тоже не разработала правильного метода): что она не могла преодолеть натуралистический объективизм, в котором с самого начала — и до сих пор — заключается вполне естественное искушение. Как уже сказано, только идеализм, во всех его формах, пытается уловить субъективность как субъективность и сообразоваться с тем, что мир никогда не бывает дан субъекту или сообществам субъектов иначе, нежели как имеющий значимость для них с тем или иным опытным содержанием в субъективной соотнесенности, как мир, претерпевающий в этой субъективности все новые, ею же вызываемые смысловые превращения, и что неизменная аподиктическая убежденность в том, что это один и тот же мир, теми или иными сменяющими друг друга способами являющийся в субъективном представлении, тоже мотивирована чисто в субъективности, и потому свойственный ей смысл «самого мира», «действительно сущего мира» никогда не выходит за пределы породившей его субъективности. Но идеализм всегда слишком торопился со своими теориями и чаще всего не мог избавиться от скрытых объективистских предпосылок, или же, как спекулятивный идеализм, оставлял в стороне задачу конкретного аналитического исследования актуальной субъективности, в которой имел свою значимость актуальный созерцаемый мир феноменов,— задачу, которая, будучи правильно понята, представляет собой не что иное как осуществление феноменологической редукции и приведение в действие трансцендентальной феноменологии. Этим, кстати, объясняется то, почему

353