Гуссерль.Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология

ЧАСТЬ III B. § 67

тафизический остаток заключается в том, что естествоиспытатели считают природу конкретной и не замечают абстракции, благодаря которой их природа стала темой науки. Поэтому душам у них и остается присуще что-то от их собственной субстанциальности, хотя и не самостоятельной, поскольку, как учит опыт, душевное может встретиться в мире только как связанное с телами. Но чтобы мы могли поставить дальнейшие, важные сейчас вопросы, мы должны были сделать этот шаг. Мы должны были сначала помочь эмпирии понять самое себя, должны были благодаря рефлексии увидеть то, в чем состояло ее анонимное свершение, а именно вышеописанную «абстракцию». Следовательно, в силу этого мы в большей мере верны эмпирии, чем психологи и естествоиспытатели; исчезает последний остаток картезианской теории двух субстанций, поскольку абстрактное как раз не может быть «субстанцией».

§67. Дуализм абстракций, покоящихся на опытном основании. Исторические следствия эмпиризма

(от Гоббса к Вундту). Критика эмпиризма данных

Но здесь нужно спросить, что является и остается действительно осмысленным в дуализме и в «расслоении» человека, которое в результате абстракции вновь стало правомерным, а также в соответствующем разделении наук. Мы намеренно не использовали результаты нашего первого критического рассмотрения этого дуализма, нашего указания на принципиальную вторичность пространственновременной локализации и индивидуации психического бытия, мы хотели полностью вжиться в психофизический, дуалистический эмпиризм ученых, чтобы принимать свои решения в универсальной взаимосвязи тотального мира опыта, понимаемого как изначальная почва. Наряду с новыми усмотрениями, которые, как выяснится, имеют существенное значение для понимания подлинной задачи

304

ЧАСТЬ III B. § 67

психологии, мы вновь получим и те предыдущие, что были упомянуты выше.

Будем исходить из рассмотренной нами абстракции, которая уже очень скоро обнаружит скрытые в ней трудности. Возьмем ее целиком в обычном и естественном смысле, как направление взгляда и интереса, различаемое на основе конкретного опыта о человеке. Мы, само собой разумеется, можем обратить внимание только на его телесность и последовательно интересоваться одной лишь этой его стороной, а можем обратиться и к противоположной стороне, интересуясь только его душевным. Благодаря этому, по-видимому, в своей непоколебимой правомерности сразу же становится ясным и различие между «внешним» и «внутренним» опытом (прежде всего восприятием), равно как и различение в самом человеке двух реальных сторон, или слоев. На вопрос, что относится к психической стороне и что из нее становится потом данностью чисто внутреннего восприятия, обычно отвечают: личность [Person], субстрат личных свойств, изначальных или приобретенных психических предрасположенностей (способностей, привычек). А это отсылает назад, к потоку «жизни сознания», к некому временóму протеканию, в котором прежде всего выделяется череда Я-актов, но подоснову ее составляют пассивные состояния [Zuständlichkeiten]. Именно этот поток «психических переживаний» якобы и познается в той абстрактивной установке на душевное. Напрямую и собственным образом (и даже, как полагают, с особой аподиктической очевидностью) воспринимается только сфера присутствующих в настоящий момент психических переживаний человека в отношении его самого, как его «внутреннее переживание»; переживания других — только опосредованным способом опыта: через «вчувствование». Так выглядит дело, если этот способ опыта по крайней мере не истолковывается как умозаключение, что раньше было повсеместно распространено.

Между тем все это вовсе не является таким простым, само собой разумеющимся и не требующим дальнейших

305

ЧАСТЬ III B. § 67

размышлений, каким считалось на протяжении столетий. Психология, возникающая из параллельной абстракции на основе «внутреннего восприятия», образующего параллель к восприятию внешнему, и прочего психологического опыта, должна быть со всей серьезностью поставлена под вопрос, и даже вообще принципиально невозможна в таком понимании. Очевидно, это касается всякого покоящегося чисто на опытном созерцании дуализма двух реальных сторон, или слоев, в человеке, а также в науках о нем.

Исторически мы принимаем в рассмотрение эмпирическую психологию и возобладавший в ней со времен Гоббса и Локка сенсуализм, который оказывал губительное влияние на психологию вплоть до наших дней. В этой первой исторической форме натурализма душа, как собственная реальная сфера, будто бы на основе опыта отделяется от психических данных, существующих для себя в замкнутом единстве пространства сознания. Наивное уравнивание этих данностей психологического опыта данных с данностями телесного опыта приводит к их овеществлению [Verdinglichung]; постоянная ориентация на образец естествознания подталкивает к тому, чтобы понимать их как психические атомы или комплексы атомов и установить параллель между задачами как в одной, так и в другой стороне. Душевные способности или, как предпочли говорить позднее, психические предрасположенности становятся аналогами физических сил, титульными обозначениями всего лишь каузальных свойств души, будь то принадлежащих ее собственному существу или возникающих из каузальной связи с телом — в любом случае реальность и каузальность одинаково понимаются обеими сторонами. Конечно, сразу же, уже у Беркли и Юма, заявляют о себе загадочные трудности, связанные с такой интерпретацией души и подталкивающие к имманентному идеализму, в котором одно звено «параллели» пропадает. Но вплоть до XIX века это ничего не меняет в фактической работе пси-

306

ЧАСТЬ III B. § 67

хологии и физиологии, будто бы следующих опыту. «Идеалистический» натурализм имманентных философий вышеупомянутых последователей Локка мог быть с легкостью перенесен в дуалистическую психологию. Теорети- ко-познавательные затруднения, которые сделал столь ощутимыми фикционализм Юма, преодолевались — и именно в «теории познания». Занятные, но, к сожалению, избегающие подлинного радикализма рефлексии осуществлялись ради дополнительного оправдания того, что и так делают в естественном стремлении следовать очевидности опыта. Так все увеличивающийся запас несомненно ценных эмпирических фактов получает видимость смысла, который нужно понимать как философский. Образцом таких следующих за наукой теоретико-познавательно-ме- тафизических интерпретаций являются рефлексии Вундта и его школы, с их учением о «двух точках зрения», о теоретической оценке одного всеобщего опыта в двойной «абстракции». Казалось бы, оно намеревается преодолеть всякую традиционную метафизику и привести психологию и естествознание к пониманию самих себя, но в действительности эмпирический дуалистический натурализм лишь переистолковывается в монистический натурализм с двумя параллельными аспектами [Gesichter], т. е. в параллелизм спинозистского толка. В остальном и в этом вундтовском, и в других способах оправдания психологии, связанной эмпирическим дуализмом, дело не идет дальше натуралистической интерпретации данных сознания, унаследованной от Локка, что, впрочем, не мешало говорить о представлении, воле, о ценности и целеполагании как о данностях сознания, не поднимая радикальный вопрос о том, как на основе таких данных и их психической каузальности должна пониматься та активность разума, которая является предпосылкой всех психологических теорий (как осуществляемых ею свершений), тогда как в самих этих теориях она же должна выступать как результат среди других результатов.

307

ЧАСТЬ III B. § 68

§ 68. Задача чистого истолкования сознания как такового: универсальная проблематика интенциональности (попытка Брентано реформировать психологию)

В первую очередь здесь нужно преодолеть ту наивность, которая делает жизнь сознания, в которой и благодаря которой мир есть для нас то, что он есть, как универсум действительного и возможного опыта, реальным свойством человека, реальным в том же смысле, что и его телесность; т. е. по схеме: в мире мы встречаем вещи, отличающиеся различными особенностями, в том числе и такие, которые познают в опыте, разумно постигают и т. д. то, что находится вне них. Или, что то же самое, прежде всего (и притом в непосредственном рефлексивном опыте себя самого) нужно вне каких бы то ни было предрассудков принять жизнь сознания как то, чтó она совершенно непосредственно дает нам здесь в качестве самой себя. Тогда в непосредственной данности мы находим вовсе не цветовые, не звуковые данные или прочие данные «ощущений», данные чувств, воли и т. д., не находим, стало быть ничего из того, что в традиционной психологии само собой разумеющимся образом выступает как с самого начала данное непосредственно. А находим мы, как уже Декарт (прочие его намерения мы, конечно, оставляем в стороне), cogito, ин1 тенциональность, принимающую (подобно всему действительному в окружающем мире) хорошо знакомое языковое выражение: «я вижу дерево зеленого цвета; я слышу шелест его листьев, ощущаю запах его цветов» и т. д., или: «я вспоминаю мои школьные годы», «я опечален болезнью друга» и т. д. Мы не находим тут ничего иного, кроме «сознания о…» — сознания в самом широком смысле, который еще только должен быть исследован во вей своей широте и во всех своих модусах.

Здесь уместно вспомнить о чрезвычайно ценной заслуге Брентано, состоящей в том, что в своей попытке реформировать психологию он начинает с исследования своеоб-

308

ЧАСТЬ III B. § 68

разного характера психического (в контрасте с физическим) и в качестве одной из его характеристик называет интенциональность; таким образом, наука о «психических феноменах» всюду имеет дело с сознательными переживаниями. Но, к сожалению, в отношении самого существенного он остался в плену предрассудков натуралистической традиции, которые еще не преодолеваются тем, что психические данные понимаются уже не как чувственные (все равно, внешнего или внутреннего «чувства»), а как данные особого вида интенциональности, иными словами, если остается в силе дуализм, психофизическая каузальность. Сюда же относится и его идея дескриптивной психологии, как параллели дескриптивному естествознанию, на что указывает параллельный способ ее осуществления, когда задача классификации и дескриптивного анализа психических феноменов ставится целиком в духе унаследованной интерпретации соотношения между дескриптивными и объясняющими науками о природе. Все это было бы невозможно, если бы Брентано проник к истинному смыслу задачи, состоящей в том, чтобы исследовать жизнь сознания как интенциональную жизнь, и прежде всего (поскольку вопрос стоял об обосновании психологии как объективной науки) на почве предданного мира. Таким образом, он лишь формально поставил задачу построения психологии интенциональности, но сам не приложил к этому никаких усилий. То же самое можно сказать и обо всей его школе, которая, как и он сам, упорно отказывалась придавать значимость решительной новизне моих «Логических исследований» (хотя в них отразилось его требование построения психологии интенциональных феноменов). Их новизна заключается никоим образом не только в онтологических исследованиях, которые, вопреки глубинному смыслу сочинения, производили впечатление односторонних, а в субъективно ориентированных исследованиях (главным образом, в пятом и шестом «Исследовании» второго тома (1901)), в которых cogitata qua cogitata впервые

309

ЧАСТЬ III B. § 69

получают должное внимание как существенные моменты всякого сознательного переживания, как оно дано в подлинном внутреннем опыте, и немедленно подчиняют себе весь метод интенционального анализа. Там впервые проблематизируется «очевидность» (этот закосневший логический идол), там она освобождается от предпочтения, которое отдавалось научной очевидности, и расширяется до понятия всеобщей изначальной самоданности [Selbstgebung]. Там был открыт подлинный интенциональный синтез — в синтезе, связывающем многие акты в один акт, сообразно чему один смысл единственным в своем роде способом связывается с другим не просто в некое целое, части которого суть смыслы, а в единственный смысл, в котором заключены они сами, но заключены именно как смыслы. При этом уже заявляет о себе и корреляционная проблематика, и потому в этом сочинении действительно содержатся первые, конечно, еще весьма несовершенные начала «феноменологии».

§69. Фундаментальный психологический метод «феноменологоOпсихологической редукции».

(Первая характеристика: 1. интенциональная соотнесенность

иэпохé; 2. ступени дескриптивной психологии;

3.учреждение интстанции «незаинтересованного зрителя»)

Однако эта критика психологии данных, а равно и той психологии, которая, как у Брентано, принимает в расчет интенциональность, должна получить теперь систематическое оправдание. Рассмотрим несколько ближе описанный ранее само собой разумеющийся характер будто бы самого обычного опытного обоснования дуализма, параллельных абстракций, различения внешнего и внутреннего опыта как абстрактивных видов опыта, приписываемые, соответственно, естествознанию и психологии. Если мы, в частности, направим наше внимание на «внутренний», ду-

310

ЧАСТЬ III B. § 69

шевный опыт, то это происходит не так, как если бы мы в обычном опыте человека, абстрагируясь от всякой природы, сразу же нашли бы его чисто душевную жизнь как реально свойственный ему слой интенциональных переживаний, т. е. действительно получили бы противоположность той абстракции, которая поставляет нам в качестве темы его телесность. В обычном опыте мира мы находим людей в их интенциональной соотнесенности с каки- ми-либо вещами, животными, домами, полями и т. д., т. е., в плане сознания, как аффицируемых ими, активно обращенных к ним, вообще их воспринимающих, активно их вспоминающих, о них размышляющих, планирующих, действующих.

Если мы, как психологи, абстрагируемся в отношении отдельного человека от его живого тела как тела [körperlicher Leib] (поскольку оно принадлежит к темам естествознания), то это ничего не изменит в этих интенциональных соотнесенностях с реальным в мире. Осуществляющий их человек достоверно сознает при этом действительность реальных вещей, которыми он занят, и точно так же психолог, время от времени делающий человека своей темой и пытающийся понять то, что этот человек воспринимает, что он думает, обсуждает и т. д., имеет свои достоверности в отношении соответствующих вещей. Здесь нужно заметить: познаваемые в опыте и получающие языковое выражение интенциональности того или другого лица (которое понимается уже в абстракции от его живой телесности) имеют смысл реальных связей между этим лицом и другими реальностями. Конечно, эти реальности не являются составными частями собственной психической сущности этого лица, вступающего в связи с соответствующими реальностями, хотя мы и должны приписывать тем не менее его восприятие, его мышление, оценивание и т. д. его собственной сущности. Чтобы получить, таким образом, чистую и подлинную тему требуемой теперь «дескриптивной психологии», нам нужен полностью осознанный

311

ЧАСТЬ III B. § 69

метод, который я — в этой взаимосвязи, как метод психологии — называю феноменолого1психологической редукцией. (Вопрос о том, как она соотносится с трансцендентальной редукцией, мы пока оставим открытым.)

Как психолог, я наивно стою на почве предданного созерцаемого мира. В нем распределены вещи, люди и звери с их душами. Теперь я хочу сначала на примерах, а затем во всеобщности истолковать то, что конкретно и собственно присуще человеку чисто в его духовном, душевном бытии. К этой собственной существенности души принадлежат все интенциональности, например переживания, относящиеся к типу «восприятие», в точности те, которые переживаются выбранной в качестве примера личностью и в точности так, как они ею переживаются, причем никогда не принимается в расчет то, что выходит за пределы собственно существенного для этой личности, для ее «души». Но вне зависимости от того, имеет ли восприятие модус акта рассмотрения-истолкования или же модус пассивного сознавания того не принимаемого во внимание фона, на котором как раз воспринимается то, на что внимание обращено, ясно: то, как обстоит дело с бытием или небытием воспринимаемого, обманывается ли в отношении этого воспринимающая личность, а также, обманываюсь ли в этом я, психолог, в своей попытке последующего понимания [Nachverstehen] безоговорочно разделяющий веру в воспринимаемое,— все это для меня, как психолога, должно оставаться вне вопроса. Ничто из этого не должно входить в психологическую дескрипцию восприятия. Действительно ли мы имеем дело с бытием или всего лишь с иллюзией — это ничего не меняет в том, что соответствующий субъект в самом деле осуществляет, например, некое восприятие, в самом деле сознает: «вот это дерево», что он при этом осуществляет ту самую обычную достоверность, которая принадлежит существу восприятия, именно достоверность простого [schlichte] вот-бытия. Таким образом, все действительно непосредственно дескриптивные высказы-

312

ЧАСТЬ III B. § 69

вания о личностях, о Я-субъектах, как они обычно бывают даны в опыте, с необходимостью выходят за пределы того, что относится чисто к собственно существенному этих субъектов. В чистоте мы можем выделить это только благодаря своеобразию метода эпохé. Это эпохé в отношении значимости; в случае восприятия мы воздерживаемся от участия в осуществлении той значимости, которую осуществляет воспринимающая личность. Для этого у нас есть свобода. Нельзя произвольно и с легкостью изменить модальность той или иной значимости, нельзя обратить достоверность в сомнение, в отрицание, точно так же как приязнь нельзя обратить в неприязнь, любовь — в ненависть, желание — в отвращение. Но можно с легкостью воздержаться от любой значимости, т. е. ради каких-либо целей приостановить ее осуществление. Но здесь нужно обдумать следующее. Каждый акт для выполняющей его личности есть некое достоверное бытие [Gewißsein] или некая модальность достверного бытия (сомнительное бытие, предположительное, ничтожное бытие) с тем или иным своим содержанием. Но в то же время это достоверное бытие чего-либо, или, как мы еще говорим, придание чему-либо значимости [In-Geltung-Haben], тоже имеет свои существенные различия, например, бытийная достоверность отличается от ценностной достоверности, далее, та и другая — от практической достоверности (скажем, достоверности какого-либо намерения), и каждая имеет свои модальности. Кроме того, различия в значимости того или иного акта возникают в силу того, что в них имплицированы другие акты и имплицированные в этих последних значимости, например, в силу окружающего каждый акт сознания горизонта.

Отвлечемся от того, что уже в понятии сознания «горизонта», в горизонтной интенциональности заключены весьма различные модусы «бессознательной» (в обычном, более узком смысле слова), и тем не менее тоже, как можно показать, живой и тоже (причем даже различными спосо-

313