Гуссерль.Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология

ЧАСТЬ III B. § 57

§ 57. Роковой разрыв между трансцендентальной философией и психологией

Вернемся к тем временам, когда человек и философ Нового времени еще верил в себя и в философию и, будучи трансцендентально мотивирован, боролся за новую философию с ответственностью и серьезностью абсолютного внутреннего призвания, которые мы можем ощутить в каждом слове подлинного философа. Эта серьезность и после так называемого крушения гегелевской философии, в которой определенная Кантом линия развития достигла своей кульминации, какое-то время сохранялась в философиях, выступавших против нее. Но почему не смотря на все эти изломы не было обретено единство трасцендентально-фило- софского развития? Почему самокритика и взаимная критика, практикуемая теми, кто еще был воодушевлен прежним духом, не привела к интеграции неоспоримых познавательных свершений в единство познавательного строения, от поколения к поколению возрастающего, и только совершенствуемого посредством все новой критики, корректировки и методического улучшения. Об этом на первых порах можно вообще сказать следующее: абсолютно новое по своему способу продвижение, каким было продвижение трансцендентальной науки, которая не могла руководствоваться никакой аналогией, могло поначалу видеться лишь в некой инстинктивной антиципации. Смутное недовольство прежним способом обоснования всей науки разряжается в постановке новых проблем и в теориях, которые приносят с собой некоторую очевидность их успешного разрешения, несмотря на кое-какие пока еще незаметные или, так сказать, заглушаемые трудности. Эта первая очевидность может все еще скрывать в себе более чем достаточное количество глубже лежащих неясностей, особенно в форме неисследованных, будто бы само собой разумеющихся предпосылок. Но такие первые теории помогают в дальнейшем течении истории, неясности становятся все ощутимее, исследуется то,

264

ЧАСТЬ III B. § 57

что будто бы разумелось само собой, теории подвергаются критике в отношении этого само собой разумеющегося, и все это дает толчок новым попыткам. К этому еще надо добавить, что трансцендентальная философия по сущностным причинам (которые уже явствуют из нашего систематического изложения) никогда не может здесь неприметно превратиться всего лишь в t¯cnh, и тем самым подвергнуться выхолащиванию, вследствие которого то, что уподобилось искусству, заключает в себе уже только скрытый смысл, который еще только надлежит трансцендентально раскрыть во всех его глубинах. Сообразно этому мы понимаем, что история трансцендентальной философии на первых порах должна быть историей все новых попыток вообще еще только привести трансцендентальную философию к ее началу и прежде всего к ясному и правильному пониманию того, чего она собственно может и должна хотеть. Ее начало — это «коперниканский поворот», а именно отказ от того способа обоснования, которым пользуется наивно-объективистская наука. В своей изначальной форме, в виде ростка, она, как мы знаем, выступает в первых из декартовых «Размышлений», как попытка абсолютно субъективистского обоснования философии из аподиктического ego, однако как попытка неясная, многозначная и сразу же искажающая свой подлинный смысл. Новый этап, реакция Беркли и Юма против философской наивности точного математического естествознания, еще не привела к подлинному смыслу требуемого коперниканского поворота, равно как не привела к нему и новая попытка Канта навсегда обосновать систематическую трансцендентальную философию в духе строгой научности. Действительного начала, обретаемого благодаря радикальному отрыву от всякой научной и донаучной традиции, Кант не достиг. Он не пробился к абсолютной субъективности, конституирующей все сущее в его смысле и значимости, и к методу, который позволил бы достичь ее в ее аподиктичности, исследовать ее и аподиктически истолковать. С этих пор история этой философии по необходимости была не-

265

ЧАСТЬ III B. § 57

престанной борьбой именно за ясный и подлинный смысл надлежащего трансцендентального переворота и рабочего метода, иными словами: за подлинную «трансцендентальную редукцию». На опасность впечатляющих, но все же неясных очевидностей или, если хотите, чистых очевидностей, просвечивающих в форме смутных антиципаций в ходе работы с вопросами, поставленными на непроясненной почве (на почве «само собой разумеющегося») нам отчетливо указали уже наши критические рефлексии в отношении Канта, и тем самым стало уже понятно и то, как он был оттеснен в область образования мифических понятий и в метафизику, имевшую опасный, враждебный всем подлинным наукам смысл. Все трансцендентальные понятия Канта — понятие Я трансцендентальной апперцепции, понятия различных трансцендентальных способностей, понятие «вещи по себе» [«Ding an sich»] (лежащей в основе и тел, и душ) — суть конструктивные понятия, которые принципиально противятся последнему прояснению. Это в полной мере относится и к позднейшим идеалистическим системам. Здесь был повод к действительно необходимым выступлениям против этих систем, против всего принятого в них способа философствования. Конечно, если кто-либо с готовностью углублялся в такую систему, он не мог полностью отказать ее идейным образованиям в силе и широте. И все же невозможность понять ее окончательно вызывала глубокую неудовлетворенность у всех, кто был образован в новых великих науках. Пусть эти науки, согласно нашему объяснению и словоупотреблению, и предлагали всего лишь «техническую» очевидность, пусть трансцендентальная философия никогда не могла превратиться в такое t¯cnh, но все же и она представляет собой духовное свершение, которое должно быть ясным и понятным в каждом шаге, обладать очевидностью сделанного шага и той почвы, на которую он опирается, и в этом (просто формальном) отношении для нее справедливо то же, что и для всякой искусно практикуемой и технически очевидной науки, например, математики. Здесь ничего не

266

ЧАСТЬ III B. § 57

помогает: ни в том случае, когда непонятность трансцендентальных конструкций хотят объяснить с помощью разработанной в этом же духе конструктивной теорией необходимости таких непонятностей; ни в том, когда пытаются внушить, что безмерно глубокий смысл трансцендентальных теорий обусловливает возникновение соответствующих трудностей для понимания, для преодоления которых мы слишком ленивы. Верно то, что трансцендентальная философия вообще и в силу сущностной необходимости предлагает пониманию естественного человека — «common sense» — чрезвычайные трудности, а следовательно, и всем нам, поскольку нам неизбежно приходится восходить от естественной почвы к трансцендентальному региону. Полное обращение естественной жизненной позиции [Haltung], т. е. превращение ее в «неестественную», предъявляет наивысшие мыслимые требования к решительности и последовательности философа. Естественный человеческий рассудок и заключенный в нем объективизм будет ощущать всякую трансцендентальную философию как излишнюю заносчивость, а ее мудрость — как бесполезную глупость, или же он будет интерпретировать ее как психологию, которая воображает, что она вовсе не психология. Ни один действительно восприимчивый к философии человек никогда не боялся трудностей. Но человек Нового времени, как человек научного склада, требует ясности [Einsichtigkeit], которая, согласно совершенно оправданной метафоре ви´дения в свою очередь требует очевидного «ви´дения» целей и путей, и притом при каждом шаге по выбранному пути. Сколь бы ни был долог путь и сколь многие годы ни приходилось бы, как в математике, отдавать ее усердному изучению,— это не отпугнет того, чей жизненный интерес составляет математика. Великие трансцендентальные философии не смогли удовлетворить научную потребность в такой очевидности, и потому их способы мышления вышли из употребления.

Если мы вернемся к нашей теме, то теперь сможем сказать, не боясь быть неправильно понятыми: если выявив-

267

ЧАСТЬ III B. § 57

шаяся непонятность рационалистической философии Просвещения как «объективной» науки вызвала реакцию со стороны трансцендентальной философии, то реакция на непонятность всех испробованных версий трансцендентальной философии должна была вывести нас за их пределы.

Но теперь перед нами стоит вопрос: как можно понять то, что такой стиль вообще смог сформироваться в развитии философии Нового времени, вдохновляемой научной волей, и прорасти в великих философах и их философиях? В обращении с понятиями эти философы ни в коей мере не были лишь какими-нибудь сочинителями [Begriffsdichter]. Им было вполне присуще серьезное намерение создать философию как предельно обоснованную науку, как бы ни варьировался смысл этого предельного обоснования (вспомним хотя бы убедительные пояснения Фихте в набросках его «Наукоучения» или пояснения Гегеля в «Предисловии» к «Феноменологии духа»). Как же получилось, что они остались связаны своим стилем мифического образования понятий и интерпретации мира в темных метафизических антиципациях и не смогли пробиться к строгой научной понятийности и методу, так что каждый последователь Канта вновь и вновь замышлял философию в этом же стиле? В собственном смысле трансцендентальной философии заключалось то, что она возникала из рефлексии в отношении субъективности сознания, в которой для нас становится познаваемым и получает свою бытийную значимость мир (как научный, так и повседневно созерцаемый),

ичто она в силу этого считала себя обязанной развертывать чисто духовное рассмотрение мира. Но если она имела дело с духовным, то почему она не обратилась к психологии, столь ревностно развиваемой на протяжении столетий? Или, если эта психология ее не удовлетворяла, то почему она не разработала лучшую? Конечно, нам ответят, что эмпирический человек, психофизическое существо, сам принадлежит конституированному миру и своим живым телом,

исвоей душой. Таким образом, человеческая субъектив-

268

ЧАСТЬ III B. § 57

ность не есть субъективность трансцендентальная, и психологические теории познания Локка и его последователей всегда были предостережениями против «психологизма», то есть от любого применения психологии ради достижения трансцендентальных целей. За это трансцендентальная философия должна была постоянно нести свой крест: оставаться непонятной. Неизбежным оставалось различие между эмпирической и трансцендентальной субъективностью, неизбежным, но также и непонятным — их тождество. Я сам, как трансцендентальное Я, «конституирую» мир, и в то же время, как душа, остаюсь человеческим Я в мире. Рассудок, предписывающий миру свой закон, есть мой трансцендентальный рассудок, а последний формирует по этим законам меня самого — он-то, который представляет собой мою, как философа, душевную способность. Само себя полагающее Я, о котором говорит Фихте,— разве может оно быть каким-то другим Я, нежели Я Фихте? Если это и в самом деле не абсурд, а некая разрешимая парадоксальность, то какой другой метод мог бы помочь нам достичь ясности, если не метод исследования нашего внутреннего опыта и проводимого в его рамках анализа? Если речь идет о неком трансцендентальном «сознании вообще», если я, как это индивидуальное и отдельное Я, не могу быть носителем конституирующего природу рассудка, то не должен ли я буду спросить, каким образом я помимо моего индивидуального самосознания могу еще иметь всеобщее, трансцен- дентально-интерсубъективное сознание? Сознание интерсубъективности должно, следовательно, стать трансцендентальной проблемой; но опять-таки не видно, как оно может ею стать, разве только если расспросить меня самого,

иснова во внутреннем опыте, а именно относительно тех способов сознавания, которыми я обретаю и дальше сохраняю других и человечество вообще; и как следует понимать, что я могу в себе проводить различие между мной и другими

ипридавать им смысл «мне подобных». Разве психология может тут оставаться безразличной, разве не должна она все

269

ЧАСТЬ III B. § 57

это обсуждать? Такие же или подобные вопросы адресовались не только Канту, но и всем его последователям, совсем потерявшимся в темной метафизике, или «мифике». Однако следовало бы иметь в виду, что только после того, как будет разработано научное понятие о нашем человеческом разуме и о свершениях, осуществляемых человеком или человечеством, стало быть, только исходя из подлинной психологии мы сможем получить и научное понятие об абсолютном разуме и его свершениях.

Первый ответ на эти вопросы гласит, что трансцендентальная философия (также и всякого другого испробованного стиля), даже помимо забот, связанных с психологизмом, имела достаточно поводов для того, чтобы не надеяться на совет со стороны психологии. Дело было в самой психологии, в том роковом ложном пути, который был навязан ей в силу особенности нововременной идеи объективистской универсальной науки more geometrico с ее психофизическим дуализмом. В дальнейшем я постараюсь показать (сколь ни парадоксально здесь прозвучит этот тезис), что именно эти чары, которые, искажая ее смысл, лежали на психологии и вплоть до сего дня мешали ей постичь ее подлинную задачу, несут главную вину за то, что трансцендентальная философия не нашла выхода из той мучительной ситуации, в которой она оказалась, и потому не пошла дальше тех понятий и конструкций,— целиком и полностью лишенных возможности черпать из изначальной очевидности,— с помощью которых она интерпретировала свои (сами по себе весьма ценные) эмпирические наблюдения. Если бы психология удалась, она непременно проделала бы всю опосредующую работу для конкретной, свободной от каких бы то ни было парадоксов трансцендентальной философии. Но она оказалась несостоятельной, потому что уже при своем изначальном учреждении в качестве психологии нового вида наряду с новым естествознанием не подняла вопрос о смысле своей единственно подлинной задачи, соответствующей ее существу универсаль-

270

ЧАСТЬ III B. § 58

ной науки о психическом бытии. Напротив, задача и метод были предписаны ей в соответствии с образцовостью естествознания, т. е. в соответствии с ведущей идеей философии Нового времени как объективной и при этом конкретной универсальной науки. Конечно, при данной исторической мотивации такая задача, по-видимому, вполне сама собой разумелась. Всякое сомнение в этом отношении исключалось настолько, что оно вообще стало мотивом философского мышления только к концу XIX века. Поэтому история психологии есть, собственно говоря, лишь история кризисов. Потому же психология не смогла ничем помочь и в развитии подлинной трансцендентальной философии, ведь это было возможно только после радикальной реформы, в результате которой были на основе глубочайшего самоосмысления прояснены свойственные ее существу задача и метод. И это потому, что последовательное и чистое проведение этой задачи само по себе и с необходимостью должно было привести к науке о трансцендентальной субъективности и тем самым — к превращению психологии в универсальную трансцендентальную философию.

§58. Родство и различие между психологией

итрансцендентальной философией. Психология как поле решений

Все это станет понятным, если для освещения сложного, даже парадоксального соотношения между психологией и трансцендентальной философией мы используем результаты наших систематических рассмотрений, благодаря которым мы прояснили для себя смысл и метод радикальной и подлинной трансцендентальной философии. Для нас уже нет сомнения в том, что научная психология нововременного склада (какую бы из многочисленных попыток ее построения со времен Гоббса и Локка мы ни рассматривали) никогда не сможет участвовать или хотя бы выработать ка-

271

ЧАСТЬ III B. § 58

кие-нибудь посылки для тех теоретических свершений, которые составляют задачу трансцендентальной философии. Поставленная психологии Нового времени и принятая ею задача заключалась в том, чтобы стать наукой о психологических реальностях, о людях и животных как о существах единых, но расчлененных на два реальных [reale] слоя. Все теоретическое мышление движется здесь на почве само собой разумеющимся образом предданного мира опыта, мира естественной жизни, и теоретический интерес только особо направляется здесь на одну из реальных сторон, на души, тогда как относительно второй подразумевается, что в своем объективно-истинном по-себе-бытии она уже познана, или еще познается, в точном естествознании. Но для фило- софа-трансценденталиста вся реальная объективность, научная объективность всех действительных и возможных наук, а также донаучная объективность жизненного мира с его «ситуативными истинами» и относительностью сущих в нем объектов, стала теперь проблемой, загадкой всех загадок. Загадку представляет именно та само-собой-разумее- мость [Selbstverständlichkeit], с которой для нас всегда, уже до всякой науки существует «мир», как титульное обозначение для бесконечности неотъемлемого от всех объективных наук само собой разумеющегося. Когда я, философствующий, в чистой последовательности осуществляю рефлексию в отношении самого себя как Я, постоянно функционирующего при всей изменчивости опыта и проистекающих из этого опыта мнений, сознающего в них мир и осознанно им занимающегося, то, всесторонне и последовательно спрашивая о том, что и как осуществляется в способах данности и модусах значимости, а также в способе Я-центрирования, я понимаю, что эта жизнь сознания во всех отношениях есть интенциональное свершение, что в ней отчасти вновь получает, отчасти всегда уже имеет свой смысл и значение жизненный мир со всеми изменчивыми содержаниями его представлений. Конституированный результат свершения есть в этом смысле вся реальная, мир-

272

ЧАСТЬ III B. § 58

ская [mundane] объективность, в том числе объективность людей и животных, т. е. объективность «душ». Поэтому и психическое бытие, и всякого рода объективная духовность (например, человеческие общности, культуры), в том числе и сама психология, принадлежат к трансцендентальным проблемам. А пытаться обсуждать такие проблемы на наив- но-объективной почве и методом объективных наук, означало бы попасть в замкнутый круг абсурдности.

И все же психология и трансцендентальная философия особым образом неразрывно сроднены [verschwistert] друг с другом, а именно, в силу уже не представляющего для нас загадки, уже проясненного родства, обнаруживающегося между различием и тождественностью психологического (т. е. человеческого, помещенного в пространственно-вре- менной мир) и трансцендентального Я, его жизни и свершений. После проведенных разъяснений можно теперь с полным пониманием сказать: в своем наивном осознании себя как человека, который знает себя живущим в мире, и в отношении этого мира составляет совокупность всего, что существует для него как значимое, я остаюсь слеп к необъятному измерению трансцендентальных проблем. Они пребывают в скрытой анонимности. Хотя я поистине есмь трансцендентальное ego, но я этого не сознаю; пребывая в особой, а именно естественной установке, я оказываюсь целиком занят предметными полюсами, полностью связан исключительно на них направленными интересами и задачами. Но я могу осуществить трансцендентальную перемену установки (в ходе чего раскрывается трансцендентальная универсальность), и тогда понимаю односторонне замкнутую естественную установку как особую трансцендентальную, свойственную известной хабитуальной односторонности всей заинтересованной жизни. Теперь передо мной в качестве нового горизонта интересов лежит вся конституирующая жизнь и все конститутивное свершение со всеми корреляциями — новая бесконечная научная область, если я приступаю к надлежащей систематической ее

273