Гуссерль.Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология

ЧАСТЬ III A. § 34

подробного разбирательства. Пока же, чтобы гарантированно избежать искушения подменить одно другим, следует четко уловить контраст между объективностью и свойственной жизненному миру субъективностью как то, что определяет основной смысл самой объективной научности.

d) Жизненный мир как универсум всего принципиально доступного созерцанию. «Объективно1истинный» мир как принципиально недоступная созерцанию «логическая» субструкция

Как бы ни обстояло дело с проведением или с самой возможностью проведения идеи объективной науки в отношении духовного мира (стало быть, не только в отношении природы), эта идея объективности господствует во всей «университас» позитивных наук Нового времени и во всеобщем языковом употреблении определяет смысл слова «наука». В этом уже заранее постольку содержится натурализм, поскольку понятие это заимствуется из галилеева естествознания, так что научно «истинный», объективный мир всегда уже мыслится как природа в расширенном смысле слова. Контраст между субъективностью жизненного мира и «объективным», «истинным» миром заключается лишь в том, что последний представляет собой теоре- тико-логическую субструкцию, охватывающую то, что принципиально невоспринимаемо, принципиально непознаваемо в опыте в своем собственном самостном бытии [Selbstsein], тогда как субъективное жизненного мира целиком и по отдельности отмечено как раз своей действительной опытной познаваемостью.1

1 Внося определения в опыт, бытийное подтверждение жизни приводит к полной убежденности. Даже если оно индуктивно, индуктивная антиципация есть антиципация возможной познаваемости, которая все и решает. Индукции могут подтверждаться индукциями, в их совокупно-

174

ЧАСТЬ III A. § 34

Жизненный мир есть царство изначальных очевидностей. Данное с очевидностью, в зависимости от того, идет ли речь о восприятии или воспоминании, есть познанное в опыте как «оно само» в непосредственном присутствии [Präsenz] или припомненное как оно само; все прочие способы созерцания суть способы привести к присутствию [vergegenwärtigen] его само; каждое входящее в эту сферу опосредованное познание, говоря шире, каждый способ индукции имеет смысл индукции чего-то доступного созерцанию, чего-то, что некоторым образом может быть воспринято как оно само или припомнено как то, что было воспринято, и т. д. К этим модусам очевидностей сводится всякое возможное подтверждение, потому что это «оно само» (в том или ином модусе) в самих этих созерцаниях заключено как нечто действительно доступное интерсубъективному опытному познанию и подтверждению, потому что это не мысленная субструкция, в то время как, с другой стороны, такая субструкция, насколько она вообще претендует на истинность, может стать действительно истинной как раз только путем обратного соотнесения с такими очевидностями.

Это, конечно, сама по себе в высшей степени важная задача научного раскрытия жизненного мира: заставить считаться с исконным правом этих очевидностей, а именно с их более высоким достоинством в обосновании познания в сравнении с достоинством объективно-логических очевидностей. Нужно полностью прояснить, т. е. привести к последней очевидности то, каким образом каждая очевидность объективно-логических свершений, дающая формальное и содержательное обоснование объективной теории (напр., математической, естественнонаучной), имеет свои скрытые источники обоснования в той жизни, где осуществляются последние свершения, где очевидная дан-

сти. В их антиципациях познаваемости — также и потому, что каждое прямое восприятие само уже содержит индуктивные моменты (например, антиципация еще не познанных в опыте сторон объекта) — все заключено в дальнейшем понятии «опыта» или «индукции».

175

ЧАСТЬ III A. § 34

ность жизненного мира всегда имеет свой донаучный бытийный смысл, где она приобрела его и вновь приобретает. От объективно-логической очевидности (от математического «усмотрения», от естественнонаучного, позитив- но-научного «усмотрения», как оно выполняется ведущим свои исследования и дающим свои обоснования математиком и т. п.) путь здесь идет назад к праочевидности, в которой всегда заранее дан жизненный мир.

Сколь бы странным и пока еще спорным ни показалось поначалу все сказанное здесь, всеобщее значение контраста между ступенями очевидности нельзя недооценивать. Проникнутые эмпиризмом речи естествоиспытателей часто, если не всегда, звучат так, как будто естественные науки — это науки, основанные на опыте объективной природы. Но если эти науки являются опытными науками, то это верно не в том смысле, что они в принципе следуют опыту, что все они исходят из опыта, а все их индукции в конечном счете должны быть верифицированы опытом; верно это лишь в другом смысле, в котором опыт есть очевидность, разыгрывающаяся чисто в жизненном мире, и как таковая — источник очевидности для объективных констатаций в науках, которые, со своей стороны, сами никогда не бывают опытами объективного. Ведь, как оно само, объективное никогда не может быть познано в опыте, и это, кстати, бывает видно по самим естествоиспытателям, когда они, опровергая собственные вносящие всюду путаницу, эмпиристские речи, интерпретируют объективное даже как нечто метафизически трансцендентное. С опытной познаваемостью объективного дело обстоит не иначе, нежели с опытной познаваемостью бесконечно далеких геометрических образований, и тем самым вообще с опытной познаваемостью всех бесконечных «идей», например, с познаваемостью бесконечного числового ряда. Конечно, все «приближенные к созерцанию» представления [«Veranschaulichungen»] идей по способу математических или естественнонаучных «моделей» — это вовсе не созерцания самого объективного, а созерцания,

176

ЧАСТЬ III A. § 34

относящиеся к жизненному миру и предназначенные для того, чтобы облегчить понимание соответствующих объективных идеалов. Здесь по большей части свою роль играют разнообразные опосредования этого понимания, которое не всегда наступает столь же непосредственно и не всегда может стать очевидным, как в случае геометрической прямой, концепция которой возникает на основе происходящей из жизненного мира очевидности прямого края стола и т. п.

Для того чтобы вообще обрести здесь предпосылки для ясной постановки вопроса, потребуется изрядная обстоятельность, к примеру, для того чтобы освободиться прежде всего от постоянных подмен, к которым мы постоянно склонны в силу школьного господства объективно-науч- ных способов мышления.

е) Объективные науки как субъективные образования — образования особой, теоретико1логической практики, сами принадлежащие к полной конкретности жизненного мира

Коль скоро контраст прояснен, нужно теперь отдать должное и их существенной взаимосвязанности: объективная теория в ее логическом смысле (в универсальной формулировке: наука как тотальность предикативной теории, системы высказываний, «логически» понимаемых как «по- ложения-по-себе», «истины-по-себе» и в этом смысле логически взаимосвязанных) коренится, основывается в жизненном мире, в принадлежащих ему изначальных очевидностях. В силу этой укорененности объективная наука имеет постоянную смысловую соотнесенность с миром, в котором мы всегда живем, кроме прочего, и как ученые, а затем также и в общности ученых,— т. е. со всеобщим жизненным миром. Но как результат работы донаучных личностей, отдельных и общающихся в ходе научной деятельности, она сама при этом принадлежит жизненному миру. Правда, ее теории, логические образования, не относятся к

177

ЧАСТЬ III A. § 34

вещам жизненного мира, как камни, дома, деревья. Это логические целые и логические части, состоящие из последних логических элементов. Скажем вслед за Больцано: это «представления-по-себе», «положения-по-себе», умозаключения и доказательства «по-себе», идеальные единицы значения, чью логическую идеальность определяет их телос «истина-по-себе».

Но эта идеальность, как и любая другая, ничего не меняет в том, что все это образования, созданные человеком, существенным образом связанные с актуальными и потенциальными человеческими действиями, и потому они все же принадлежат к этому конкретному единству жизненного мира, конкретность которого простирается, стало быть, дальше, чем конкретность «вещей». То же самое (а именно, коррелятивно) справедливо и в отношении научной деятельности, опытно-познающей, формирующей логические образования «на основе» опыта, деятельности, в которой они выступают в исконном виде и в исконных модусах варьирования, у отдельных ученых и в их совместной деятельности: как изначальность совместно рассмотренного положения, доказательства и т. д.

Мы попадаем в неудобную ситуацию. Если мы со всей необходимой тщательностью установили контраст, то одно и другое — жизненный мир и мир объективно-научный — у нас, конечно, связаны. Знание об объективно-научном мире «коренится» в очевидности жизненного мира. Он заранее дан научному работнику или общности работников как почва, но выстраиваемое на этой почве здание является все же новым, другим. Если мы перестаем быть погруженными в наше научное мышление, если мы осознаем, что будучи учеными мы все же остаемся людьми и как таковые тоже входим в состав жизненного мира, всегда сущего для нас, всегда заранее данного, то вместе с нами и вся наука вдвигается в жизненный мир — всего лишь «соотнесенный с субъектом». А что с самим объективным миром? Как обстоит дело с гипотезой по-себе-бытия, первоначально свя-

178

ЧАСТЬ III A. § 34

занного с «вещами» жизненного мира, с «объектами», «реальными» телами, реальными животными, растениями, да

илюдьми в «пространство-временности» жизненного мира — если все эти понятия понимать теперь не с позиции объективных наук, а так, как они понимаются в донаучной жизни?

Не является ли эта гипотеза, которая, несмотря на идеальность научных теорий, имеет актуальную значимость для субъектов науки (для ученых как людей), одной из практических гипотез и планов наряду со многими другими, которые составляют жизнь людей в их жизненном мире, заранее данном им и сознаваемом ими как всегда находящийся в их распоряжении, и не принадлежат ли eo ipso все цели, будь они «практическими» в каком бы то ни было вненаучном смысле или практическими под титулом «теоретических», тоже к единству жизненного мира, если только мы берем их в их целокупной и полной конкретности?

Сдругой же стороны, оказалось, что положения, теории, все ученое здание объективных наук есть образование, полученное в результате той или иной активности создавших его ученых, связанных между собой в их совместной работе; говоря точнее, полученное в результате непрекращающегося надстраивания активных действий, из которых каждое более позднее всегда предполагает результат более раннего. И дальше мы видим, что все эти теоретические результаты характеризуются как значимые для жизненного мира, что как таковые они постоянно добавляются к его собственному составу и уже заранее принадлежат ему как горизонт возможных свершений становящейся науки. Итак, конкретный жизненный мир в одно и то же время образует почву, в которой коренится «научно истинный» мир,

иобъемлет в себе этот мир в своей собственной универсальной конкретности — как это понять, как систематически, т. е. с использованием соразмерной ему научности уразуметь всеобъемлющий способ бытия жизненного мира, который выглядит столь парадоксально?

179

ЧАСТЬ III A. § 34

Мы ставим вопросы, ясный ответ на которые отнюдь не лежит на ладони. Контраст и неразрывное единство вовлекают нас в такие размышления, в ходе которых мы сталкиваемся со все более мучительными трудностями. Парадоксальная взаимосоотнесенность «объективно истинного» и «жизненного мира» делает загадочным способ бытия обоих. Стало быть, истинный мир в любом смысле, в том числе наше собственное бытие, в отношении смысла этого бытия становится загадкой. Пытаясь прийти к ясности и сталкиваясь с возникающими парадоксами, мы одним разом осознаем беспочвенность всего нашего прежнего философствования. Как нам теперь действительно стать философами?

Мы не можем устоять перед мощью этой мотивации, здесь мы не можем отступить, поскольку и Кант, и Гегель, и Аристотель, и Фома занимались этими апориями и приводили свои аргументы.

f)Проблема жизненного мира не как частная,

акак универсальная философская проблема

Научность, которая имеется в виду при решении беспокоящей нас теперь загадки, это, конечно, новая научность, не математическая и вообще не логическая в историческом смысле, не такая научность, которая могла бы уже располагать готовой математикой, логикой, логистикой как уже предуготовленной нормой, ведь последние сами являются объективными науками в том смысле, который стал здесь проблематичным, и, составляя часть проблемы, не могут использоваться в качестве посылок. Поначалу, пока подчеркивался только контраст, пока мы заботились только о противопоставлении, могло показаться, что нет нужды в чем-то ином и большем, чем объективная наука, точно так же как повседневная практическая жизнь проводит свои особенные и всеобщие разумные осмысления и для этого не нуждается ни в какой науке. Это так и есть, это общеизвестный факт,

180

ЧАСТЬ III A. § 34

который принимается без размышлений, а не формулируется как основополагающий факт и не продумывается как собственная тема мышления,— именно, что истины бывают двояки. С одной стороны — повседневно-практические, ситуативные истины, которые, конечно же, относительны, но, как мы уже подчеркивали, это именно те истины, в которых когда-либо нуждается практика и которых она ищет, строя свои планы. С другой стороны — научные истины, обоснование которых приводит как раз к ситуативным истинам, но таким образом, что научный метод в своем собственном смысле от этого не страдает, поскольку и он хочет — и ему приходится — пользоваться именно этими истинами.

Поэтому, если руководствоваться не вызывающей сомнений наивностью жизни и при переходе от внелогической мыслительной практики к логической, к объективно научной, то могло бы показаться, что тематика, выступающая под титулом «жизненный мир», представляет собой интеллектуалистскую затею и происходит от свойственной Новому времени страсти все теоретизировать. Но, в противовес этому, мы смогли увидеть по крайней мере, что дело не может ограничиваться этой наивностью, что здесь обнаруживаются парадоксальные неясности, когда моменты, имеющие всего лишь субъектную отнесенность, якобы преодолеваются объективно-логической теорией, которая, однако, как теоретическая практика людей, принадлежит ко всего лишь соотнесенному с субъектом и в то же время должна находить в том, что соотнесено с субъектом, свои посылки, свои источники очевидности. Отсюда нет сомнения уже хотя бы в том, что все проблемы истины и бытия, все мыслимые для их разрешения методы, гипотезы и результаты, будь то в отношении миров опыта или метафизических сверхмиров, могут получить свою предельную ясность, свой очевидный смысл или очевидность своей бессмысленности только благодаря этому будто бы гипертрофированному интеллектуализму. А среди них, пожалуй, и все последние, имеющие оправданный смысл или бессмысленные вопросы, возни-

181

ЧАСТЬ III A. § 34

кающие в ходе столь громко возглашаемых в последнее время попыток «возрождения метафизики».

В последних рассмотрениях нам стало в перспективе понятно величие проблемы жизненного мира, ее универсальное и самостоятельное значение. Напротив, проблема «объективно истинного» мира и соответственно объектив- но-логической науки, сколь бы настойчиво и сколь бы правомерно она вновь и вновь ни выдвигалась, представляется теперь проблемой вторичного и более специального интереса. Пусть особое свершение нашей объективной науки Нового времени остается непонятным, нельзя отрицать того, что она составляет для жизненного мира значимость, возникшую в результате особой активности, и сама принадлежит к конкретности этого мира. Стало быть, в любом случае для объяснения этого, как и всякого другого завоевания человеческой активности, нужно прежде всего принять во внимание конкретный жизненный мир, и притом в действительно конкретной универсальности, в которой он актуально или в плане горизонта [horizonthaft] включает в себя все значимости, приобретенные людьми для мира их совместной жизни, и в конечном итоге связывает всех их с абстрактно выделяемым мировым ядром: с миром обычных интерсубъективных опытов. Правда, мы еще не знаем, как жизненный мир сможет стать независимой, целиком и полностью самостоятельной темой, как станут возможны научные высказывания о нем, которым как таковым (хотя и иначе, чем высказываниям наших наук) должна быть присуща своя «объективность», чисто методически присваиваемая необходимая действенность [Gültigkeit], которую мы или кто-нибудь еще можем подтвердить — и именно этим методом. Мы здесь абсолютные новички и не обладаем логикой, которая призвана здесь устанавливать нормы; мы можем только размышлять, углубляться в еще не развернутый смысл нашей задачи, с чрезвычайной тщательностью заботиться о недопустимости предрассудков, о том, чтобы сохранить ее в чистом виде, без чужеродных

182

ЧАСТЬ III A. § 34

вкраплений (кое-что важное для этого нами уже было сделано); и отсюда, как в любом новом начинании, для нас должен произрасти наш метод. Ведь проясняя смысл задачи, мы добиваемся очевидности цели как таковой, а в эту очевидность существенным образом входит и очевидность возможных «путей» к ней. Обстоятельность и трудность предварительных осмыслений, которые нам еще предстоят, будет оправдана сама собой, не только величием цели, но существенной непривычностью и рискованностью тех идей, которые при этом будут введены в работу.

Таким образом, проблема, казавшаяся нам всего лишь проблемой оснований объективной науки или частной проблемой в рамках универсальной проблемы объективной науки, на деле (как мы заранее и объявляли) оказалась собственной и наиболее универсальной проблемой. Можно еще сказать и так: проблема эта выступает сначала как вопрос о соотношении объективно-научного мышления и созерцания. С одной стороны у нас, стало быть, находится логическое мышление, производящее логические идеи; например, физикалистское мышление в физической теории или чисто математическое мышление, где помещается математика как научная система, математика как теория. С другой стороны, мы имеем созерцание и созерцаемое в жизненном мире до всякой теории. Здесь возникает неистребимая иллюзия чистого мышления, которое, будучи чистым и потому не заботясь о созерцании, уже якобы обладает своей очевидной истиной, и даже истиной мира; иллюзия, делающая спорными смысл и возможность объективной науки, ее «широту действия». При этом созерцание и мышление отделяются друг от друга, и в этой разделенности всеобщий вид «теории познания» определяется как теория науки (наука при этом всегда трактуется сообразно единственному имеющемуся о ней понятию: как объективная наука), проводимая в отношении двух коррелирующих сторон. Но как только пустой и неопределенный титул «созерцание» перестает быть чем-то ограниченным и малоценным в сравнении с об-

183