Гуссерль.Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология

ЧАСТЬ II. § 11

ются и исчезают психические данные, регулируемые теми или иными правилами подобно телесным процессам в природе. У Локка этот новый, физикалистски ориентированный натурализм еще последовательно не развернут, не продуман им до конца как позитивистский сенсуализм. Но он сразу же, и притом роковым образом, сказывается на историческом развитии всей философии в целом. Во всяком случае новая натуралистическая психология не осталась пустым обещанием, а стала предметом обширных сочинений и с самого начала выступила на первый план с притязанием на прочное обоснование универсальной науки.

Все новые науки, ведомые одним и тем же духом, по-ви- димому, развивались успешно, как и главенствующая над ними метафизика. Если где-либо, как в самой метафизике, невозможно было провести физикалистский рационализм всерьез, то его слегка ослабляли, прибегая к варьированию схоластических понятий. Да и сам руководящий смысл новой рациональности по большей части не был в точности продуман, хотя он и был двигателем всего научного развития. Уточняющая экспликация этого смысла сама была частью мыслительной философской работы вплоть до Лейбница и Христиана Вольфа. С классическим примером того, как новый натуралистический рационализм намеревался «ordine geometrico»1 создать систематическую философию — метафизику, науку о высших и последних вопросах, вопросах разума, но вместе с тем и о вопросах факта,— мы встречаемся в «Этике» Спинозы.

Конечно, Спинозу нужно правильно понимать в его историческом смысле. Полным непониманием будет интерпретировать Спинозу, руководствуясь поверхностной видимостью его «геометрического» метода демонстрации. Начиная как картезианец, он прежде всего, конечно же, полностью убежден в том, что не только природа, но и тотальность бытия вообще должна быть единой рацио-

1 В геометрическом порядке (лат.).— Примеч. ред.

94

ЧАСТЬ II. § 11

нальной системой. Это само собой разумелось заранее. Тотальная система должна содержать в себе математическую систему природы, но последняя, будучи частью системы, не может быть самостоятельной. Поэтому физику нельзя отдавать на откуп физикам, как если бы она действительно была завершенной системой, и, с другой стороны (в отношении второго, психологического звена дуалистической противоположности) — разработку его собственной рациональной системы нельзя отдавать на откуп специалистам-психологам. Ведь в единство тотальной рациональной системы должен быть в качестве теоретической темы включен и Бог, абсолютная субстанция. Перед Спинозой стоит задача обнаружить постулируемую тотальную рациональную систему сущего, и прежде всего обнаружить условия, при которых ее можно мыслить в единстве, а затем систематически реализовать действительным конструированием. Только так, на деле, можно было показать действительную возможность помыслить рациональный универсум бытия [Seinsall]. Ведь пока этого не было сделано, она, несмотря на ту очевидность, которая при этой установке заключалась в образцовом характере естествознания, оставалась лишь постулатом, и было отнюдь не ясно, как его можно мыслить при дуализме в корне отличных друг от друга «субстанций», над которыми возвышается одна абсолютная и наиподлинная субстанция. Конечно, для Спинозы речь шла только о систематически всеобщем; его «Этика» есть первая уни1 версальная онтология. По его мнению, благодаря ей для актуального естествознания и для выстраиваемой параллельно ему психологии может быть найден действительный системный смысл, без которого то и другое осталось бы непонятным.

95

ЧАСТЬ II. § 12

§ 12. Общая характеристика физикалистского рационализма Нового времени

В своем античном истоке философия хотела быть «наукой», универсальным познанием универсума сущего — не смутным и относительным повседневным познанием, dÜxa, а познанием рациональным: °pist¹mh. Но истинной идеи рациональности и, во взаимосвязи с ней, истинной идеи универсальной науки старая философия еще не достигает — в этом были убеждены основоположники Нового времени. Новый идеал был возможен только по образцу заново сформированных математики и естествознания. Свою возможность он доказал вдохновляющим темпом своего осуществления. Но что иное в своей новой идее представляет собой универсальная наука (в идеале мыслимая завершенной), как не всеведение [Allwissenheit]? Стало быть, для философов оно действительно является пусть и лежащей в бесконечности, но все же осуществимой целью — осуществимой, если и не для отдельных умов или исследовательских сообществ того или иного времени, то хотя бы в бесконечном прогрессе поколений, в их систематических исследованиях. Считается аподиктически ясным, что мир по себе есть рациональное систематическое единство, в котором все частности должны быть предельно рационально детерминированы. Их системная форма (их универсальная сущностная структура) должна быть найдена нами, она даже предуготовлена для нас и заранее нам известна, поскольку в любом случае является чисто математической. Надо только детерминировать ее в ее особенностях, что, к сожалению, можно сделать лишь индуктивным путем. Таков — разумеется, бесконечный — путь к всеведению. Мы живем, таким образом, в счастливой уверенности, что существует некий путь от ближнего к дальнему, от более или менее известного — к неизвестному, некий безошибочный метод расширения познания, с помощью которого все, что входит в универсум сущего, действительно должно быть познано в своем полном «по-себе-бытии» —

96

ЧАСТЬ II. § 12

познано в бесконечном прогрессе. Но с последним всегда связан и другой прогресс: прогрессирующая аппроксимация чувственно-созерцаемых данностей жизненного мира в направлении к математически идеальному, прогрессирующее совершенствование всегда лишь приблизительной «подстановки» [«Subsumption»] эмпирических данных под соответствующие им идеальные понятия, разрабатываемая для этого методика, выполнение все более тонких измерений, повышение эффективности соответствующих инструментов и т. д.

Вместе с возрастающей и все более совершенной властью познания над универсумом человек завоевывает и все более совершенное, расширяющееся в бесконечном прогрессе господство над окружающим его практическим миром. Сюда входит и господство над принадлежащим к реальному окружающему миру человечеством, а стало быть, над самим собой и над теми, кто вместе с ним принадлежит человечеству; все большая власть над своей судьбой и потому— насколько его вообще можно рационально мыслить для человека — все более полное «блаженство» [«Glückseligkeit»]. Ибо он может познать по себе истинное также и в отношении ценностей и благ. Все это лежит в горизонте этого рационализма как само собой разумеющееся для него следствие. Поэтому человек действительно есть образ и подобие Бога. Подобно тому, как математика говорит о бесконечно далеких точках, прямых и т. д., здесь можно в аналогичном смысле сказать, что Бог есть «бесконечно далекий че1 ловек». Ведь в ходе математизации мира и философии философ известным образом математически идеализирует и самого себя, и Бога.

Новый идеал универсальности и рациональности познания несомненно знаменует собой значительный прогресс там, где лежат его истоки: в математике и физике. При этом, конечно, предполагается, что, в соответствии с нашим предыдущим анализом, мы добиваемся правильного понимания его самого и освобождаем его от всевозмож-

97

ЧАСТЬ II. § 13

ных смысловых превратностей. Есть ли в мировой истории предмет более достойный философского восхищения, чем открытие бесконечных универсальных областей истин [Wahrheits-Allheiten], при бесконечном прогрессе реализуемых в чистом виде (в чистой математике) или в аппроксимациях (в индуктивном естествознании); и разве не удивительны результаты того труда, который на деле был здесь начат и продолжен? Удивительны уже чисто теоретико-тех- нические свершения, даже если они в силу смыслового превращения принимаются за саму науку. Иначе дело обстоит с вопросом, сколь широко можно было рапространить образцовость этих наук, и не были ли вообще недостаточны те философские осмысления, которым мы обязаны возникновением новой концепции мира и науки о мире?

Насколько мало это было верно уже в отношении природы, стало (хотя и только в новейшее время) ясно из того, что представление, будто всякое естествознание в конечном счете сводится к физике и будто в физике в ходе дальнейшего исследования должны постепенно раствориться биологические, да и все конкретные естественные науки,— это представление перестало быть само собой разумеющимся, и притом настолько, что эти науки ощутили потребность в методических реформах. Правда, основанием этого не был принципиальный пересмотр тех мыслей, которые привели к изначальному учреждению естествознания Нового времени и оказались выхолощены в ходе методизации.

§13. Первые трудности физикалистского натурализма

впсихологии: непостижимость свершающей субъективности

Но намного раньше проблематичность математизации

мира и (в смутном подражании ей) его рационализации — философии ordine geometrico — сказалась в новой натура1 листической психологии. Ведь к ее области принадлежали также рациональная познавательная деятельность и позна-

98

ЧАСТЬ II. § 13

ния философов, математиков, естествоиспытателей и т. д., где рождались творения их духа — новые теории, и притом такие, что несли в себе последний истинностный смысл мира. Это создавало такие трудности, что уже со времен Беркли и Юма набрал силу парадоксальный скепсис, который, хотя и ощущался как абсурдный, но никак не поддавался правильному толкованию, и который направлялся прежде всего как раз против образца рациональности, против математики и физики, и даже пытался обесценить смысл подчиненных им областей (математическое пространство, материальная природа), трактуя их как психологические фикции. Уже у Юма он был доведен до предела, до полного искоренения идеала философии, всей родовой научности новых наук. Затронут был, и это чрезвычайно важно, не только нововременной философский идеал, но вся философия прошлого, вся постановка задач философии как

универсальной объективной науки. Парадоксальная ситуация! В высшей степени успешные и ежедневно преумножаемые результаты, по крайней мере в целом ряде новых наук, были налицо. Тот, кто работал в их сфере или внимательно следил за их развитием, переживал такую очевидность, от которой не мог уклониться никто. И тем не менее все эти свершения и сама эта очевидность при новой направ1 ленности взгляда, а именно при взгляде со стороны психоло1 гии, в области которой эти свершения осуществлялись, стали совершенно непонятными. Но и это еще не все. Затронуты были не только новые науки и их мир (мир рационально интерпретируемый), но и повседневное сознание мира и жизнь мира, донаучный мир в повседневном смысле, мир, в само собой разумеющейся бытийной значимости которого развертываются деяния и помыслы далекого от науки человека, а в конечном итоге также и ученого, и притом не только тогда, когда он возвращается к повседневной практике.

Самый радикальный, ранний скепсис не посягал на этот мир в своих атаках, но лишь подчеркивал его относи-

99

ЧАСТЬ II. § 14

тельность в целях отрицания ©pist¹mh и философски субструируемого в ней мира-по-себе. В этом состоял его агностицизм.

Поэтому теперь на передний план выдвигаются мировые загадки, отличающиеся неведомым ранее стилем, и ими обусловливается совершенно новый вид философствования, развертываемого как «теория познания», «теория разума», а вскоре и появление философий, которым свойственны совершенно новые целеполагание и метод. Эта величайшая из всех революций знаменуется поворотом от научного объективизма (как господствующего в Новое время, так и свойственного философиям всех прежних тысяче1 летий) — к трансцендентальному субъективизму.

§14. Предварительная характеристика объективизма

итрансцендентализма. Борьба этих двух идей как смысл

духовной истории Нового времени

Для объективизма характерно то, что он движется на почве мира, само собой разумеющимся образом предданного в опыте, и спрашивает о его «объективной истине», о том, чтó обладает для него и для каждого разумного существа безусловной значимостью, о том, чтó он есть по себе. Познать это в универсальном объеме есть дело эпистемы, рацио и, стало быть, философии. Тем самым был бы достигнут предел в познании сущего, после чего дальнейшие вопросы уже не имели бы разумного смысла.

Трансцендентализм же говорит, что бытийный смысл предданного жизненного мира есть субъективное образова1 ние, свершение опытно познающей, донаучной жизни. Это в ней выстраивается смысл и бытийная значимость мира, и притом каждый раз того мира, который действительно значим для того или иного опытно познающего субъекта. Что касается «объективно истинного» мира, мира науки, то он есть образование более высокой ступени, базирующееся на

100

ЧАСТЬ II. § 14

донаучном опытном познании и мышлении и соответственно на создаваемых в нем значимостях. Только радикальное вопрошание об этой субъективности, т. е. о субъективности, которая всеми донаучными и научными способами производит в конечном счете всякую мировую значимость вместе с ее содержанием, а также о том, в чем состоят и как осуществляются свершения разума, может дать нам понять объективную истину и достичь последнего бы1 тийного смысла мира. Таким образом, по себе первое состоит не в бытии мира с его бесспорным, само собой разумеющимся характером, и речь идет не только о постановке вопроса о том, что принадлежит этому миру объективно; по себе первое есть субъективность, и притом субъективность, обеспечивающая наивную предданность бытия мира, а затем его рационализирующая или, что то же самое, объективирующая.

Но все это уже грозит нам бессмыслицей, поскольку поначалу кажется само собой разумеющимся, что субъективность эта есть человек, то есть субъективность психологическая. Зрелый трансцендентализм протестует против психологического идеализма и, оспаривая объективную науку как философию, претендует на то, чтобы проложить путь со1 вершенно новой научности, научности трансцендентальной. Предшествующая философия не имела даже представления о субъективизме, обладающем этим трансцендентальным стилем. Не было действенных мотивов для соответствующего изменения установки, хотя такое изменение можно было помыслить на основе античного скепсиса, а именно его антропологического релятивизма.

С момента появления «теории познания» и первых серьезных попыток проведения трансцендентальной философии вся история философии становится историей напряженного взаимодействия между объективистской и трансцендентальной философией, историей нескончаемых попыток, с одной стороны, сохранить объективизм и придать ему новый облик, а с другой — попыток трансцен-

101

ЧАСТЬ II. § 15

дентализма совладать с теми трудностями, которые влечет за собой идея трансцендентальной субъективности и требуемый ею метод. Крайне важно прояснить исток этой внутренней расщепленности философского развития и проанализировать последние мотивы этого радикального превращения идеи философии. Только тогда станет понятна та глубочайшая осмысленность, которая придает единство всему историко-философскому становлению Нового времени: единство волевых устремлений, связующее поколения философов и обусловленная им направленность всех усилий, предпринимаемых отдельными субъектами и школами. Как я постараюсь здесь показать, это направленность на некую конечную форму трансцендентальной философии, на феноменологию, где в качестве снятого момента заключена конечная форма психологии, в которой натуралистический смысл психологии Нового времени оказывается искоренен.

§ 15. Рефлексия о методе нашего исторического рассмотрения

Тот способ рассмотрения, которого мы должны придерживаться и которым уже был определен стиль предварительных замечаний, не есть способ исторического рассмотрения в привычном смысле слова. Нам нужно понять те1 леологию исторического становления философии, в особенности — философии Нового времени, и вместе с тем достичь ясности в отношении самих себя как ее носителей, содействующих ее осуществлению в силу наших личных намерений. Мы попытаемся выявить и понять единство, властвующее в постановке всех исторических целей, меняющихся по отдельности или вместе, и в ходе постоянной критики, которая всю историческую взаимосвязь рассматривает только как нашу личную, увидеть наконец ту историческую задачу, которую мы сможем признать единственно свойственной лично нам. Увидеть не извне, не со сторо-

102

ЧАСТЬ II. § 15

ны факта, как если бы временнóе становление, включающее и становление нас самих, было всего лишь внешней каузальной последовательностью, но — изнутри. Только таким способом мы, как не только владеющие духовным наследием, но и сами непременно прошедшие духовно-ис- торическое становление, обретем поистине свойственную нам задачу. Мы обретем ее не через критику какой-нибудь современной или унаследованной от древних системы, научного или донаучного «мировоззрения» (хотя бы даже китайского), но только из критического понимания совокупного единства истории — нашей истории. Ибо ее духовное единство проистекает из единства и настоятельности задачи, которая в историческом свершении — в мышлении людей, философствующих друг для друга, а поверх времен — и друг с другом,— минуя ступени неясности, стремится прийти к удовлетворительной ясности, пока в ходе проработки не достигнет наконец ясности совершенной. Тогда она предстанет перед нами не только как необходимая по сути дела, но как заданная нам, сегодняшним философам. Мы есть то, что мы есть, именно как функционеры философского человечества Нового времени, наследники и содеятели проходящего сквозь это время направления воли, и мы таковы в силу изначального учреждения, которое, однако, в одно и то же время и следует изначальному учреждению в эпоху Древней Греции, и отклоняется от него. В этом древнегреческом первоучреждении заключено те1 леологическое начало, истинное рождение европейского духа вообще.

Такой способ прояснения истории в вопрошании об изначальном учреждении целей, связующих звенья цепи последующих поколений, поскольку цели эти по-прежнему живы в них в неких осажденных формах, но всегда могут быть пробуждены вновь и подвергнуты критике в своей вновь обретенной жизненности; такой способ вопрошания о том, каким образом сохранившие свою жизненность цели влекут за собой все новые попытки их достичь, а в

103