2. Александр Тимофеевский

внутренний критик «Коммерсанта» (1992–1997)

«Коммерсант» я читал с первого номера. Помню, как в январе 1990 года, выйдя из метро, купил поднадоевшие уже «Московские новости», в которые были вложены какие-то листки — ну, думаю, агитация. Оказалось, ничего подобного — чистое человеческое счастье. Его сразу же прозвали другой журналистикой. Но другими были вовсе не журналисты, другим было языковое сознание. Тогда перестройка вступила в стадию маразма, от прогрессистов и консерваторов воротило почти одинаково. Прогрессисты, конечно, были человекообразнее, но такие же стилистически тухлые. При Брежневе хорошо написанная статья строилась как грузинский тост — издалека долго течет река Волга: о чем бы ни шла речь, начинаем с того, что пресс-папье упало со стола. Это — степенная застойная поэтика. Перестройщики ее от­вергли, они шли напролом, они брали криком. И писали так, будто им все время давили на мозоль. И прогрессисты, и консерваторы были истериками, со всех сторон бил барабан. Иногда его откладывали в сторону и нежно перебирали гитарные струны, что было еще тошнотворнее. В 1987 году, к семидесятилетию Октября, прогрессивный журнал «Ис­кусство кино» опубликовал статью прогрессивнейшего Егора Яковлева, она называлась «Интимно о Ленине». Статья начиналась так: «Открываю любимый 52-й том…»

 

Чтобы все это избыть, одной живой воды было мало, требовалась вода мертвая. Как бы совершенно стертая, обезличенная модель «Коммерсанта» стала вожделенной мертвой водой. Богатейшая речь Максима Соколова, например, с инверсиями цитат была немыслима ни в советских, ни в антисоветских газетах. Для нее был нужен модульный ноль. «Коммерсант» 1990 года такой модульный ноль сотворил. И вдохнул в газетный язык многообразие интонаций. Отдел культуры «Коммерсанта» 1993–1996 годов, в котором критика стала литературой, без товаров и рынков в анамнезе никогда бы не состоялся.

 

С языковым переворотом, совершенным «Коммерсантом» в 1990–1992 годах, связан другой переворот, сам по себе не менее важный. Все газеты и журналы обращались тогда к разным общностям, к каковым от­носился советский антисоветский человек. Он был пионером, коммунистом, ровесником, работницей или крестьянкой, московским комсомольцем и целым новым миром. В перестройку он вдруг сделался демократом, и хотя для демократов не придумали нового издания, к ним устремились все старые, включая журнал «Коммунист». Все эти общности «Коммерсант» собрал на совок и выкинул в мусор. Он обращался не к общности, а к частному лицу. «Коммерсант» был газетой несомненно либеральной, но ни к какой либеральной общественности он не взывал. Его аудиторией стал отдельно взятый человек, частное лицо. Отдельно ­взятый человек и есть «господин». Остальные — группы товарищей.

 

Еженедельный «Коммерсант» 1990–1992 годов — самое важное событие в постсоветской журналистике. Мне тем более легко об этом говорить, что я к нему не имел отношения, будучи его читателем и почитателем, но и только. В «Коммерсант» я пришел в мае 1992 года, уже на излете еженедельника.