_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 1

Полночного цветка душистую струю Она дала дохнуть. Я звук услышал струнный.

Дала мне миг побыть в тиаре этой лунной.

Я в зеркале воды увидел жизнь мою.

Из недр, как говор сил, извергся гул бурунный. И Солнце выплыло. А я с тех пор — пою.

1923

КАПЛЯ

Вглухой колодец, давно забытый, давно без жизни

ибез воды,

Упала капля, не дождевая, упала капля ночной звезды.

Она летела стезей падучей и догорела почти дотла, И только искра, и только капля, одна сияла, еще светла.

Она упала не в многоводье, не в полногласье воды речной, Не в степь, где воля, не в зелень рощи, не в чащу веток

стены лесной.

Спадая с неба, она упала не в пропасть моря, не в водопад, И не на поле, не в ровность луга, и не в богатый цветами сад.

В колодец мертвый, давно забытый, где тосковало без влаги дно,

Она упала снежинкой светлой, от выси неба к земле звено.

Когда усталый придешь случайно к тому колодцу в полночный час,

Воды там много, в колодце влага, и в сердце песня, в душе рассказ.

Но чуть на грани земли и неба зеленоватый мелькнет рассвет, Колодец меркнет, и лишь по краю — росистой влаги

белеет след.

1923

ВЕРБЛЮДЫ

Прошли караваном верблюды, качая своими тюками. Нога на широком копыте в суставе сгибалась слегка. Изящна походка верблюда. Красивы верблюды с горбами. И смотрят глаза их далеко. Глядят на людей свысока.

Когда же достигнут до цели, мгновенно сгибают колени. Как будто свершают молитву с сыновьим почтеньем к земле. Недвижны в песках изваянья. На золоте красные тени.

Вот выбрызнут звезды по небу, ожившие угли в золе.

1923

ОБРУЧ

Опрокинутый в глубокую воронку Преисподней, Устремляя вверх из бездны напряженное лицо, Знаю, мучимый всечасно, что вольней и благородней

Быть не в счастье, а в несчастье, но хранить свое кольцо.

То, единое, златое, ободочек обручальный, Знак обета нерушимый, связь души моей с мечтой,

Обещание немое, что не вечность — мгле печальной,

Явкруг пальца обращаю путь до Неба золотой.

Ятихонько повторяю имя нежное Единой,

Той, с кем слит я до рожденья, изменить кому нельзя, И прикованный к терзаньям, и застигнутый лавиной, Видя тонкий светлый обруч, знаю, к выси есть стезя.

Так. Не Адом я захвачен, не отчаяньем палимый. Капли с неба упадают в глубь Чистилища до дна. И, пройдя круги мучений, минув пламени и дымы,

Я приду на праздник Солнца, просветленный, как весна.

1923

РЕСНИЦЫ

На глаза, утомленные зреньем, опусти затененьем ресницы. Разве день пред дремотой не стелет над землею по небу

зарю?

Разве год пред зимой не бросает по деревьям пролет огневицы?

Разве долго не кличут к раздумью — журавлей, в высоте, вереницы?

Разве совесть в свой час не приникнет с восковою свечой к алтарю?

Мы прошли тиховейные рощи. Мы прочли золотые страницы.

Мы рассыпали нитку жемчужин. Мы сорвали цветок медуницы.

Усмирись, беспокойное сердце. Я костром до утра догорю.

1923

ВЕСТНИК

Один осенний первый желтый лист Овалом малым своего объема Пропел глазам, что кончен праздник грома, Что Молнецвет уж больше не огнист.

Отцвел цветок небесный. Воздух чист.

Иласточки, садясь на кровлю дома, Поют, что им и Африка знакома,

ИОкеан, и в крыльях бури — свист.

Конец всему, что кратко в жизни вольной, Что любит, что целуется, поет, А длинному как мгла ночей — черед.

Опустошенный мир — тоске раздольной. Вожак-журавль, свой клюв стремя вперед, Повел сквозь синь свой табор треугольный.

1923

ПОД СОЛНЦЕМ

Под Солнцем пламенным, над влагой темно-синей, Небесным золотом согрет и озарен,

Яслышу Океан как сонмы веретен,

Явижу пряжу волн с игрой внезапных линий.

Тоска изгнания, весь крестный путь пустыней, Вдруг превращается в цветущий гудом лен, Мгновенный снег валов — как белизна знамен, Мечта — лампада мне непозабытых скиний.

Морские пропасти глубинней всех земных. Непобедимый смерч — вся ярость духа злого. Здесь Хаос в реве мнит, что он всему основа.

Но миг спокойствия, благоговейно-тих, Мне четко говорит: «В начале было Слово».

Земля есть Солнечный, пропетый Морем стих.

1923

ЗДЕСЬ И ТАМ

Здесь гулкий Париж и повторны погудки, Хотя и на новый, но ведомый лад.

Атам на черте бочагов — незабудки,

Ив чаще — давнишний алкаемый клад.

Здесь вихри и рокоты слова и славы, Но душами правит летучая мышь.

Там в пряном цветенье болотные травы, Безбрежное поле, бездонная тишь.

Здесь в близком и в точном — расчисленный разум, Чуть глянут провалы, он шепчет: «Засыпь».

Там стебли дурмана с их ядом и сглазом, И стонет в болотах зловещая выпь.

Здесь вежливо холодны к Бесу и к Богу, И путь по земным направляют звездам.

Молю тебя, Вышний, построй мне дорогу, Чтоб быть мне хоть мертвым в желаемом там.

1929

СУДЬБА

Судьба мне даровала в детстве Счастливых ясных десять лет И долю в солнечном наследстве,

Внушив: «Гори!» — и свет пропет.

Судьба мне повелела, юным, Влюбляться, мыслить и грустить. «Звени!» — шепнула, и по струнам Мечу я звуковую нить.

Судьба, старинной брызнув сагой, Взманила в тающий предел, И птицей, ветром и бродягой Весь мир земной я облетел.

Судьба мне развернула страны, Но в каждой слышал я: «Спеши!» С душою миг познав медвяный, Еще другой ищу души.

Судьба мне показала горы И в океанах острова.

Но в зорях тают все узоры, И только жажда зорь жива.

Судьба дала мне, в бурях страсти, Вскричать, шепнуть, пропеть: «Люблю!» Но я, на зыби сопричастий, Брал ветер кормчим к кораблю.

Судьба, сквозь ряд десятилетий, Огонь струит мне злато-ал.

3 Зак. 878

Но я, узнав, как мудры дети, Ребенком быть не перестал.

Судьба дала мне ведать пытки, На бездорожье нищету.

Но в песне — золотые слитки, И мой подсолнечник — в цвету.

1929

НАШЕПТЫВАНЬЯ ОСЕНИ

Ш ершавый лист шуршит и шебаршит, Так мышь в норе шушукается с мышью. Еще вчера, предавшись вся затишью, Являла роща шелковистый вид.

А нынче хлещет ветер сучья в сучья, И шастают по лесу шептуны

Восине шаткой, в шорохе сосны.

Вреке темно. Застыла жадность щучья. Укол всегдашней алчности умолк. Прильнув на дне к коряге, хищный волк Речного стада, щука, цепенея, Заснула. Ш елестящая затея

Шипучих звуков ветра по траве

Ширяет и швыряется бурьяном.

Шишигу злого Леший сгреб арканом, И мхи шерстятся в утлой голове.

1931

ДЮННЫЕ сосны

Взвихрены ветром горбатые дюны, Бог взгромоздился на выступ откосный. Ветер качает зеленые струны, Ветки поющие, терпкие сосны.

Голос безгласия, Север на Юге, Ветру покорствуя, редко немые,

Те — перекручены в дикие дуги, Те — как у нас, безупречно-прямые.

Вэтих лесах не курчавится щебет Наших веселых играющих пташек.

Взарослях ветер лишь вереск теребит,

Нет здесь — знакомых нам с детства— ромашек.

Не закачается дружная стая Солнышек желтых и луночек белых, Пахнут лишь капли смолы, нарастая,

Ладан цветет в ветрохвойных пределах.

Ландыш не глянет. Кукушка не стонет В час, как везде — хороводами вёсны. Ветер песчинки метелями гонит, Медью трезвонит сквозь дюнные сосны.

Если б — «Ау!» — перекликнуться с лешим, С теми тенями, что век с нами юны. Грустные странники, чем себя тешим?

Гусли нам — сосны, и ветки их — струны.

Вся моя радость — к обветренным склонам Горько прильнуть, вспоминая и чая.

Если б проснуться в лесу мне зеленом, Там, где кукует кукушка родная!

1931

всходящий дым

Всходящий дым уводит душу

В огнепоклоннический храм.

Иникогда я не нарушу Благоговения к кострам.

Встрастях всю жизнь мою сжигая, Иду путем я золотым

Ирад, когда, во тьме сверкая, Огонь возносит легкий дым.

Когда, свиваясь, дым взовьется

Над крышей снежной, из трубы, Он в синем небе разольется

Благословением судьбы.

Во всем следить нам должно знаки, Что посылает случай нам,

Чтоб верной поступью во мраке Идти по скользким крутизнам,

Дымок, рисуя крутояры, То здесь, то там, слабей, сильней,

Предвозвещает нам пожары Неумирающих огней.

1936

САВАН ТУМАНА

Каркнули хрипло вороны, Клич-перекличку ведут...

Нет от дождя обороны, Дымы свой саван плетут...

Листья исполнены страха, Плачут, что лето прошло...

Ветер примчится с размаха, Горсть их швырнет, как назло.

Выйти мне в сад невозможно,

М окрая всюду трава...

Всердце так дымно, тревожно, Никнет моя голова...

Влажные плачут березы,

Ивы плакучие... Грусть...

В воздухе длинные слезы...

Будет потоп, что ли? Пусть!

Лягу в постель и укрою

Пледом себя с головой...

Если б обняться с тобою,

Друг мой — заветнейший мой!

1936

РАЗЛУЧНОСТЬ

Я с вами разлучен, деревья, Кругом ненужный мне Париж,

Атам, где вы, вдали кочевья Звенящих пчел, улыбка девья И солнце — праздник каждодневья.

Зеленовейность, воля, тишь.

Атам, где вы, любая мушка

Звенит создателю хвалы, Лесная вся в цветах опушка, И, одиноких грез подружка, Кукует гулкая кукушка

Вдушистом царстве нежной мглы.

Яс вами разлучен, щеглята,

Что звонко пели мне в окно, Вся вольность от меня отъята, И все мое неволей взято,

Мне помнится — я жил когда-то, Но это было так давно.

КОСОГОР

Как пойду я на далекий косогор, Как взгляну я на беду свою в упор, Придорожные ракиты шелестят,

Пил я счастье, вместе с медом выпил яд.

Косогорная дорога вся видна, Уснежилася двойная косина, А на небе месяц ковшиком горит,

Утлый месяц сердцу лунно говорит:

«Где все стадо, опрометчивый пастух? Ты не пил бы жарким летом летний дух, Ты овец бы в час, как светит цветик ал, Звездным счетом всех бы зорко сосчитал.

Ты забыл, войдя в минуты и часы, Что конец придет для всякой полосы,

Ты вдыхал, забывши всякий смысл и срок, Изумительный, пьянительный цветок.

Ты забыл, что для всего везде черед, Что цветущее наверно отцветет, И когда пожар далекий запылал,

Любовался ты, как светит цветик ал.

Не заметил ты, как стадо все ушло, Как сгорело многолюдное село, Как зарделись ярким пламенем леса, Как дордела и осенняя краса.

Иостался ты один с собою сам, Зашумели волчьи свадьбы по лесам,

Итеперь, всю силу месяца лия,

Япою тебе, остря свои края».

Тут завеяли снежинки предо мной, Мир, как саваном, был прлон белизной, Только в дальности, далеко от меня, Близко к земи ярко тлела головня.

Это месяц ли на небе, на краю? Это сам ли я судьбу свою пою? Это вьюга ли, прядя себе убор, Завела меня, крутясь, на косогор?