_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 1

Сметаешь снеговой балласт. Тебе воздаст Господь упавших, Творец архангелов воздаст!

пиния

Как канделябр из красного гранита С зелеными свечами, в гроты синие Подъемлется в скале из сиенита Громадная сверкающая пиния.

Иснова сиракузской Афродиты Певучие мне вспомнипися линии,

Ия, алтарные обнявший плиты,

Имеж колонн свирепые Эринии...

Вбезгрезный я порвал свои оковы,

Вчудовищный пророчествовал век. Богов последних доваял Канова,

А я — в пустыне создающий грек, Монах-затворник я средневековый, Готический по думам человек!

ОКАМЕНЕЛЫЙ ДУХ

Материя — окаменелый дух, Уставший от бесплодного блужданья. Покой небытия ему как пух, Как передышка в мире от страданья.

Но кончится окамененье вдруг,

Иснова начинается созданье,

Ипламенный в безбережности круг,

Ибезнадежное самосознанье.

Материя — окаменевший бюст Отриколийского в земле Зевеса. Вот-вот из мраморных раздастся уст

Стихийная космическая месса,

Имир не будет безнадежно пуст,

Иразорвется синяя завеса!

БЕС

У каждого свой Ангел есть Хранитель, Но и презренный есть домашний бес, И не проходит уж вблизи Спаситель, Чтобы изгнать его в исподний лес.

А он страшней, чем древний Искуситель, Ни власти не сулит он, ни чудес:

Он каждодневный в черепе наш житель И баламутит образы небес.

Он сердце нам сжимает, как тисками, И вызывает нестерпимый страх, Он с тайн срывает дерзкими руками

Завесы все: святыни без рубах, Мечты — как проститутки меж гробами, Свобода — палисад кровавых плах.

ФИТИЛЕК

Будь рад, что фитилек твой замигал

Искоро упадет на дно лампады: Ты ничего во тьме не освещал

Итолько тлел от жизненной услады.

Вверху все тот же ангелов хорал, Внизу все то же блеющее стадо, За сводом храма низменный кагал И страшное обличье маскарада.

Мой свет для освещенья древних риз И византийских мозаичных ликов. Глаза молящихся. Лепной карниз.

На солнце ж гул беснующихся криков, Да пену мечущий на скалы бриз, Да>полное смешение языков.

ГИБЕЛЬ АРГО

Что остается впереди? Могила, Сосновый, лесом пахнущий кокон, Хоть я большая творческая сила, Светящая из тысячи окон.

Кумейская сулила мне сивилла Загадочный и величавый сон, Но жизнь моя, как облако, проплыла, И я давно покинул Геликон.

Классические все увяли мифы, И Фидия величественный стиль.

Мятежные сыны мы Гога — скифы,

Что обратили мир в золу и пыль. Расшибся Арго, наш корабль, о рифы, И над курганом шелестит ковыль.

НА ОТМЕЛИ

Дремлет море, тихо дремлет, Тихо дремлет и горит.

Душу сладкий сон объемлет, Сон объемлет и творит Слово вещее, живое, Слово странное в груди. Настоящее, былое — Все осталось позади! Солнце золотой стрелою Тело голое разит, Солнце, как по аналою,

Золотым перстом скользит:

Все листььдушевной книги, Всё оно перевернет, Раскаленные вериги Переест и раскует.

Идуша тогда гармоний Несказуемых полна, — Мысли окрыленной кони Мчатся через царство сна. Вечность в мимолетном миге Кажется воплощена, —

Ив Создателевой книге Строчка каждая ясна.

1927

ЗМЕИНЫ Й ОСТРОВ

В Черном море остров есть песчаный, По прозванью Остров Змей,

Где я находил покой желанный

И чешуйчатых друзей.

Жили там лишь рыбаки босые В камышовых шалашах,

Ив кустах козявки голубые,

Жил и я, как древний шах. С рыбаками я из Аккермана

Плыл под парусом туда Для фантазии святой байрама.

Рыба вся была еда, Да коврига хлеба, что по виду

Походил на чернозем, Но никто там не терпел обиды,

И вокруг был Божий Дом.

Ячитал морским сиренам песни, И сползались из кустов,

Вкруг вблизи меня сплетаясь тесный, Змеи всяческих родов.

Были там простые желтобрюшки, Ужики из камышей Днестра,

Были там опасные чернушки, Но и тех моя игра

Чаровала, как Великий Пан, Хоть звучал простой сиринкс

И мне вторил грозный океан. Да и сам я был, как Сфинкс,

Вряд ли братье островной понятен, Внучкам райской колубрины.

Но, должно быть, голос мой приятен Был для всей семьи звериной.

Что бы ни было, всю жизнь потом Лучших я друзей не зрел,

Итеперь последних песен том Им я мысленно пропел.

Варакчеевской красной казарме Не так гуманны жандармы, Кто откупался червонцем, Кто притворялся эстонцем,

Кто, просто сорвавшись с цбпи, Бежал в леса и степи...

Тысячам тысяч не довелось; Кое-кому удалось...

Это и есть эмиграция, Цыганская пестрая нация.

Как в любой человеческой груде

Вней есть разные люди. Получше — похуже, Пошире — поуже,

Но судить нам друг друга нелепо, И так живется, как в склепе...

Что же касается «завоеваний революции», О которых невнятно бормочут иные Конфуции, То скажу, как один пожилой еврей (Что, пожалуй, всего мудрей):

Революция — очень хорошая штука, — Почему бы и нет?

Но первые семьдесят лет Не жизнь, а сплошная мука.

1923

ЭМ ИГРАНТСКОЕ

О, если б в боковом кармане Немного денег завелось, — Давно б исчез в морском тумане С российским знаменем «авось».

Давно б в Австралии далекой Купил пустынный клок земли.

С утра до звезд, под плеск потока, Копался б я, как крот в пыли...

Завел бы пса. В часы досуга

Сидел бы с ним я у крыльца...

Без драк, без споров мы друг друга Там понимали б до конца.

По вечерам в прохладе сонной Ему б «Каштанку» я читал. Прекрасный жребий Робинзона Лишь Робинзон не понимал...

Потом, сняв шерсть с овец ленивых,. Купил в рассрочку б я коров...

Двум-трем друзьям (из молчаливых) Я предложил бы хлеб и кров.

Не взял бы с них арендной платы И оплатил бы переезд, — Пусть лишь политикой проклятой

Не оскверняли б здешних мест!..

Но жизнь влетит, гласит анализ, — В окно иль в дверь ее гони: Исподтишка б мы подписались Один на «Руль», другой на «Дни»...

Под мирным небом, как отрава, Расцвел бы русский кэк-уок: Один бы стал тянуть направо, Другой — налево, третий — вбок.

От криков пес сбежал бы в страхе, Поджавши хвост, в мангровый лес, А я за ним, в одной рубахе, Дрожа б, на дерево залез!..

К чему ж томиться по пустыне, Чтоб в ней все снова начинать? Ведь Робинзоном здесь, в Берлине, Пожалуй, легче можно стать...

< 1923>

МИРАЖ

Сдевчонками Тосей и Инной В сиреневый утренний час Мы вырыли в пляже пустынном Кривой и глубокий баркас.

Борта из песчаного крема. На скамьях пестрели кремни. Из ракушек гордое «Nemo» Вдоль носа белело в тени.

Мы влезли в корабль наш пузатый, Я взял капитанскую власть. Купальный костюм полосатый На палке зареял, как снасть.

Так много чудес есть на свете! Земля — неизведанный сад...

— На Яву? — Но странные дети Шепнули, склонясь: — В Петроград.

Кайма набежавшего вала Дрожала, как зыбкий опал. Команда сурово молчала, И ветер косички трепал...

По гребням запрыгали баки. Вдали над пустыней седой Сияющей шапкой Исаакий Миражем вставал над водой.

Горели прибрежные мели,

Икланялся низко камыш: Мы долго в тревоге смотрели На пятна синеющих крыш.

Имладшая робко сказала:

—Причалим иль нет, капитан?.. — Склонившись над кругом штурвала, Назад повернул я в туман.

ПАРИЖ СКОЕ ЖИТЬЕ

1

В мансарде у самых небес, Где с крыши в глухое окошко Косится бездомная кошка, Где кровля свергает отвес, —

Ж ил беженец, русский ботаник, Идейный аскет,

По облику — вяземский пряник, По прошлому — левый кадет.

2

Направо стоял рундучок Со старым гербарием в дырках,

Налево на двух растопырках Уютно лежал тюфячок...

Зимою в Париже прохладно, Но все ж в уголке

Пристроился прочно и ладно Эмалевый душ на крючке.

3

Вставал он, как зяблик, легко, Брал душ и, румяный от стужи, Подмахивал веничком лужи, На лестнице пил молоко.

И мчался одним перегоном На съемку в Сен-Клу Играть скрипача под вагоном

И лорда на светском балу.

4

К пяти поднимался к себе. Закат разливался так вяло...

Но бодрое сердце играло,

Иголубь сидел на трубе...

Поест, к фисгармонии сядет,