_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 1
.pdfБ. Витковский. Возвратившийся ветер |
31 |
Но для абсолютного большинства даже самых талантливых эмигрантских поэтов этот рецепт был бесполезен отнюдь не от отсутствия интереса к поэзии в СССР, а по большей части лишь потому, что не отыскивался внутри окруженной железным зана весом страны а р т е ф а к т , тот самый первый экземпляр, с ко торого «Эрика» могла бы изготовить первые четыре копии. Ведь и Георгий Иванов стал широко циркулировать в самиздате лишь после того, как вышло в Вюрцбурге первое его, весьма несовер шенное, но объемистое «Собрание стихотворений» и экземплярдругой в СССР просочился. А самиздат для Елагина многие годы был представлен копиями сборников «Отсветы ночные» и «Ко сой полет», т. е. именно теми, которые «послеоттепельная», еще не разлютовавшаяся вконец таможня шестидесятых годов допус кала к провозу, а то и к пересылке в СССР.
Буквально на наших глазах начался и расцвел буйным цветом процесс «локализации» эмигрантских ценностей внутри России, превращение еще вчера неведомых имен в городскую, краевую гордость. Первый серьезный интерес к Гайто Газданову был про явлен, ясное дело, на Северном Кавказе; для «русского финна» Ивана Савина нашлось пристанищ е в петрозаводском журнале«Север»; начал возвращаться первыми публикациями в родной Воронеж Вячеслав Лебедев, наконец, даже такой забытый всеми поэт, как Владимир Гальской, вызвал самое пристальное внимание в своем родном городе Орле. Гордостью Владивостока стали еще совсем недавно никому там не известные имена Ивана Елагина и Арсения Несмелова, ну и, конечно, потоком стала воз вращаться на родной Дон казачья литература. Словом, балакшинское предсказание сбылось так точно, что не по себе как-то ста новится.
И все же абсолютное большинство поэтов-эмигрантов в Рос сии пока неизвестны даже по именам. Поэтому, составляя анто логию, подобную нашей, приходится — сперва лет двадцать пои зучав всю возможную «смежную» литературу — очертить круг источников, из которых могут черпаться материалы для нее. Круг этот столь невелик, что стоит перечислить его части.
1.Определив приблизительно поименный список поэтов, ко торые по тем или иным причинам должны быть представлены, попытаться разыскать их авторские сборники, по возможности все,
ане только «итоговые»: как очень точно заметил В. П. Крейд, далеко не всегда последний вариант — лучший; бывает, что поэт в конце жизни портит стихи, написанные в молодости.
2.Но далеко не у всех поэтов есть авторские сборники, и да
32 |
Е. Банковский. Возвратившийся ветер |
леко не каждый достанешь хоть на самое короткое время — даже при сложившихся десятилетиями литературных связях. В этих случаях можно брать стихи из коллективных сборников, из пери одики, памятуя, однако, что периодика периодике рознь: в одних изданиях тексты приводили в божий вид, расставляли знаки пре пинания, но стихов не портили («Новый журнал», выходящий в Нью-Йорке с 1942 года, предшествовавшие ему «Современные записки», выходившие в Париже, и т. д.), в других — переписы вали по собственному вкусу. Полностью следует отказаться от со ветских и просоветских изданий — там со стихами делали что хотели; впрочем, не только там.
3.Но далеко не все, что нужно, есть в сборниках наподобие «Эстафеты», «Содружества», не все есть и в журналах. Прихо дится обращаться в архивы, часто хранящиеся у частных лиц. При этом, возможно, девять десятых усилий пропадут, но есть шанс получить неизданные и порою очень ценные материалы.
4.Наконец, четвертый путь, более чем уместный при работе над как раз нашей антологией: можно и нужно обратиться впря мую к ныне здравствующим, пусть уже далеко не молодым поэ там. Отрадно констатировать тот факт, что большинство поэтов,
ккоторым обращались составитель и члены редколлегии, не толь ко дали согласие на свое участие в антологии, но и щедро предос тавили свои новые стихи, никогда и нище ранее не печатавшиеся. Более двадцати пяти поэтов приняли участие в работе над состав лением своих подборок в нашей антологии; к сожалению, далеко не всем довелось ее увидеть. И. Одоевцева, Э. Чегринцева,
Б.Филиппов, пока несколько лет шла работа над книгой, умер ли, оставив составителю лишь письменные доверенности, дающие право выбора из их творческого наследия. Следует принести бла годарность также О. Скопиченко, И. Чиннову, К. Славиной,
Э.Бобровой, В. Перелешину, Н. Харкевич, Н. Белавиной, Т. Фесенко, В. Завалишину, Н. Моршену, В. Шаталову, Н. Митрофа нову, И. Буркину, И. Бушман, А. Шишковой, Л. Семенюку, Е. Ди мер, В. Янковской, 3. Ковалевской, М. Визи, А. Рязановскому, И. Легкой и О. Ильинскому: многие из них приняли самое близ кое участие в работе над антологией, предоставив свои неиздан ные стихи. Совершенно особняком стоит огромная помощь члена редколлегии антологии, главного редактора выходящего в Фила дельфии альманаха «Встречи», поэта Валентины Синкевич.
США, Канада, Бразилия, Германия, другие страны — сколь ко писем написано, сколько ответов получено, сколько еще про пало книг и вырезок за время подготовки антологии! И как много
Е. Витковский. Возвратившийся ветер |
33 |
еще, при всей долголетней работе над ней, можно было бы улуч шать, подправлять, добавлять! Но где-то же надо поставить и точ ку. Совершенства все равно не будет.
Прежде всего, составляя эту антологию, мы стремились пред ставить эмигрантскую поэзию не такой, какой ее хотелось бы ви деть в согласии со своим о ней представлением, — так поступил Ю. К. Терапиано, собирая «Музу Диаспоры», — но такой, какой она была и есть на самом деле. Например, изрядной неожидан ностью явилось то, что, как выясняется, поэзия русской эмигра ции первых двух волн и по содержанию и, что еще неожиданней, по форме оказалась вовсе не чужда настоящему модернизму.
В 1977 году Борис Филиппов в статье о творчестве одного из модернистов, Бориса Нарциссова, писал:
«Борис Нарциссов — поэт, ни на кого в русском зарубежье не похожий. (...)В русском зарубежье ищут новые пути немногие: Ирина Бушман, Олег Ильинский, Игорь Чиннов. Пожалуй, это и все. Или почти все».
Извинившись, впрочем, что есть у Нарциссова и несомненный предшественник в поэзии зарубежья — Юрий Одарченко, — Фи липпов на том и заканчивает. Прочитав наш четырехтомник, чи татель может убедиться, до какой степени шире круг авторов, ис кавших и по сей день ищущих «свои пути». Едва ли был замет ным модернизм только в довоенной поэзии, — да и тогда имелись исключения: тот же сюрреалист Поплавский или «аномалии» — нигде в мире, кроме школы русской поэзии в довоенной Америке, никогда не утверждался столь прочно «полусонет» — неожидан ная и удивительно гибкая форма семистишия, в которой наибо лее ярко проявили себя Г. Голохвастов и Д. Магула.
А вот после второй мировой...
Откровенно сюрреалистический «макабр»: Георгий Иванов, Одарченко, Нарциссов.
Суггестивная «эпика» в классических формах при немысли мом прежде содержании — Ильязд, Божнев.
Очень серьезная «игровая» поэзия — Николай Моршен. «Моностих» — Владимир Марков.
Верлибристы всех разновидностей: Чиннов, Бушман, Буркин, Шаталов, Синкевич, Рязановский, Легкая и многие другие.
Н кого еще только можно бы назвать — даже не привлекая имен из числа поэтов третьей волны! Многие «табуированные» темы вышли на поверхность в последние десятилетия, — упомя нем хотя бы поздние стихи Перелешина. К тому же «парижская» школа с ее засушенно-петербургской, откровенно иммортельной
2 Зак. 878
34 |
Б. Витковский. Возвратившийся ветер |
поэтикой изрядно приувяла в эмиграции — с одной стороны, под мощным натиском лучших дарований второй волны; с другой — под немалым влиянием неизвестно как выжившей «харбинской ноты» (Несмелое, Колосова, Борис Волков) — пусть поэтов не было в живых, но была жива их грубо-гражданская патетика; с третьей — она перерождалась сама по себе. Безусловный адепт «парижской ноты» Игорь Чиннов превратился в автора таких «гро тесков», которым позавидовал бы и Одарченко. Кристально чис тый лирик в раннем творчестве, мюнхенская поэтесса Ирина Бушман стала не только писать верлибры, в ее стихи неожиданно вло милась политика — прочтите одно только ее стихотворение «Он перешел границу до зари...» в нашей антологии. Наконец, стихи Валентины Синкевич за два последних десятилетия— это попытка синтеза классической формы и верлибра, американских тем и рос сийских, даже украинских. «Чистые верлибристы», скажем Ша талов или Рязановский, в прежнее представление о поэзии эмиг рации уже вообще никак не вписываются.
Очень многое из того новаторства, которым столь гордятся нынешние поэты и в России, и в рассеянии — всего лишь пятое изобретение велосипеда, десятое открытие жесткого гамма-излу чения, тридцатое обоснование теории относительности. За дока зательством отсылаю к тексту нашей антологии, в ней «непослуш ная» поэзия русской эмиграции представлена совсем не бедно, вплоть до образцов почти пародийных: ведь «Антистихи» Олега Ильинского — явная попытка показать, ч е м может обернуть ся неумеренное и неосмысленное злоупотребление поэтикой поз днего Мандельштама. Но Ильинский-то смеется, а наши доморо щенные новаторы все то же самое пишут всерьез, а критики всерьез ведут разборы, а читатели всерьез не понимают: то ли они сами в чем-то отстали, то ли их дурачат. То же и с другими поздними стихотворениями Ильинского — «Курдоят», к примеру. Его сти хотворениями, кстати, завершается наш четырехтомник, он самый молодой из второй волны — в 1992 году Олег Павлович отметил свое шестидесятилетие...
Но каждой реке, прежде чем впасть в море, хочется отыскать собственный исток. В филадельфийском ежегоднике «Встречи», сменившем предшествовавшие ему «Перекрестки», с каждым го дом все меньше поэтов первых двух волн эмиграции, все больше «третьих», а с недавнего времени появились уже и «четвертые», как принято называть эмигрантов самого последнего времени, по кинувших Россию уже не столько по идеологическим, сколько по экономическим соображениям. Тем не менее именно в последних
Е. Витковский. Возвратившийся ветер |
35 |
номерах появился и стал украшением альманаха раздел «Из зару бежного поэтического наследия», где замелькали имена Волкова, Гальского и других «забытых». Но ни в альманах, ни в нашу анто логию всех находок такого «наследия» не уместить: слишком мно гих оставила Россия за своими рубежами в XX веке, слишком многое еще нужно найти, разобрать, изучить, издать. Не случайно
в1992 году в Филадельфии впервые вышла антология поэтов вто рой волны: последние, кто может быть отнесен к ней биографи чески, покинули СССР в 1947— 1948 годах, а первая ее антоло гия выходит спустя сорок пять лет. Третья волна позаботилась о своих антологиях куда как раньше.
В1981 году нидерландский славист Ян Паул Хинрихс, находясь
вПариже, пришел с фотоаппаратом на могилу Владислава Ходасеви ча и сделал ставший позже всемирно известным снимок. На фотогра фии — заброшенная могила без ограды, с давно упавшим к изножью крестом, а кругом — груды палой листвы, огромные груды.
«Таким одиночеством веет оттуда...» — эти слова Ивана Ела гина, сказанные в стихотворении на смерть друга, художника и поэта Сергея Бонгарта, впору поставить подписью к фотографии Хинрихса. Казалось, ничто уже не спасет от запустения и забве ния и русские могилы, разбросанные по всему миру, и то, что рус скими людьми создано в рассеянии. И дело даже не в том, что мо гила Ходасевича была в самое короткое время приведена в пол ный порядок; просто здесь, как чуть ли не во всех случаях жизни, следовало вовремя вспомнить слова Екклесиаста о том, что «вре мя плакать, и время смеяться»: Юрий Мандельштам именно пла кал, опуская гроб Ходасевича в вырытую могилу. Могилой самого Юрия Мандельштама стало чадное небо над трубой крематория в немецком концлагере, ее не «приведешь в порядок». Важно то, что сейчас наследие и Ходасевича, и Юрия Мандельштама чита телям уже возвращено. Не знаю, повод ли это смеяться, но повод порадоваться — наверняка. И снова взяться за работу. Ибо мол чаливые могилы властно требуют к себе внимания. На русском кладбище в Сантьяго-де-Чили лежит Марианна Колосова, в Ка сабланке, в Марокко, похоронен Владимир Гальской, в Рио-де- Жанейро — Валерий Перелешин, в Дармштадте — Юрий Трубец- кой-Нольден, в Санта-Монике — Сергей Бонгарт, и многие дру гие во многих других городах, иные же и вовсе нигде, но всех их нужно собрать и отдать читателю, ибо кончилось время разбра сывать камни, настало время их собирать.
«Мы жили тогда на планете другой...» — не зря эта строка Георгия Иванова, ставшая не без помощи Вертинского всемирно
36 |
Е. Витковский. Возвратившийся ветер |
известной, взята в качестве заголовка нашей антологии. «Мы» здесь означает и тех, кто провел семьдесят лет в рассеянии, и нас, тех, кто как-то выжил в России. Время неумолимо перевернуло страницу — ветер уже не может вернуться на ту планету, на кото рой мы прежде жили, хотя и неизбежно возвращается на круги своя.
Зато может вернуться на другую планету — на ту, на которой мы живем теперь. Унесенные ветром времени и бедствий русские поэты-эмигранты отдают нам свое заветное наследство.
Ветер все же возвращается — пусть даже вечер сегодня и дру гой. Вечер двадцатого столетия, его конец.
Хотя нынче мы и живем уже на совсем другой планете.
Евгений Витковский
1991 1994
г |
1 |
Над розовым морем вст авала луна, Во льду зеленела бутылка вина,
И томно круж ились влю бленные пары Под жалобный рокот гавайской гитары.
— Послуш ай. О, как это было давно, Такое же м оре и то же вино.
М не кажется, будто и музыка та же...
Послушай, послуш ай, — мне кажется даже...
— Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой. Мы жили тогда на планет е другой,
И слишком уст али, и слишком мы стары Д ля этого вальса и этой гитары.
ГЕОРГИЙ ИВАНОВ
ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ
ПЯТАЯ
Бедность, Чужбина, Немощь и Старость, Четверо, четверо, все вы со мной, Все возвещаете вечную радость — Горю земному предел неземной.
Темные сестры, древние девы, Строгие судьи во зле и в добре, Сходитесь ночью, шепчетесь все вы, Сестры, о пятой, о старшей Сестре.
Ш епот ваш тише, все тише, любовней: Ближе, все ближе звездная твердь. Скоро скажу я с улыбкой сыновней: Здравствуй, родимая Смерть!
** *
Склоняется солнце, кончается путь, Ночлег недалеко — пора отдохнуть.
Хвала Тебе, Господи! Все, что Ты дал, Я принял смиренно, — любил и страдал.
Страдать и любить я готов до конца, И знать, что за подвиг не будет венца.
Но жизнь непонятна, а смерть так проста, Закройтесь же, очи, сомкнитесь, уста!
Не слаще ли сладкой надежды земной — Прости меня, Господи! — вечный покой?
Д. Мережковский |
39 |
** *
Иногда бывает так скучно, Что лучше бы на свет не смотреть.
К ак в подземном склепе, душно, И мысль одна: умереть!
Может быть, России не будет, Кто это понял до дна?
Разве душа забудет, Разве забыть должна?
Ивдруг все меняется чудно, Сердце решает: «Пусть!»
Илегко все, что было так трудно,
Исветла, как молитва, грусть.
ОДУВАНЧИКИ
«Блаженны нищие духом...» Небо нагорное сине; Верески смольным духом Дышат в блаженной пустыне; Белые овцы кротки, Белые лилии .свежи; Генисаретские лодки Тянут по заводи мрежи.
Слушает мытарь, блудница, Сонм рыбаков Галилейских; Смуглы разбойничьи лица У пастухов Идумейских. Победоносны и грубы Слышатся с дальней дороги Римские, медные трубы...
А Раввуни босоногий Все повторяет: «Блаженны...» С ветром слова улетают.
Бедные люди смиренны, — Что это значит, не знают...
Кто это, сердце не спросит.
40 |
Д. Мережковский |
Ветер с холмов Галилеи Пух одуванчиков носит. «Блаженны нищие духом...» Кто это, люди не знают.
Но одуванчики пухом Ноги Ему осыпают.
СОННОЕ
Что это — утро, вечер? Где это было, не знаю. Слишком ласковый ветер, Слишком подобное раю, Все неземное-земное. Только бывает во сне Милое небо такое, — Синее в звездном огне. Тишь, глушь, бездорожье, В алых маках межи. Русское, русское — Божье Поле зреющей ржи. Господи, что это значит? Жду, смотрю, не дыша...
И от радости плачет, Богу поет душа.
** *
Доброе, злое, ничтожное, славное, — Может быть, это все пустяки, А самое главное, самое главное,
То, что страшней даже смертной тоски, —
Грубость духа, грубость материи, Грубость жизни, любви — всего; Грубость зверихи родной, Эсэсэрии, — Грубость, дикость — и в них торжество.